Штрафбат. Приказано уничтожить - Орлов Андрей Юрьевич - Страница 29

У Полтавченко глаза горели, когда он об этом рассказывал. Оказалось, все там разнесло к чертовой матери, включая грузовик. Немцы, если кто и выжил, то ушли. После случившегося он осмелился нарушить приказ, покинул пост, дополз до опушки и все там осмотрел. Только трупы, никого живого. Какого черта сидеть? Нет, он, конечно, может перекурить, языком почесать с товарищами по оружию, да в обратную дорогу, это уж как решит командир.

На западе с этой минуты воцарилась тишина. Зато на востоке разгоралась канонада, безостановочно ухали пушки, били крупнокалиберные пулеметы.

– Колонна мотоциклистов с юго-западного направления! – возвестил глазастый Кладбищев, – эх, ё-мое…

– Оппаньки, – вздохнул Мошкин, – снова не дают спокойно поспать.

– По местам! – крикнул Колыванцев. – Пулеметы развернуть на мост! Рассредоточиться!

– Хоть какое-то разнообразие, – бормотал Мошкин, – теперь на восточном направлении повоюем. Мы как стахановцы-многостаночники, блин, везде успеваем.

Солдаты разбегались, втискивались в щели. Пулеметные расчеты у западного въезда на мост укрылись за мешками с песком, приготовились отразить атаку.

– Что-то мало их, – пробормотал Бойчук. – Три мотоцикла, и движутся не с того направления, откуда мы фрицев ждем.

– Братва, да это же наши! – радостно завопил кто-то из солдат, и люди оживились, загалдели. Колонна мотоциклистов пылила по проселочной дороге, приближаясь к мосту. Уже различалась запыленная советская форма, фуражки рядовых, плащ-палатки – такое обмундирование выдают солдатам войск НКВД по охране тыла действующей армии. По трое на каждом мотоцикле – один позади водителя и еще один в люльке – с пулеметом. На первом «Урале» за белобрысым пареньком восседал офицер в капитанской форме и призывно махал рукой. Машины остановились, не доехав до моста. Рядовой в люльке развернул станковый пулемет Горюнова в направлении далекого леса, откуда доносились звуки боя, с тревогой всматривался вдаль.

– Эй, не стреляйте! – хрипло прокричал офицер. – Мы свои! Третья рота полка вспомогательного назначения 12-й армии!

– Не похожи вы что-то на роту, товарищ капитан! – смешливо выкрикнул Мошкин.

– Да мать твою! – офицер выплюнул в пространство заковыристый матерок. – Ты прав, боец! Ну, извини…

– Подъезжайте! – крикнул Колыванцев.

Отчаянно газуя, упитанные советские «Уралы» прыгали по накату моста. Трещали рессоры, подскакивали пассажиры, держась за фуражки. Белобрысый паренек, в напряжении закусивший губу – в ободранной, прокопченной гимнастерке, лихо затормозил, не доехав до заваленных мешками огневых точек, встал поперек моста. Встали следующие сзади. Копошились солдаты, вооруженные автоматами Судаева, разминали затекшие конечности. Офицер неуклюже спрыгнул на землю, чуть не подвернул ногу, вновь принялся забористо ругаться. У него было впалое лицо землистого цвета, оттопыренные уши.

– Ну, в натуре наши, – сделал непререкаемый вывод Мошкин.

– Ваши, ваши, – проворчал капитан, хмуро озирая подходящего Колыванцева. Солдаты высовывались из-за укрытий, улыбались. Приятно осознавать, что ты не один на советско-германском фронте.

– Капитан Муромцев, – представился новоприбывший, небрежно козырнув. Нетерпеливо выслушал сбивчивый доклад Колыванцева. Извлек потертую офицерскую книжку, сунул Колыванцеву под нос. – Я в курсе, младший лейтенант, что вторую штрафную роту отправили на удерживание данного стратегического объекта. Распоряжение отдал майор Белозеров, я правильно понимаю ситуацию?

– Так точно, товарищ капитан.

– Белозеров убит… Дьявол… – Капитан досадливо сплюнул. – Наша колонна полчаса назад попала под обстрел, погибли два экипажа, оттого нас так мало… Сколько человек в вашем подчинении, Колыванцев? – капитан завертел головой, мрачно глядя на подходящих солдат.

– Семнадцать, товарищ капитан…

– И это всё? – физиономия новоприбывшего вытянулась от изумления.

– Мы воевали, товарищ капитан… – Колыванцев смутился.

– Здесь не роддом, – сострил Мошкин.

– Черт… кто же знал… – Муромцев раздраженно ударил кулаком по ладошке. – Ну что ж, приказы следует исполнять, что бы ни случилось. Охрана моста переходит в ведение нашего подразделения, а вам предписано спешным маршем выдвигаться к Чусу. – Он кивнул на дорогу, откуда прибыл со своими солдатами. – Это польская деревня, в двух верстах отсюда. Там вольетесь в состав 42-го отдельного батальона, штурмующего господствующую высоту в полуверсте южнее населенного пункта. Батальон понес тяжелые потери, ему срочно требуется подкрепление, он не может продвинуться. – Физиономия капитана сделалась суровой, как гранит. – Это не обсуждается, младший лейтенант, приказ есть приказ. Понимаю, что от ваших бойцов там толку немного, но… что же делать? Поторопитесь, Колыванцев, каждая минута на счету.

– Понятно, товарищ капитан. – Колыванцев испытывал нерешительность. Хотя какие только глупые приказы не поступают в военное время… Он поколебался и махнул рукой солдатам – мол, выходи строиться.

Зорин вдруг почувствовал, что начинает задыхаться. Резко сдавило грудную клетку, усилилось покалывание под лопаткой – он вспомнил, что ощутил его, едва колонна мотоциклистов возникла на дороге. Шершавый ком обосновался в горле и никак не желал проталкиваться. Разболелась голова, словно с тяжкого похмелья. И вдруг в ней вспыхнула, образовалась необычайная ясность. Картинка из недалекого будущего сама собой возникла перед глазами.

Он видел, как остатки роты строятся в походную шеренгу, как уходят по мосту в восточном направлении – неважно, куда, хоть в баню, хоть на штурм несуществующей высоты. Как разворачиваются пулеметы в люльках – и беглый кинжальный огонь ударяет в спину доверчивым советским солдатам. И он, бывший сержант Зорин, истекающий кровью, не способный что-то предпринять… Подходили, подволакивая ноги, солдаты его роты, переговаривались, подмигивали мотоциклистам. Предложение прогуляться, судя по всему, казалось заманчивым – мост осточертел бойцам хуже горькой редьки. Физиономия Муромцева слегка разгладилась, но в теле чувствовалось напряжение. Подрагивали мускулы под формой. Он был атлетически сложен, имел горделивую офицерскую выправку – видно, пользовался успехом у женщин. И имелось в облике советского офицера нечто… неуловимо арийское.

Зорин скосил глаза – солдаты в двух последних мотоциклах сидели с каменными лицами. Не поймешь, что у них на душе, и понимают ли они вообще, о чем болтают офицеры. Он перевел взгляд на первый мотоцикл, смотрел украдкой, исподлобья. И не укрылось от внимания, как мимолетно переглянулись белобрысый водитель и пулеметчик в люльке – быстрое движение глаз, еле уловимый кивок, и рука пулеметчика, почесывающая небритую щетину, как бы невзначай улеглась на стальную окантовку люльки, откуда до гашетки рукой подать… А будут ли ждать, пока колонна построится и побредет на ту сторону? Нервы не железные, могут и сейчас огонь открыть – штрафники уже здесь, все собрались, только Ахнович там в своем гнезде все еще с пулеметом возится…

Пулеметчик перехватил беглый взгляд Зорина, насторожился. Пальцы постукивали по окантовке, медленно смещаясь к гашетке. «Не успеет, – прикинул Зорин, – затвор еще нужно оттянуть, неуклюжую конструкцию развернуть, мишень какую-нибудь найти…»

– Как дела, приятель? Все нормально? Слушай, ты не из Москвы, случаем? Уж больно физиономия у тебя, того, столичная. – Он бочком приблизился к пулеметчику, подмигнул дружелюбно. Может, все-таки ошибка? У страха и подозрения, как известно, глаза велики. А мы живем в стране, где недоверие возведено в ранг государственной политики, и всякий подозревает всякого…

У пулеметчика свело скулы. Было заметно, как он растерялся. Выдавил кисленькую улыбку, сделал неопределенный жест плечами. Набрался храбрости, глянул Зорину в глаза… И понял, поскольку не был дураком, что оборванному молодому солдату все понятно, где-то они прокололись, и счет идет на мгновения… Страхом заволокло глаза, он покосился на лжекапитана. А тот ничего не замечал, сохранял серьезно-деловой вид и что-то выговаривая Колыванцеву – наблатыкался по-русски, паршивец! – солдаты подтягивались, забрасывали оружие за спину. Ахнович, отклячив костлявую задницу, складывал треногу от трофейного пулемета. Дрожащая рука окаменевшего в люльке ряженого потянулась к рукоятке…