Господство - Литтл Бентли - Страница 9

Вик опустил на окнах жалюзи. Очень хотелось есть, но оставалось еще три коробки со стеклом эпохи Великой депрессии, которое он приобрел несколько недель назад на распродаже и которое надо было каталогизировать. Конечно, он мог это сделать сегодня раньше, ведь после обеда практически никого в магазине не было, но он ненавидел заниматься разборкой новых приобретений в рабочее время. Это превратилось у него в своего рода ритуал, каждый экземпляр надо было внимательно осмотреть, оценить, зарегистрировать, и, разумеется, для таких занятий вечер подходил ему гораздо больше, чем утро или день.

Ничего, он перехватит гамбургер по дороге домой.

Вик возвратился за прилавок и направился в заднюю комнату, на дверном проеме которой свисали веревочки с нанизанными на них бусами. На полу стояли три коробки. Он поднял большую и перенес на длинный металлический стол, стоявший у задней стены, выдвинул ящик, достал бритвенное лезвие и аккуратно перерезал две липкие ленты, крест-накрест скрепляющие верх коробки. Опустив лезвие на стол, он отогнул створки коробки одну за другой и начал осторожно разворачивать тарелки. Вещи были хорошие. Розовое стекло середины тридцатых годов. Прежде чем бережно поставить изделие на крышку стола, он поднес каждое к свету, проверил, нет ли изъянов, пятен, трещин или царапин.

И вот наконец последняя тарелка поставлена. Он заглянул в ящик. На дне лежала потрепанная книга, попавшая туда, видимо, случайно. На бумажной обложке были видны водяные разводы. «В арбузном сахаре».

Постой, постой, дай Бог памяти. Он вытащил книгу, стряхнул пыль, перелистал страницы. Половина из них слиплась, видно, книгу облили каким-то напитком. Коричневое пятно на первой странице почти полностью покрывало фотографию, на которой был изображен Братиган, так что его-то как раз совсем не было видно, хотя женщину, стоящую рядом, разглядеть еще было можно. Вику было грустно видеть эту книгу в таком состоянии. Куплена она была – в этом он не сомневался – человеком, принадлежавшим к тому слою общества, который сейчас мы называем «контркультурой». Это был, видимо, молодой человек, полный энтузиазма, ищущий новые идеи. Теперь он скорее всего облысел, обрюзг, ведет скучную жизнь, интересуется только процентными ставками и ценами на векселя, а об этой книге и ее авторе, поверженном идоле, даже не помнит.

Вик бросил книгу в мешок для мусора и тяжело вздохнул.

Он приехал в Напу в середине шестидесятых, будучи студентом колледжа, и хотя уже давно носит короткие волосы и респектабельно одевается, то есть по сегодняшней моде, он по-прежнему с грустью вспоминает ту далекую теперь эпоху. Еще бы, ведь он человек того поколения. Конечно, те дни безвозвратно ушли в прошлое даже здесь, в Северной Калифорнии, где до сих пор сохранились небольшие реликтовые колонии бывших хиппи, живущих в перестроенных викторианских домиках. Люди сегодняшнего дня много жестче, грубее, менее чувствительны, причем абсолютно сознательно. Темп жизни сейчас быстрее, меньше времени остается на то, чтобы поговорить с друзьями, меньше времени остается на доброту к ближним, меньше времени, чтобы просто остановиться и понюхать розы.

Это его угнетало.

Прошлым вечером он смотрел по телевизору передачу о вьетнамской войне. Комментатор не моргнув глазом вещал о том, что армия тогда была честнейшей организацией, где все солдаты и офицеры были высокоморальными, с чистыми помыслами. Они мужественно выполняли свой патриотический долг, несмотря на отвратительные протестующие толпы студентов, введенных в заблуждение и к тому же отравленных наркотиками. Он переключил программу, прежде чем она закончилась. Если существует в мире хотя бы одна вещь, которая сводит его с ума, делает его абсолютно невменяемым, так это ревизия истории, которая теперь культивируется средствами массовой информации. Шестидесятые годы при этом представляются как десятилетие анархии, помрачения ума, десятилетие, в течение которого традиционные американские ценности непрерывно обливали грязью бунтующие длинноволосые моральные уроды, накачанные наркотиками, находящиеся в состоянии перманентного помешательства. Господи, неужели люди совсем не помнят, как тогда все было? Черт побери, что случилось с памятью нации? Почему эта память оказалась такой короткой? Да, протестовали, конечно, протестовали – против аморального самодовольства истеблишмента и бессмысленности войны, но была также и доброта, нежность духа, о которой ни звука ни в фильмах о тех временах, ни по телевизору, ни в газетных статьях о прошлом. Да, это было время суматохи и беспорядка, но люди тогда были более открытыми и уступчивыми, они были способны жертвовать, способны доверять друг другу, они были честными и искренними, их наполняла жизнерадостная щедрость. В сегодняшнем прагматическом мире все эти качества кажутся по-чудачески наивными. Он тряхнул головой. Сегодня даже хиппующие – ну те, которые принадлежат к контркультуре, – кажутся обычными материалистами и соглашателями. Они совсем не настоящие, они фальшивые, лажовые, все эти псевдобитники, претендующие на трон. Напялили черные свитера со стоячими воротниками, какие носили в прошлом, и думают, что все в порядке. Они ухватили только то, что лежало на поверхности, какие-то незначительные детали от того движения, серьезность которого им и понять-то не дано.

Да, времена изменились.

Вик поднял пустой ящик и переставил со стола на пол. Приготовившись его сложить, он услышал в торговом зале какой-то шум, вернее, не шум даже, а звук, как будто кто-то задел то ли стул, то ли стол.

Он нахмурился. Что это может быть? Ведь в магазине никого нет.

Стук повторился снова.

Он встал и вышел к прилавку. Входная дверь – он это немедленно увидел – была закрыта на ключ, жалюзи на окнах опущены. Может быть, Вик не заметил, как сюда забрел какой-нибудь покупатель и прошел сразу в задние ряды? Да, наверное, это было именно так. Человек прошел в отдел мебели и, конечно, не знал, что магазин закрывается. Разумеется, это было так. А как же иначе?

Он услышал шаги, где-то слева, у стенда старого оружия.

– Эй! – крикнул Вик. – Кто там?

Никто не ответил, но теперь было слышно, как кто-то продвигается вдоль ряда, удаляясь от прилавка. У него мелькнула мысль, что, пока он закрывал, кто-то намеренно спрятался в одном из сундуков или среди оружия, ожидая его ухода, чтобы ограбить магазин. Здравый смысл подсказывал, что надо позвонить в полицию, но вместо этого он вышел из-за прилавка.

– Кто здесь? – снова крикнул Вик.

С противоположного конца магазина, из темного ряда, заставленного антикварной мебелью, самого дальнего от окна, донеслось пение. Пела женщина.

Вик остановился. Ему стало жутко. Хотя ничего угрожающего не было ни в голосе, ни в самой песне. Это была народная мелодия, и исполнялась она на незнакомом языке. Но неуместность происходящего придавала всему сюрреалистический оттенок.

– Мы закрыты, – произнес он, тут же мгновенно сообразив, как глупо звучат его слова.

Женщина продолжала петь.

С сильно бьющимся сердцем он начал медленно двигаться по направлению к тому месту, откуда доносился звук. «Хотя бы бейсбольную биту надо было захватить, – подумал он. – Хоть какое-то, да оружие».

Но было уже поздно, он уже завернул за угол.

Женщина средних лет была одета в длинное легкое одеяние, напоминающее одежды прошлого. Очевидно, она была пьяна или под кайфом и что-то жужжала себе под нос, закрыв глаза, покачиваясь вперед и назад посредине ряда. Рядом с ней на полу лежала палка, примерно вполовину длины половой щетки, с наконечником, который выглядел как небольшая сосновая шишка.

Вик остановился и молча уставился на женщину, почему-то не объявляя о своем присутствии. Она была прекрасна. Ее длинные черные волосы были распущены и восхитительно спадали на плечи и на спину. Даже при слабом освещении он мог видеть, сколь привлекательно ее великолепное лицо, мог отметить классическую линию носа прекрасной формы, чувственную припухлость губ. Одежда была прозрачная, и под ней у нее ничего не было. Ему были видны темные густые волосы между ее двигающихся ног, контуры ее сосков там, где легкая материя захватывала груди.