Пастырь добрый - Попова Надежда Александровна "QwRtSgFz" - Страница 6

Во время своего последнего двухмесячного пребывания в академии святого Макария Курт не раз донимал начальство устными просьбами и одним весьма официально составленным письменным запросом, призывая ректорат сменить гнев на милость и, что называется, отпустить его помощника на волю. Ректорат, который по всем бумагам являлся полноправным владельцем человека по имени Бруно Хоффмайер, отвечал отказом на каждую просьбу, со всей строгостью указывая на то, что упомянутая личность виновна, как бы там ни было, в покушении на следователя Конгрегации, а стало быть, уже сам тот факт, что он не был предан жесточайшей казни по ныне действующему закону, уже многое означает. Посему вышеупомянутый Хоффмайер остается под попечением следователя Гессе до полного осознания своего прегрешения, покаяния и исправления. Тот факт, что покушавшийся осознал все, раскаялся уже давно и даже исправился (осмыслив, наконец, что Инквизиция занимается истинными делами, а вовсе не пытается отапливать Германию кем попало), что в последнем расследовании был и его немалый вклад, что, в конце концов, следователь, претерпевший покушение, свои претензии снял и сам же подает запросы об освобождении посягнувшего – все это ректоратом упорно не замечалось. На отношениях Курта с Бруно это сказывалось слабо, и именовали его подопечного в последнее время все чаще помощником, хотя подобного звания официально тот не носил, права на него не имел и, что немаловажно, жалованья за оное не получал.

– Светские… – повторил Райзе таким тоном, что засвербело в зубах, и покривился. – Магистрат, надо отдать ему должное, Конгрегацию весьма уважает, однако помощи не попросит до последнего – блюдут самолюбие, сукины дети. Агент сообщил, что сегодня с утра они начнут поиски. А как начнут – можешь себе вообразить: сперва потратят полдня на то, чем вчера занималась мать девчонки, а именно, будут выискивать ее по подругам и знакомым. Потом, может быть, начнут прочесывать неблагополучные кварталы – а не завалялся ли где труп.

– Эти кварталы давно надо было вычистить, – заметил Бруно недобро. – Устроить облаву и выгрести оттуда всю шушеру.

– Кстати сказать, – оставив его выпад без ответа, произнес Райзе задумчиво, – академист, а ведь у тебя там есть старые знакомцы, так?

– Один, – неохотно подтвердил Курт. – Сколькие из моих бывших приятелей остались еще в живых, я не знаю – миновало более десяти лет, Густав; большинство наверняка уже встретились с петлей или ножом в руке своих же.

– Уж коли этот «один» сам возобновил знакомство, не стоит упускать случай; хватайся за возможность, пригодится. Если у светских завязнет дело, может, обратишься к нему за небольшой помощью? Не видел ли, не слышал ли…

– Поглядим, – отозвался Курт неопределенно.

– Почему вообще все так переполошились? – Бруно перевел взгляд с одного собеседника на другого, пожав растерянно плечами. – Девочка лишь сутки как исчезла, и ничего еще не случилось, в сущности…

– Потому, – пояснил Ланц хмуро, – что девчонка эта, как я уже сказал, из хорошей семьи. Это первая причина. А вторая – в том, что у нас, Хоффмайер, благополучный мирный город, ремесла-торговля, все чинно и солидно… было, пока кое-кто не спалил нашего герцога с племянницей и архиепископом за компанию…

Курт метнул в сторону сослуживца короткий взгляд, но в ответ лишь промолчал, отвернувшись.

– Истекли всего-то пара месяцев, – продолжил Ланц, – так сказать, дым едва успел развеяться; люди только угомонились, только-только начинают прекращать обсуждать все это, и вдруг пропадает ребенок. История с герцогом еще на слуху, и если вскоре не пойдут сплетни, что девчонку украли ведьмы, дабы сварить из нее мазь для полетов, я буду весьма удивлен. И, наконец, последнее: за минувшие лет восемь ни убийств, ни пропаж детей в Кёльне не случалось – исключая, разумеется, несчастные случаи, драки меж мальчишек и прочую шелуху. Вот еще – в позапрошлом только году двое огольцов решили удрать из дому, однако, во-первых, их уже через полдня перехватил отец, после чего они навряд ли могли сесть еще с недельку, а во-вторых, уходя, нормальные люди забирают с собой какие-никакие вещи. Эта же просто вышла из своего дома и исчезла. Стало быть, убийство. Не какой-то нищенки, вскоре после громких казней и – первое за почти десяток лет. Не повод всполошиться, Хоффмайер?

Тот лишь вздохнул, вяло кивнув, и Ланц поднялся с таким же тягостным вздохом, отчего-то задержав тоскливый взгляд на распахнутом окне – быть может, воображая себе толпу сплетников, шныряющих по Кёльну и возмущающих мирных горожан.

– Пока занимаемся своими текущими делами, – подвел он итог всему сказанному. – А именно – плюем в потолок и бездельничаем.

– Otioso nihil agere est aliquid agere[6], – передернул плечами Райзе; Курт покривился:

– Qualis sententiae gravitas[7]… Твои сентенции, Густав, когда-нибудь сведут меня в могилу. – Он тоже встал, неловко стянув со стола лист, исписанный столь невнятными и неправдоподобными словами о таящихся во тьме страхах, и медленно поднял взгляд к Ланцу. – Дитрих, я подумал – поскольку уж все равно нечем заняться…

– Нет, – отрезал тот, не дав ему договорить; Бруно тихо хмыкнул:

– Майстер Ланц, когда он в последний раз попросил заняться расследованием «от нечего делать», если припомните, это закончилось разоблачением крупного заговора государственных размахов. Я бы на вашем месте…

– Вот когда будешь на моем месте, Хоффмайер, тогда и станешь поручать ему ловлю чудовищ в шкафах, – уже раздраженно откликнулся сослуживец и, перехватив взгляд Курта из-под насупленных бровей, обреченно отмахнулся. – Господи… В конце концов, абориген, ты теперь одного со мной ранга, и я уже не могу тебе ничего запретить или приказать.

– De jure.

– А de facto[8] тебя ни удержать, ни принудить к чему-либо никогда и не было возможно, – возразил Ланц хмуро. – Ты спросил у меня совета? Я дал тебе совет: брось эту чушь в архив и забудь. Если ты что-то увидел в этом рассказе – иди к Керну и получай от него дозволение заняться расследованием, поразвлечешь Кёльн.

Ланц умолк, смотря на него с выжиданием, и Курт отвел взгляд. Несколько мгновений он стоял неподвижно, глядя снова в строчки на листе в своей руке, а потом, вздохнув, выдернул из чернильницы перо и, склонившись к столу, медлительно, нехотя вывел внизу страницы: «Отказано в расследовании».

– Я сейчас отнесу это в архив, – произнес он тихо, – но к Мозеру все равно зайду. Просто побеседую с родителями, и все. Пусть, в самом деле, спалят к едрене матери этот треклятый шкаф и дадут своему ребенку спокойно спать.

В архиве Курт задержался несколько дольше, нежели лишь для того, чтобы попросту положить на полку единственный лист так и не начатого дела; поскольку сегодняшний день, по всему судя, предстоял быть ничем не занятым, он потратил еще час на то, чтобы отыскать и перечесть записи о расследованиях, в коих упоминались шумные духи или иные подобные сущности и явления. Сложность состояла в том, что дознания по этим поводам проводились давно, записи были составлены неумело или пристрастно, и в последние времена, когда Конгрегация начала работать как должно, отличая умысел от случайности или откровенной лжи, почти ничего подобного (по крайней мере, в окрестностях Кёльна) не происходило. При желании можно было, конечно, послать запрос в академию святого Макария, чьи библиотека и архивы были куда как полнее, однако же сама необходимость вникания в эту историю все еще оставалась весьма слабой.

Сразу отметя в сторону те дела, в которых упоминались явно вымышленные истории или проделки капризных детей, Курт выложил перед собою три стопки сшитых вместе листов. Первое расследование проводилось еще в тысяча двести каком-то году (последние цифры смазались) – проводилось даже не инквизитором, а просто священником, по мере своих слабых сил и не менее слабой грамотности записавшим исследуемые события. Флердхейм, деревенька под юрисдикцией Кёльнского епископата. Дом одинокой старушки. Шаги по комнатам, падающая утварь. Стуки в стены. На попытку экзорсизма poltergeist не отреагировал никак, если не считать реакцией вдруг поехавший по полу стул – с такой силой, что при ударе в стену стул разлетелся в щепки. Единственной пострадавшей от оного изгнания личностью оказалась сама старушка, от всех потрясений отдавшая Богу душу прямо во время обряда изгнания. Поскольку дух продолжал будоражить умы и дом, а хозяев у вышеупомянутого дома не осталось, жители приняли решение спалить его целиком, после чего, как и следовало ожидать, все прекратилось.