Платон - Асмус Валентин Фердинандович - Страница 20

«Мировая душа» не только живет, но и познает. В своем круговом возвратном движении она, соприкасаясь с тем, что имеет сущность, свидетельствует о том, что с чем тождественно, что от чего отличается, а также где, когда и каким образом всему бывающему доводится быть по отношению к вечно неизменному и по отношению к другому бывающему. Слово этого свидетельства одинаково истинно как по отношению к «иному», так и по отношению к «тождественному». Когда это слово относится к чувственному, возникают твердые истинные мнения и верования. Когда же оно относится к разумному, мысль и знание необходимо достигают совершенства.

Душа человека родственна душе мира: в ней подобная гармония и подобные же круговороты. Сначала душа жила на звезде, но впоследствии была заключена в тело, которое и стало причиной ее нестройности, или дисгармонии. Цель человеческой жизни — восстановление первоначальной совершенной природы. Достигается она изучением круговращений небес и гармонии. Орудием для ее достижения служат наши чувства. К той же цели ведут способность речи и музыкальный голос, служащий слуху, а через слух — гармонии. Движения гармонии родственны круговращениям души.

Математические, космологические, физические идеи «Тимея» неотделимы от мифологической фантастики, ставшей впоследствии предметом усердного комментирования в неоплатонической литературе. В «Тимее» излагается миф о вселении человеческих душ в тела птиц и зверей. Это вселение определяется нравственным подобием тому или иному виду живых существ. Достигнув очищения, душа вновь возвращается на свою звезду.

Сходство между учением Платона и пифагорейцев обнимает целый ряд пунктов. Сам Платон удостоверил это сходство в своем «Филебе». «Древние, — говорит он здесь, — которые были лучше нас и обитали ближе к богам, передали нам сказание, что все, о чем говорится, как о вечно сущем, состоит из единства и множества и заключает в себе сросшиеся воедино предел и беспредельность» (Платон, Филеб, 16 C).

Из этого строения сущего Платон выводит метод его познания. А именно «мы всегда должны полагать одну идею относительно каждой вещи и соответственно этому вести исследование: в заключение мы эту идею найдем» (там же).

Область «идей» образует своего рода иерархию, связанную в некую систему. Поэтому, найдя искомую «идею», необходимо рассмотреть, не существует ли кроме нее еще какого-либо другого числа идей, и затем «с каждым из этих единств поступать таким же образом до тех пор, пока первоначальное единство не предстанет взору… как количественно определенное» (там же, 16 D).

Идею же беспредельного можно прилагать ко множеству не непосредственно после единства, но лишь «после того, как будет охвачено взором все его число, заключенное между беспредельным и единым…» (там же). Напротив, «современные мудрецы», которым в этом вопросе возражает Платон, непосредственно после единства помещают беспредельное, и потому промежуточные члены ускользают от них.

Здесь Платон говорит о пифагорейцах как о родоначальниках искусства различать роды, виды и устанавливать их субординацию. Действия над понятиями связаны у пифагорейцев с их учением о числах. Все познаваемое, согласно их взгляду, имеет свое число. В числе в свою очередь различаются два рода: четные и нечетные числа. Кроме них существует смешанный род — число четно-нечетное. Каждый из этих родов делится на виды, а эти виды — на принадлежащие им виды.

Близость своего учения к пифагорейскому Платон отмечает и в диалоге «Политик». Но в нем он и осуждает пифагорейцев — за то, что они не умеют правильно применять найденную ими истину. Диалектика пифагорейцев несовершенна. Они не умеют открывать истинную субординацию вещей. Они или сводят в единство различные вещи, или разделяют вещи, как плохие повара, о которых Платон говорит в «Федре», не на их действительные естественные части. Напротив, согласно Платону, истинный метод предполагает умение сочетать двоякое: при усмотрении родового единства не упускать из виду видовые различия, а при рассмотрении видовых различий неустанно вести исследование до того, пока все эти различия не будут включены в пределы соответствующего рода.

Сродство «идей» Платона и «чисел» пифагорейцев очевидно. «Идеи» и «числа» — бестелесные прообразы пластических телесных типов вещей, а также прообразы закономерности, согласно которой все совершается в мире. Как и у пифагорейцев, у Платона «идея» — единое в многообразии, одновременно причина и цель, сообщающая многому характер общности; у Платона, как и у пифагорейцев, «число» — причина порядка, связь вечно постоянного мирового строя.

В поздний период своего развития Платон пришел к тому, что попросту отождествил свои «идеи» с «числами» пифагорейцев.

Сведя все существующее к «числам», пифагорейцы выделили в сущем как его основные и всеопределяющие противоположности предел и беспредельное (peras и apeiron). При этом «предел» они характеризовали как начало доброе, мужское, разумное и неподвижное, а «беспредельное» — как дурное, женское, неразумное и подвижное.

В своем позднем воззрении Платон подобным образом исходит из мысли, будто вселенная образована необходимостью, которая подчинилась разумному убеждению (Платон, Тимей, 48 А и 28 А). Поэтому Платон говорит о причинах двоякого рода: о тех, которые совместно с умом создают прекрасное и доброе, и о тех, которые, будучи лишены ума, производят всякий раз без порядка что придется.

В своей космологии Платон сближает необходимость с пространством и называет ее, как и пространство, на своем полумифологическом языке «кормилицей происхождения» (там же, 46 Е).

Роль, какую по отношению к разнообразию существующих вещей играет у пифагорейцев беспредельное (apeiron), в философии Платона относительно того же разнообразия вещей играет «кормилица происхождения». Многообразие вещей, производимых идеей-числом, — результат ограничения, обособления и определения пустого пространства.

Элементы физического мира — огонь, вода, воздух. Они представляют каждый в отдельности пустое пространство, ограниченное плоскостями. Сами эти плоскости состоят из треугольников. Из смешанных между собой видов треугольников и возникло беспредельное множество вещей природы.

Для нашего представления о природе пространственные определения неизбежны. Сих помощью мы представляем себе не только все множество вещей природы, но даже вечные роды сущего. Такой способ представления внушает нам сама «кормилица происхождения».

Согласно космологии Платона, истинно сущая природа совмещает в себе единство и двойственность: она есть и неизменное, тождественное себе бытие, и отличное от него подобие этого бытия в изменчивом и нетождественном мире вещей. Как отличающаяся от бытия, «кормилица происхождения» есть небытие, но, как присущая небытию, она есть сущее небытие. При этом тождественное себе бытие есть «идея», начало бестелесное, идеальное. Напротив, «иное», или вечно существующее пространство, есть начало телесное, материальное.

Наконец, имеется знаменательная близость между Платоном и пифагорейцами и в их учениях о начале, посредствующем между идеальной и вещественной сферами. У пифагорейцев это средний Космос, или область правильного движения; он посредствует между горним Олимпом, местопребыванием чистых стихий, и дольним Ураном, местом становления. У Платона этому посредствующему началу пифагорейцев соответствует «мировая душа». Платоновская «мировая душа» посредствует между идеальным и телесным мирами, а также осуществляет начало движения, подчиненного мере.

У пифагорейцев дополнением к учению о «мировой душе» является их учение — астрономическое и вместе с тем философское — о «центральном огне». Этот огонь, идущий от центра мира, порождает небесные светила, окружает мир; он есть причина порядка во вселенной.

Сходное видим и у Платона: «душа мира» направляется из центра, окружает, или облекает, весь мир; она есть начало порядка и закономерного строя; от нее получают жизнь небесные светила. Даже ход образования мировой души имеет соответствие в учении пифагорейцев о числах.