Заговор бумаг - Лисс Дэвид - Страница 59

— Он что-то скрывает. Он знает больше, чем говорит, и ручаюсь, мы найдем то, что нам нужно, у него в кабинете, возможно прямо на рабочем столе.

— Даже если там что-то было во время твоего визита, он, вероятно, спрятал это подальше.

Я покачал головой:

— Блотвейт не похож на человека, который полагает, что кто-то осмелится к нему проникнуть.

— Если бы это было так, — сказал Элиас, вздохнув. — Ты отдаешь себе отчет, что за взлом дома полагается виселица?

— Только если это взлом с целью ограбления. Если же мы проникаем в дом ради девушки-прелестницы, в Англии не найдется человека, который осмелился бы нас осудить, а тем более обвинить.

Элиас улыбнулся, одобряя мою находчивость:

— Это правда.

Мой друг явно ожил, и, несмотря на то что сейчас, вероятно, был не лучший момент спрашивать у него совета, я не смог удержаться и поинтересовался о том, что он наверняка знал.

— Что ты, — начал я, — можешь мне сказать по поводу страхования?

Он удивленно поднял одну бровь.

— Отправит ли купец торговое судно, не застраховав его? — продолжил я.

— Только если купец — круглый остолоп, — сказал он, не спросив, с какой стати меня это интересует.

— Речь о вдове моего двоюродного брата, — принялся смущенно объяснять я. — Она была довольно богатой, когда выходила замуж. Братец вложил все деньги в дело моего дяди. Его корабль, в который, собственно, и были вложены почти все деньги, пропал без вести, как и ее доля. Но если бы судно было застраховано, кто-то получил бы эти деньги.

— Интрижка с симпатичной вдовушкой! — чуть не закричал Элиас. Теперь он точно проснулся. — Боже мой, Уивер, почему я ничего об этом не знаю?! Ты должен рассказать мне о ней все.

— Она живет в доме у моего дяди, — сказал я, взвешивая, как много поводов дать ему для насмешек. — Насколько я понимаю, она хотела бы жить самостоятельно, но у нее нет на это средств.

— Вдова… — задумчиво сказал он. — Я обожаю вдов, Уивер. Они никогда не скупятся на ласки. Вдовы — щедрый народ, и я им аплодирую. — Он заметил, что мне это не понравилось, и прекратил шутить. — Это грустная история? — спросил он.

— Я хотел бы ей помочь, но не знаю как.

— Если она хорошенькая, я готов помочь! — воскликнул, он, но потом успокоился. — Ты, верно, подозреваешь, будто дядюшка удерживает то, что по праву принадлежит ей?

— Не думаю, что он присвоил себе что-нибудь, что ему не принадлежит, — сказал я. — Но мне больно думать, что он держит ее в своем доме как узницу, пользуясь вещным правом.

— Ты считаешь, твоему дяде можно полностью доверять? — спросил он.

У меня не было ответа, даже для самого себя. Посмотрев на часы, я объявил, что нам пора идти. Я расплатился и вызвал экипаж, который высадил нас в нескольких кварталах от дома Блотвейта. Оттуда мы дошли пешком до Кавендиш-Сквер; ночью на площади было темно и безлюдно, как на кладбище. Мы с Элиасом незаметно проскользнули к черному входу, где в одиннадцать часов нас должна была ждать Бесси. Она растерянно посмотрела на Элиаса (в то время как он посмотрел на нее с восторгом) и тем не менее впустила нас в дом.

— Все спят, — тихо сказала она. — А этот джентльмен здесь зачем?

— Бесси, — прошептал я, — ты чудесная девушка, и твоя красота не оставила меня равнодушным, но сейчас мне необходимо взглянуть на кабинет мистера Блотвейта. Я не собираюсь ничего оттуда брать, просто посмотрю. Если хочешь, можешь пойти с нами и, если тебе что-нибудь не понравится, можешь поднять тревогу.

— Кабинет мистера Блотвейта? — сказала она упавшим голосом.

— Вот тебе полкроны, — сказал я, вложив монету в ее руку. — Когда мы закончим, получишь еще столько же, если будешь умницей.

Она посмотрела на монету в ладони, и ее обида растворилась под тяжестью денег.

— Ладно, — сказала она. — Но я не хочу иметь с этим ничего общего. Идите сами, и, если вас поймают, я скажу, что прежде никогда вас не видела.

Получилось не совсем то, на что я рассчитывал, но делать было нечего. Я сказал, что, если нам придется уходить в спешке, я пришлю ей вторые полкроны утром. Заключив сделку, мы отправились в кабинет.

От наших теней узкая комната, темная даже в дневное время, приобрела особенно зловещий вид и стала напоминать исполинский гроб. Направившись к письменному столу, я на ходу зажег несколько свечей, но тусклый мечущийся свет лишь усилил чувство тревоги.

В то время как я пытался создать приемлемые условия для поиска, Элиас бродил по комнате, рассматривая книги на полках и изучая безделушки Блотвейта.

— Подойди сюда, — шепотом сказал я. — Не знаю, сколько у нас времени в запасе, но я хочу покинуть место преступления как можно скорее.

Я собрал несколько свечей вместе и начал просматривать на столе огромные залежи документов, разбросанных в беспорядке, словно их ветром надуло.

Элиас подошел к столу и взял в руки один листок. Блотвейт писал мелким неразборчивым почерком. Разобрать, что написано в этих бумагах, было нелегким делом.

Он поднес листок к свече, будто угроза огня могла заставить того выдать секреты.

— Что мы ищем? — спросил Элиас.

— Не могу сказать точно, но что-то, что он хотел скрыть. Что-нибудь имеющее отношение к моему отцу, или к «Компании южных морей», или к Майклу Бальфуру.

Мы оба начали перебирать бумаги, стараясь класть их на прежнее место. На столе царил такой хаос, что меня не беспокоило, заметит ли Блотвейт, что в его бумагах рылись. Если он не сможет доказать, что это моих рук дело, я могу быть спокоен.

— Ты не сказал, какая она из себя, твоя вдовушка, — сказал Элиас, водя пальцем по неразборчивым строчкам.

— Занимайся делом, — пробормотал я, хотя, сказать по правде, от звука его голоса я успокоился. Мы были в напряжении, я следил за каждой тенью на стене и застывал при малейшим скрипе.

Элиас не обиделся на мое замечание:

— Я могу заниматься делом и обсуждать вдовушек одновременно. Я постоянно так делаю, когда оперирую. Поэтому скажи мне: она очаровательная еврейка со смуглой кожей, темноволосая, с симпатичными глазками?

— Да, — сказал я, сдерживая улыбку. — Она очень симпатичная.

— Другого от тебя и не ожидал, Уивер. У тебя всегда был неплохой вкус. — Он протянул мне бумагу, на которой были заметки о каком-то кредитном проекте банка, но тот, решил я, вряд ли представляет для нас интерес. — Подумываешь о браке? — спросил он шутливо, переходя к стопке бумаг, перевязанной толстой тесьмой. Он развязал узел и начал просматривать бумаги. — Размышляешь, не завести ли свой дом, семью?

— Не понимаю, почему моя симпатия к этой женщине так тебя забавляет? — сказал я сердито. — Ты влюбляешься три раза в две недели.

— И поэтому шутки меня не задевают. Сам видишь. Все привыкли, что я влюбляюсь. А ты, такой хладнокровный, крепкий, отважный, — другое дело.

Я поднял руку. Донеслось какое-то поскрипывание, похожее на шаги. На несколько минут мы оба замерли в мерцающем свете свечей. Было слышно только наше дыхание и тиканье огромных часов Блотвейта. Что бы мы делали, войди Блотвейт со свечой в руке, в халате, обернутом вокруг его громадного тела? Он мог бы рассмеяться, выгнать нас, высмеять. Но точно так же он мог бы отдать нас в руки мирового судьи и, пользуясь своей влиятельностью, отправить нас на виселицу как взломщиков. В уме пронеслись разные варианты — от насмешек, надменности и мрачного смеха до тюрьмы, страданий и эшафота. Я дотронулся до рукояти своей шпаги, потом проверил пистолет. Элиас наблюдал за этим — он знал, что это значит. Я был готов убить Блотвейта, убежать, навсегда покинуть Лондон. Я не отдал бы себя в руки правосудия за эту эскападу и не позволил бы Элиасу познать ужасы тюремного заключения. Я решил действовать так, как считал необходимым.

Звук не повторился, и через какое-то время, в течение которого я не мог до конца поверить, что опасность миновала, я подал сигнал, что можно продолжать.

— Не могу тебя понять, — сказал Элиас, чтобы в очередной раз приободрить меня, да и себя тоже. — Проводить столько времени среди своих единоверцев… Не думаешь ли ты вернуться в родное лоно? Переехать в Дьюкс-Плейс и стать старейшиной в синагоге? Отрастить бороду и все такое прочее?