Заговор бумаг - Лисс Дэвид - Страница 26

— Почему ты прячешься от своей семьи, Бенджамин? То, что произошло между тобой и Самузлем, давно в прошлом. Он бы тебя простил, если бы ты дал ему такую возможность.

Я не верил в это, но ничего не сказал.

— Теперь этот разрыв совершенно ничем не обоснован. Твой отец мертв, и ты с ним никогда уже не примиришься, но примириться со своей семьей, с родными еще не поздно.

Я думал об этом какое-то время, — трудно сказать, как долго. Возможно, мой отец изменился с момента нашей последней встречи. Возможно, холодный тиран, каким я его помнил, был в большей степени продуктом моего воображения. Не знаю почему, но слова дяди задели меня за живое. Я почувствовал себя безответственным негодяем, навлекшим неприятности на свою семью. Все эти годы я полагал, что лишь я и страдаю, отказавшись от богатства и влияния. Теперь я начал понимать, как дядя смотрел на мою добровольную ссылку. С его точки зрения, мое поведение было бессмысленно и эгоистично, оно ранило моих родных гораздо больше, чем меня самого.

— Ты теперь стал старше, не так ли? Возможно, ты сожалеешь о каких-то вещах, которые совершил в юности. Теперь ты уважаемый человек. Ты даже немного напоминаешь мне моего сына, Аарона.

Я ничего не сказал. Мне не хотелось ни обижать дядю, ни говорить плохо о покойнике, но я надеялся, что никоим образом не был похож на своего двоюродного брата.

— Я должен узнать имя извозчика, который сбил отца, — сказал я, возвращаясь к теме разговора. — И еще, кто именно был отцовским врагом. Может быть, ему кто-то угрожал. Не могли бы вы разузнать это для меня?

— Хорошо, Бенджамин. Я сделаю, что смогу.

— Может быть, что-то еще кажется вам важным? Что-нибудь, что связывало бы смерть моего отца и смерть Бальфура? Младший Бальфур подозревает некую связь со сделками на Биржевой улице, а финансовые дела выше моего понимания.

Дядя Мигель посмотрел по сторонам:

— Здесь не место обсуждать семейные проблемы. Здесь не место говорить об усопших, и здесь не место заниматься делами частного характера. Приходи ко мне домой на ужин сегодня вечером. В половине шестого. Поужинаешь в кругу семьи, а после мы поговорим.

—дядя, не думаю, что это лучший выход. Он наклонился вперед.

— Это единственный выход, — сказал он. — Если хочешь, чтобы я тебе помог, приходи на ужин.

— Ты позволишь, чтобы убийца твоего брата разгуливал на свободе, если я откажусь?

— Этого не будет, — сказал он. — Я сказал, что тебе нужно сделать, и ты это сделаешь. Упрямиться — терять время. Жду тебя в половине шестого.

Я вышел из пакгауза, ошеломленный происшедшим. Подумать только — я буду ужинать в кругу семьи. Я ожидал вечера с волнением и не без страха.

Глава 8

Я подошел к дому моего дяди на Брод-Корт в приходе Сент-Джеймс, Дьюкс-Плейс, точно к назначенному времени. В 1719 году евреям-иноземцам все еще не позволялось владеть недвижимостью в Лондоне, посему мой дядя снимал отличный дом в самом центре общины, буквально в нескольких шагах от синагоги Бевис-Маркс. Дом был трехэтажный, точно не припомню, о скольки комнатах, но более чем просторный для человека, проживающего с женой, одиноким иждивенцем и несколькими слугами. С другой стороны, дядя часто работал дома, как и мой отец, а также любил приглашать гостей.

В отличие от многих евреев, поселившихся в Дьюкс-Плейс, а затем, когда разбогатели, переехавших в более модные районы в западной части, мой дядя предпочел остаться, чтобы разделить участь с менее обеспеченными представителями своего народа. Это правда, что восточные районы не самые приятные, так как сюда ветром приносит запахи всех городских нечистот. Но, несмотря на вонь и нищету и изолированность Дьюкс-Плейс, мой дядя не помышлял о переезде.

— Я португальский еврей, родившийся в Амстердаме и переселившийся в Лондон, — говорил мне дядя Мигель, когда я был мальчиком. — У меня нет никакого желания переселяться снова.

Подходя к двери, я вдруг сообразил, что был вечер пятницы, начало шабата, и что дядя заманил меня на праздничный ужин. Меня захлестнули воспоминания детства — аромат свежеиспеченного пресного хлеба, гут голосов. Праздничный ужин всегда устраивали в доме моих дядя и тети, поскольку шабат — семейный праздник, а то, где я жил, можно было назвать хозяйством, но не семьей. Каждую пятницу до заката солнца мы шли от нашего дома на Кри-Черч-лейн к дому моего дяди, где мы ели и молились вместе с членами его семьи и приглашенными к ужину друзьями. Дядя всегда разговаривал со мной и братом как со взрослыми. Меня это смущало, но было приятно. Тетя незаметно угощала нас конфетами или кексами до ужина. Эти вечера были среди немногих ритуалов моего детства, о которых я вспоминал с нежностью, и я разгневался на дядю за то, что эти воспоминания вновь ожили.

Даже постучав в дверь, я не оставлял намерения бежать, отказаться от своих планов, расследования, мистера Бальфура и мысли о том, что мой отец был убит. Я почти сказал вслух: «Пусть он останется умершим». Но, несмотря на желание сбежать, я остался.

Дверь мне отворил Исаак, маленький скупой горбун, служивший у дяди со времен моего детства. Ему было не меньше шестидесяти, но он оставался вполне в добром здравии и в хорошем расположении духа, насколько это было возможно.

— Если бы вы пришли несколькими минутами позже, — сказал он вместо приветствия, как будто с нашей последней встречи не минуло десять лет, — мистеру Лиенцо пришлось бы открывать дверь самому.

Исаак всегда был особо религиозным и, как того треобет иудейский закон, отказывался работать по субботам. Поскольку мой дядя тоже отказывался работать по субботам, он не мог запретить слуге соблюдать закон.

Дом пробудил во мне лавину воспоминаний, так как я провел здесь бесчисленные часы, будучи ребенком. Все здесь оставалось так, как я помнил с детства: синий с красным персидский ковер, резная лестница, суровые лица бабушки и дедушки на портретах, висевших на стене. Но еще больше напоминали шабат моего детства запахи — аромат тушеного мяса и отварного изюма, сладкий запах корицы и имбиря.

В гостиной меня встретил дядя. Он сидел один и читал газету. Это было издание, специализировавшееся на вопросах акций и государственных ценных бумаг. Когда я вошел, он отложил ее.

— Бенджамин, — сказал он, поднимаясь с кресла, — я так рад, что ты пришел. Да, прекрасно, что ты пришел.

— Ты заманил меня, дядя, — с укоризной произнес я. — Ты не сказал, что пригласил меня на праздничный ужин шабата.

— Заманил? — улыбнулся он. — Я скрыл от тебя, какой сегодня день недели? Ты приписываешь мне большую хитрость, чем у меня есть. Не спорю, хорошо бы, если бы я был так умен, как ты думаешь.

Я хотел возразить, но тут вошла моя тетушка в сопровождении красивой женщины, на вид лет двадцати двух. Тетя София была привлекательной почтенной женщиной, слегка склонной к полноте и немного странной. Круг ее общения ограничивался исключительно евреями-иммигрантами, и она так и не выучилась как следует говорить по-английски. Подобно дяде, она одевалась так, как одевались в свое время в Голландии. Платье было сшито из тонкого черного сукна, с высоким воротником и длинными рукавами Ее волосы были зачесаны наверх, а на макушке красовался маленький белый чепец. Она напоминала женщину с полотна голландского художника прошлого века.

Она обняла меня и стала задавать вопросы на ломаном английском, на которые я отвечал на таком же ломаном португальском. Я изумился тому, насколько рад ее видеть. У нее была добрая душа, и в ее глазах не было осуждения, а лишь радость, что я пришел в ее дом. Она мало изменилась и была такой, какой я ее помнил.

— А это, — наконец промолвил мой дядя, обнимая красивую женщину, — твоя кузина Мириам.

Слово «кузина» было не совсем точным, поскольку Мириам была вдовой моего покойного двоюродного брата Аарона. Я практически ничего не знал об их браке, так как Аарон женился на ней, вернувшись из своего первого путешествия в Левант, когда я уже ушел из дому. Но Лондон не такой большой город, чтобы слухи не доходили. Мой дядя был ее опекуном, поскольку ее собственные родители умерли, когда ей было пятнадцать, оставив приличное состояние. Она вышла замуж за Аарона в семнадцать и осталась вдовой в девятнадцать. В расцвете лет и, очевидно, при деньгах она оставалась под крышей свекра.