Заговор бумаг - Лисс Дэвид - Страница 36

— Вот здесь-то и возникает проблема, — сказал дядя. — Поскольку деньги в Англии заменяются обещанием денег. Мы, люди, занимающиеся коммерцией, давно научились ценить банковские билеты и бумажные деньги, так как они позволяют легко и относительно безопасно переводить крупные, суммы. Это способствовало расцвету международной торговли, который мы наблюдаем сегодня. Тем не менее для многих людей есть нечто чрезвычайно тревожащее в том, что ценность заменяется обещанием ценности.

— Не понимаю, почему это вызывает тревогу. Если я купец и могу купить все, что мне необходимо с помощью этого банковского билета, или если я могу легко обменять его на золото, что в этом плохого?

— А плохо то, — сказал дядя, — кого эта система делает могущественным. Если ценность более не подкрепляется золотом, а лишь обещанием золота, люди, которые дают обещания, получают неограниченную власть, так? Если деньги и золото — одно и то же, золото определяет ценность, но если деньги и бумаги — одно и то же, ценность ни на чем не основана.

— Но если мы ценим бумаги и покупаем с их помощью то, что нам необходимо, они становятся ничем не хуже серебра.

— Ты представить себе не можешь, Бенджамин, как эти перемены пугают людей. Они перестали понимать, в чем заключается ценность или как оценить собственное состояние, когда его стоимость меняется каждый час. Прятать золотые слитки под полом безумно в наше время, так как держать драгоценный металл без дела, в то время как он мог бы порождать новый металл, значит терять деньги. Но, с другой стороны, играть с фондами тоже рискованно. Многие нажили огромные состояния, но многие потеряли их на спекуляциях с фондами. А спекуляции, как ты понимаешь, невозможны без биржевых маклеров, каким был твой отец. Однако даже те, кто разбогател на биржевых сделках, относятся к людям, подобным твоему отцу, с ненавистью и презрением, поскольку маклеры стали символом перемен, которые так тревожат людей. Те, кто потерял деньги, как ты понимаешь, ненавидят маклеров еще больше. Видишь ли, сложилось мнение, что финансы — это игра, правила и результат которой регулируют люди, прячущиеся в тени. Они наживаются на удачах и неудачах других, а сами всегда остаются в выигрыше, поскольку это они устанавливают цены на рынке. По крайней мере так думают многие.

— Абсурд, — сказал я. — Как те, кто покупает и продает акции, могут устанавливать на них цену?

— Прежде всего ты должен понять: чтобы маклеры могли зарабатывать деньги, стоимость фондов должна колебаться. Иначе нельзя будет их покупать и продавать с выгодой.

— Если стоимость государственных ценных бумаг фиксированная, — спросил я, — почему цены на рынке колеблются?

Дядя улыбнулся:

— Потому что цена выражена в деньгах, а стоимость денег меняется. Если не удался урожай и не хватает продуктов, на один шиллинг можно купить меньше, чем если бы продукты были в изобилии. Точно так же, если ведется война и торговля затруднена: многих товаров не хватает и они становятся более дорогими, поэтому, стоимость денег понижается. Угроза войны или голода или, наоборот, перспектива хорошего урожая или мира будут влиять на стоимость ценных бумаг.

Я кивнул, довольный собой, что понял эту концепцию.

— Теперь представим, что я бесчестный биржевой маклер, — весело сказал дядя, предвкушая игру, — и я хочу продать государственные ценные бумаги, которые оцениваются по курсу один двадцать пять, то есть на четверть дороже их изначальной стоимости. И, скажем, ходят слухи, что между Пруссией и Францией назревает конфликт. Результат этого конфликта обязательно скажется на ценах у нас, поскольку если победит Пруссия — это будет означать победу над нашим общим врагом, в то время как победа Франции усилит нашего врага и сделает войну между нами более вероятной, а во время войны покупательская способность денег уменьшается.

— Понимаю, — сказал я.

— Наш бесчестный маклер считает, что победит Франция и что цены на государственные ценные бумаги упадут, поэтому он хочет от них избавиться. Что он делает? Он распускает слухи, что Пруссия обязательно победит, то есть он убеждает окружающих в обратном тому, что думает на самом деле. Он публикует в газетах статьи соответствующего содержания.

Вдруг на бирже появляются спекулянты, которые начинают скупать все, что могут. Наш друг продает по курсу один тридцать пять, а когда Пруссия проигрывает сражение, стоимость бумаг падает. Те, кто купил бумаги у брокера по завышенной цене, терпят большой ущерб.

— Бы ведь не хотите сказать, что люди практикуют подобные схемы или что мой отец это делал?

— Ба! — Он махнул рукой. — Манипулируют ли маклеры слухами, чтобы изменить цены на акции в свою пользу? Некоторые манипулируют, некоторые нет. Если манипулируют, то это привилегия людей со связями в правительстве, уровня директоров Банка Англии. Они действительно контролируют, что имеет ценность, а что нет. И это — огромная власть.

— Прибегал ли мой отец к подобным хитростям? — спросил я прямо.

Дядя вскинул ладони к потолку:

— Я никогда не вмешивался в его дела. Он занимался своим делом, как считал правильным.

Я не придал значения тому, что дядя уклонился от ответа. Дело было не в этом. Я сам знал ответ. По крайней мере, еще будучи мальчиком, я знал об одном случае, когда мой отец обманул человека. Узнав об этом, я, хотя был тогда совсем маленьким, не мог понять, как ему удалось это сделать. У него не было ни обаяния, ни обходительности моего дяди. Вероятно, его вежливое нетерпение принималось за честность.

— Даже если он не занимался манипуляциями, — продолжил я, — он продавал, когда, по его мнению, ожидалось падение цен. Разве это не обман?

— Ему никогда не было точно известно, что цены упадут, и, естественно, много раз он ошибался, но не так часто, как оказывался прав. Если я покупаю у тебя что-либо, у меня много сомнений, но в одном я уверен — в том, что ты хочешь расстаться с тем, что продаешь. Когда твой отец продавал, он рисковал так же, как и те, кто у него покупал,

— И тем не менее, когда он угадывал верно и цены падали, его обвиняли в бесчестности.

— Это неизбежно. Так всегда бывает, когда кто-то проигрывает. Разве не так?

— Тогда, — возбужденно сказал я, — получается, что каждый, кто имел с отцом какие-то дела, будет под подозрением? Таких людей очень много. Может быть, есть какие-то списки его клиентов за последнее время?

Дядя покачал головой:

— По крайней мере, я таких списков не нашел.

— Может быть, вам известен кто-то, кто был бы особенно заинтересован в уничтожении моего отца?

Дядя решительно мотнул головой, словно хотел поскорее прогнать неприятную мысль:

— Не знаю. Как я уже сказал, твоего отца ненавидели многие, кто боялся новых финансовых механизмов. Но чтобы у него был заклятый враг — нет, не думаю. Ты должен начать свое расследование с этого Герберта Фенна, кучера, который его переехал. — Он сжал кулак и ударил им по ладони.

Поняв, что дяде больше нечего мне сказать, я поднялся и поблагодарил его за помощь.

— Естественно, я буду держать вас в курсе.

— А я буду еще искать что-нибудь, что может оказаться полезным.

Мы с дядей тепло пожали друг другу руки — на мой взгляд, может быть, слишком тепло, поскольку он смотрел на меня с отеческой любовью, в то время как я мог сказать ему лишь то, что я не его сын и что во мне он своего сына не найдет.

Церемонно распрощавшись с тетей и с Мириам, я вышел из дома и отправился на Хай-стрит, где нанял экипаж, который отвез меня назад к миссис Гаррисон.

Я был рад, что получил столько сведений, хотя пока не знал, с чего начать. Одно, впрочем, было ясно. За время, прошедшее после моего первого разговора с мистером Бальфуром, я пришел к согласию с его ходом мысли. Возможно, это явилось результатом разговора с Адельманом в его экипаже, возможно — результатом осознания много всей сложности механизмов финансовых рынков, в которых так хорошо разбирался мой отец. Не могу точно сказать почему, но я понял, что теперь мною движет убежденность: мой отец был убит.