Фома Аквинский - Боргош Юзеф - Страница 11

Но что же такое эта возможность? Это попросту очень обще понимаемая материя, в которой заключена потенциальная способность к возникновению определенных единичных вещей. При этом Аристотель различает два понятия материи: «первая материя» — как неопределенный субстрат явлений и материя определенная, например камень, бронза или мрамор. Необработанный камень, вырубленный из скалы, является неоформленным и представляет собой, собственно, возможность, которая может стать действительностью в ряде предметов, или субстанций. Из неоформленной каменной глыбы можно изваять памятник, отшлифовать облицовочную плиту, выдолбить сосуд, изготовить крест, ступень для лестницы или, наконец, брусчатку. Таким образом, в камне как неопределенной материи заключена специфическая потенция, которая благодаря форме переходит в действительность. Следовательно, форма является активным фактором, — актуализирующим потенцию. В результате соединения с формой, которая находилась в уме скульптора или каменщика, неопределенная материя превратилась в определенную и с этих пор стала элементом субстанции, состоящей из материи и формы. С того момента, когда субстанция подвергнется уничтожению (например, когда памятник расколется), материя будет продолжать существовать, а форма исчезнет.

Аристотель в соответствии со своим финалистическим образом мышления утверждал, что мир, с одной стороны, вечен, с другой же — пространственно ограничен. Ставя таким образом эту кардинальную философскую проблему, греческий мыслитель, несомненно, впал в идеализм.

Считая, что каждая вещь имеет свою причину, которая в свою очередь имеет другую причину, он поставил вопрос, является ли эта причинная цепь бесконечной. Ответ мог быть только один: нет, поскольку он считал мир пространственно конечным. Цепь движений должна иметь какой-то порядок, поскольку всякое движение предполагает две вещи: то, что движет, — двигатель и то, что движется. Как уже говорилось выше, тем, что движет, является форма, а тем, что приводится в движение, — материя. В таком случае должна существовать причина, являющаяся не движимой, а движущей. Этой причиной может быть только чистая форма, чистый акт — перводвигатель. Он является недвижимым и простым, нематериальным и конечным, совершенным и разумным.

Таким образом, отделив материю от формы и признав первую пассивной, Аристотель внес в учение о природе телеологический элемент, целевое начало. Ища источники движения вне развивающихся систем и рядов явлений, а не в них самих, он вынужден был, рассуждая логически, дойти до первопричины. Несмотря на идеалистический характер этого принципа, аристотелевское учение о возможности и акте характеризовалось естественнонаучным содержанием. Оно подчеркивало движение и развитие в природе и обществе, указывало, что в потенциальных состояниях заключены еще не ставшие действительными будущие состояния и т. д.

Фома, интерпретируя аристотелевскую доктрину о возможности и акте, подвергает ее основательной переработке в теологическом духе. На основе томизма она утрачивает свой естественнонаучный характер, перестает быть орудием философского анализа действительности. Разумеется, категории остались теми же самыми, однако изменилось их содержание. Материя как потенция уже не существует извечно, как у Стагирита, а оказывается созданной богом из ничего, а потому из первичной становится вторичной, производной. Возможность присуща ей не в силу ее природы, а вложена в нее творцом и только благодаря ему осуществляется и переходит в действительность. Этому не противоречит утверждение Фомы, что форма актуализирует потенцию, поскольку первая является следом, подобием бога в единичных вещах. Легко заметить, что идея вечности мира заменяется идеей креационизма. «Перводвигатель» Стагирита, не имеющий ничего общего с трансцендентной сущностью, Фома отождествляет с христианским богом и превращает его в «чистый акт», который является источником всякого осуществления, актуализации потенции, заключенной в сотворенной материи. А поэтому любое изменение в природе и в обществе как переход из возможности в акт имеет свой конечный источник в творческой божественной силе. Бог является перводвигателем потому, что в нем ничто не находится в состоянии возможности, а он весь — абсолютный акт. Поэтому и все причинно-следственные связи, имеющие место в мире, выводятся в результате из действующей и целевой причины.

Однако Фома не мог остановиться на этой стадии рассуждения, из которого явно следует, что актуализация потенции происходит в конечном счете благодаря непосредственному божественному вмешательству. Если бы он остановился на этом, он бы встал на позиции августинизма, утверждавшего, что провидение правит миром без каких-либо посредствующих причин. Достаточно напомнить, например, что, согласно Августину, войны были созданы непосредственным вмешательством бога. Не только даты их развязывания, но и их окончание и ход зависели от его воли и планов. В эпоху Фомы подобная точка зрения, разделявшаяся некогда Августином и большинством раннехристианских писателей, требовала известной модификации, точнее, дополнений. В период, когда развивающаяся буржуазия подчеркивала ценность земной жизни, когда ширилось антифеодальное, а следовательно, и антицерковное движение, призывы пренебречь бренной жизнью были не в интересах церкви. Речь шла о том, чтобы, с одной стороны, доказать безусловную зависимость мира от творца, с другой же — показать, что сверхъестественные цели реализуются через цели реальные, земные. Поэтому Аквинат вводит понятие естественных причин, посредством которых бог правит миром. Отсюда следует, что нельзя пассивно ожидать божьего приговора, а нужно активно заниматься земными делами в пределах тех целей, которые преследует провидение. Принимая существование естественных, инструментальных причин, Аквинат пытался преодолеть раннехристианское отрицание ценности материального мира и доказать, что бог не вмешивается в любое единичное событие, а делает это при помощи посредствующих, инструментальных причин.

Заканчивая, подчеркнем, что во все категории аристотелевской метафизики, о которых шла речь выше, Фома вкладывает теологическое содержание, лишая их этим естественнонаучного характера. Укажем также, что он не останавливается на анализе этих категорий, а использует их при философской интерпретации почти всех проблем, входящих в рамки его системы. Исходя из категорий сущности и существования, возможности и акта, Аквинат рассматривает проблемы познания, этики, политического и правового учения, естественной теологии, сердцевиной которой являются так называемые «доказательства» бытия бога.

§ 3. «Доказательства» бытия бога — попытка рационализации религии

Фома Аквинский подразделяет истины откровения на два рода: истины, доступные разуму, и истины, выходящие за пределы его познавательных возможностей. Рациональным доказательством догматов веры, которые способен охватить разум, занимается естественная теология, выполняющая по отношению к теологии пропедевтическую функцию. Центральной проблемой естественной теологии являются так называемые томистские «доказательства» бытия бога, которые в том же виде пропагандирует церковь и в наше время.

Прежде чем приступить к их рассмотрению, укажем наиболее характерные точки зрения по этому вопросу, которые существовали в эпоху Фомы.

1. Точка зрения очевидной истины, согласно которой бытие бога очевидно само собой. Иоанн Дамасский — наиболее видный представитель этой точки зрения — считал, что знание о боге «естественным образом вложено во всех» (32, I, 3) и поэтому нет необходимости доказывать его существование рациональными средствами.

Фома, полемизируя с этой точкой зрения, утверждает, что высказывание бог существует, с одной стороны, является очевидным, ибо содержание субъекта таково же, как и содержание предиката; с другой же стороны, не зная, что такое бог, мы не можем принять его существование за что-то совершенно очевидное. Поэтому, а также для усиления веры необходимо разумно обосновать существование творца при помощи того, что является более очевидным, чем он сам, а именно при помощи результатов его творения. Исходя из этой предпосылки, Аквинат отвергал точку зрения об очевидности существования бога, поскольку она вела к размышлениям о самом творце, а не подчеркивала зависимость мира и человека от его воли.