Университет - Литтл Бентли - Страница 32

Фейт открыла книгу наугад, где-то в середине, и прочитала:

Я разворачиваю ее, как книгу,

Я ее открываю,

И губы мои пьют подсоленный мед

Ее нежного влажного лона.

Ф-фу! Неужели это написано так давно? На заре двадцатого века! Очень выразительно.

Неподалеку послышались быстрые шаги. Фейт проворно захлопнула книгу и поставила ее на нужное место на полке.

Около тележки остановилась запыхавшаяся Гленна.

— Я правильно угадала, что ты здесь, — сказала она. — Фил срочно созывает общее собрание — явка всех сотрудников обязательна.

— К чему такой пожар?

— Вообще-то мне не велено говорить, но... но тебе я скажу. — Тленна быстро оглянулась и прошептала:

— Это из-за Сью.

— А что она натворила?

— Нет, она ничего не натворила. На нее напали. Мужчина повалил ее между стеллажами и всю истискал. К счастью, она удачно вмазала ему по яйцам и вырвалась. — Тут Гленна перешла на совсем уж неслышный шепот:

— И этот тип оказался профессором истории!..

— Господи! Когда это случилось?

— Примерно час назад, — ответила Тленна. — Наверху. На шестом этаже.

2

Ян окинул взглядом помещение клубного пивного зала, нашел Бакли за дальним столиком и направился к нему. Бакли жестом подозвал официантку и заказал по кружке пива — себе и Яну.

— Самое время оттянуться после ленча, а народу что-то негусто, — сказал Ян, оглядываясь по сторонам.

— О времена, о нравы! Перехватить кружку-другую пивка за ленчем теперь не считается признаком мужчины. А на того, кто прибавит к этому стопку водки, нынче пальцем будут показывать — вместо того, чтобы восхищенно ахать. Все стали такими серьезными, такими солидными и ответственными и так озабочены своим здоровьем, что глядеть тошно! Прежде мне случалось читать лекции, будучи в стельку — буквально на автопилоте. А теперь меня совесть поедом ест, ежели за обедом я по неосторожности заглотну полкружки пива. Да, куда катится мир...

Ян рассмеялся:

— Ну, сегодня, похоже, тебе предстоит крупная разборка со своей совестью.

— Нынче особый случай. Мой день рождения, мать его перемать! Гуляю.

— Кстати, о дне рождения. У меня в кабинете подарочек для тебя.

— Твои подарок можно насадить на штырек проигрывателя?

— Не исключено.

— Молодец. Умница. Симпатяга. Подошла официантка с пивом, и Бакли потянулся за бумажником. Но Ян удержал его руку.

— Плачу я. В честь твоего дня рождения.

— Ха! С таким, как ты, приятно водиться. Ян расплатился с официанткой — тоже, кстати, его бывшей студенткой — и дал ей царские чаевые, чтобы она не подумала, что профессор — жмот. Он порой диву давался — отчего его так заботит доброе мнение о нем бывших студентов? Эта глупая особенность характера приводила к тому, что, сталкиваясь со своими прежними учениками, которых работало в университете великое множество и в самых разных местах, он вечно покупал ненужные вещи и за несуразную цену, а также давал непомерные чаевые.

Бакли прикончил первую кружку и взялся за вторую. Потом взглянул на Яна и возмущенно потряс головой.

— Сраные республиканцы!

— За что ты их так?

— У меня в трехсотой группе есть несколько молодых республиканцев. Правые фанатики. Тошно от них. Поневоле вспоминаю милашку Рейгана.

— "Извините, президент обговорился", — процитировал Ян "милашку Рейгана".

— "Никаких мне вопросов во время фотосъемки!" — подхватил Бакли.

— "Если вы видели одну штуковину из красного дерева, вы видели их все".

— "За восемьдесят процентов загрязнения воздуха ответственные растения и деревья".

— "Кетчуп — это вкусный овощ".

— Да-а, старые добрые времена!.. Этот артистик полагал, что во всех наших трудностях виноваты конгресс, юристы и пресса. Все, кроме него.

Ян ухмыльнулся:

— Вот главные беды нашей страны: представительная демократия, американская система юриспруденции и свободная печать. Избавиться от всего этого — и Америка превратится в рай земной.

Бакли молча пожевал губами, потом сделал большой глоток пива, довольно крякнул и изрек:

— М-да, нам по сорок пять, а неба в алмазах мы так и не увидели. Скажи по совести, разве ты думал, что все так повернется, когда тебе было двадцать? Не такой мы представляли свою страну через четверть века!

— Ладно, брось ностальгировать. Нам еще рано заниматься старческим нытьем.

Бакли с мрачным видом уставился в свою кружку:

— Нет, приятель, это не нытье. Когда видишь полчища "двадцатилетних" махровых консерваторов — а ведь молодежи сам Бог велел ершиться и протестовать против косности, — то я готов в штаны наложить от страха. Пошла всего-навсего четвертая неделя нового учебного года, а я уже нагляделся на этих ультриков до блевотины. Откуда они взялись в таком количестве? В этом семестре что-то невероятное творится! — Бакли допил пиво и закончил:

— Меня мутит при мысли, что фашиствующие молодчики, вооруженные до зубов, ждут не дождутся, когда же наша страна развалится. А страна наша уже трещит по швам.

— Ну, эти горе-консерваторы не новость, — успокоил Ян. — Ты обратил внимание, что все так называемые американские патриоты ни капельки не верят в американскую систему управления? Как-то странно, что они хотят уничтожить базовые американские ценности для того, чтобы защитить Америку. Все равно что выдвинуть лозунг: "Цианистый калий — лучшее лекарство от гриппа". Наши фашисты уже которое десятилетие ждут, когда американская политическая система рухнет или когда выдастся удачный момент, чтобы ее развалить. Но судя по моим наблюдениям, эта система удивительно стабильна и крепка.

Бакли со значением поднял палец:

— Если мы еще существуем, то лишь потому, что наши Брэнты имеют достаточно оружия, чтобы держать коммунистов подальше от границ.

— Брэнты?

— Да. Самого ярого фашиста в моем семинаре зовут Брент Киилер.

— Да он же учится у меня писательскому мастерству!

— Черт, этот гад во все дырки лезет.

— Кстати, парень классно пишет порнорассказы. Бакли удивленно вскинул брови:

— Порно? Брент? Ты шутишь!

— Нет, совершенно серьезно.

— 0-хо-хо... Что ж, быть может, парнишка не окончательно потерян для общества. Бакли жестом подозвал официантку.

— Ты уверен, что тебе стоит еще пить? — осторожно спросил Ян.

— Нет, пить мне больше не стоит. Но день рождения есть день рождения, а потому пошла она к черту, всегдашняя наша осторожность! — Бакли улыбнулся подошедшей официантке. — Голубушка, еще кружечку, пожалуйста. И запишите на счет моего приятеля.

— Спасибо, нахал, — сказал Ян. Когда официантка ушла, Бакли наклонился через стол к товарищу и спросил:

— А этот Киилер, он в свою порнуху политику тоже протащил?

Ян отрицательно мотнул головой.

— Странно. У меня курс английской литературы, притом не современной, а этот парень при каждом удобном случае переводит речь на текущую политику. Зато у тебя он имеет возможность на бумаге выразить свои взгляды — и вместо этого описывает траханье. Меня порой подмывает сказать ему: кто про что, а вшивый про баню. Очнись, парень, мы изучаем литературу девятнадцатого века — у нас не курс политологии! Вечно ты лезешь со своей политикой, ультрик поганый! Ян рассмеялся.

— Не вижу ничего смешного, — сердито буркнул Бакли.

Лицо Яна посерьезнело, и он сочувственно спросил:

— Что, парень тебя действительно достал? Боишься его?

— Да, черт побери. Боюсь. Потому что слишком уж их много. Я тут преподаю двадцать лет и достаточно нагляделся на этих доморощенных фашистов. Они у меня вот где!

Ян улыбнулся. Он прекрасно понимал, кого имеет в виду Бакли. Его и самого бесили подобные люди — особенно во время избирательных кампаний. Политические примитивисты, философы с одной извилиной — такое впечатление, что свои взгляды на жизнь они почерпнули из патриотических фильмов и телесериалов про полицию. В их сознании честные работящие полицейские никогда не ошибаются — всегда арестовывают именно того, кого нужно, но их работа постоянно идет насмарку, потому что слезливые судьи и слишком добросердечные присяжные затем отпускают предельно опасных преступников на свободу. Патриоты-консерваторы распинаются о своей приверженности к американскому образу жизни и одновременно питают настораживающее презрение к той незыблемой основе этого образа жизни, которой является система правосудия — с присяжными, адвокатами и всем прочим. В своих мечтах "патриоты" видят Америку отданной на растерзание истинному беззаконию — скорому и не праведному суду, которым печально знамениты все тоталитарные сообщества.