Заговор бумаг - Лисс Дэвид - Страница 17

— Ты представляешь себе, — спросил я Кейт, — сколько, по мнению Квилта Арнольда, могут стоить эти письма?

— Наверное, он рассчитывает получить за них десять или двадцать фунтов.

Я подумал, что мой промысел становится все менее и менее прибыльным. Мне не хотелось отдавать этому мерзавцу двадцать фунтов, но иного способа получить письма у меня не было.

— Ты знаешь, где он их хранит?

Если бы можно было эти письма украсть, я бы сэкономил время и деньги, а также это было бы куда безопасней. Но такой возможности у меня не оказалось.

— Он сказал, что будет их носить при себе, — сказала Кейт, — так как уверен, что кто-нибудь за ними придет рано или поздно. Он сказал, что самое безопасное — носить их с собой.

Эти сведения, безусловно, сужали мои возможности. Если Арнольд имел представление о содержании писем, сэру Оуэну грозила беда. Чтобы пустить опасные слухи, не нужны никакие доказательства, в особенности если эта Сара Деккер, на которой сэр Оуэн хочет жениться, действительно так необычайно чувствительна, как он утверждал.

Я еще раз уточнил то, что она мне рассказала, и передал ей кошелек с пятью фунтами. Этих денег будет достаточно, чтобы обеспечить ее едой, питьем и одеждой до суда.

Теперь я должен буду обеспечить ей сносное проживание. Чтобы Кейт стала сотрудничать со мной, она должна жить в относительно комфортных условиях, а это означало, что ее надо перевести в Пресс-ярд, самую лучшую часть тюрьмы и, следовательно, самую недешевую, уж поверьте. В этой части тюрьмы камеры были относительно просторными и чистыми. Там можно было в безопасности прогуливаться на свежем воздухе в дворике. Там надзиратели прислуживали арестантам, как трактирщики в тавернах. В Пресс-ярде можно было все купить за деньги. Если напитки бывали слабыми или несвежими, это было намного лучше, чем гнилая вода, которую давали в Коммон-сайде. И если пища бывала слишком острой или пресной, это было все же лучше помоев, которыми кормили заключенных победнее и которые зачастую, так кишели червями, что есть их было невозможно.

Расходы на лучшие условия проживания для Кейт должны были обойтись мне недешево: двадцать фунтов, чтобы перевести ее в Пресс-ярд, еще одиннадцать шиллингов в неделю за постой. После вычета того, что мне предстояло заплатить этому мерзавцу Арнольду, и взяток, которые уже облегчили мой кошелек, оставшихся денег от щедрого вознаграждения сэра Оуэна едва хватало, чтобы оплатить мои расходы. Дело, которое казалось таким простым и прибыльным, в лучшем случае принесет мне несколько шиллингов. Мне вовсе не хотелось расставаться с такой внушительной суммой, которая требовалась для переселения Кейт, но другого выхода я не видел. Придется раскошелиться, чтобы она молчала.

— Я еще приду удостовериться, что все идет хорошо, — сказал я, зная, что это ложь, такая же, как заверение, что ее не повесят.

Я надеялся, что за недостатком доказательств ее оправдают, но не знал, как далеко может зайти Уайльд, чтобы купить свидетелей. Тем не менее я не мог быть защитником Кейт Коул и вышел из Ньюгетской тюрьмы с надеждой, что мне не придется вспоминать о ней в ближайшее время.

Глава 6

Я не стал возвращаться домой, а тотчас отправился в район Блумсбери-Сквер,где на Гилберт-стрит проживал мой друг Элиас Гордон, которому это было не по карману. В то время я был молод и редко нуждался в помощи, но время от времени, когда я не мог выполнить задание клиента в одиночку, я прибегал к помощи Элиаса, хирурга из Шотландии и моего верного друга. Я познакомился с Элиасом после моего последнего боя, когда я непоправимо повредил ногу. Это случилось во время третьего ожесточенного поединка с Гвидо Габрианелли, итальянцем, которого я победил дважды и которому проиграл в последнем бою самым скандальным образом.

Габрианелли был родом из Падуи, где прославился под прозвищем Человек-молот, или что-то в этом роде, если перевести с его родного женственного наречия. Мне приходилось боксировать с иностранцами до этого: мистеру Хабаккуку Ярдли, который устраивал мои матчи, нравились бои с иностранцами, поскольку англичане с радостью отдавали свои шиллинги, чтобы посмотреть, как их соотечественник — не важно, что он еврей, для них в этот момент он был настоящим англичанином — дубасит какого-нибудь французика. Примечательно, что, когда речь шла о кулачном бое, евреи становились англичанами, а все иностранцы — французами.

Этот Габрианелли, или Человек-молот, прибыл в Англию и, не попытавшись связаться со мной или с мистером Ярдли, чтобы устроить матч, опубликовал в «Дейли адвертайзер» объявление следующего содержания, которое привело меня в ярость:

Мне стало известно, что на этом острове есть боксер, который мнит себя Самсоном, — некий Бенджамин Уивер, называющий себя Львом Иудеи. Но если он утверждает, что может победить меня, я назову его Лжецом Иудеи. В моей родной Италии никто не отважится сразиться со мной, ибо я размозжу челюсть любому противнику своим кулаком. Давайте посмотрим, хватит ли у этого Уивера смелости померяться со мной силами. В полной готовности и к его услугам,

Гвидо Габрианелли, Человек-молот

Я, как и мои собратья по цеху, был поражен воинственностью этого иностранца. Боксеры часто помещали вызывающие объявления в этой газете, но, как правило, это происходило, когда страсти накалялись, начинать же отношения со злобы было нелепо. Но мистер Ярдли почувствовал вкус серебра в этой абсурдной ситуации и решил, что такое напыщенное бахвальство привлечет толпу зрителей. Пока он занимался приготовлениями, я опубликовал ответ, который мистер Ярдли посоветовал сделать как можно более вызывающим.

Пусть мистер Габрианелли, этот боец из Италии, знает, что я готов сразиться с ним на ринге в любую минуту. Я не подвергаю сомнению его заявление, что в своей родной стране он сломает кулаком челюсть любому противнику, но мистер Габрианелли должен помнить, что здесь ему придется сражаться с людьми твердого характера, и я сомневаюсь, что британскую челюсть можно сломать даже наковальней. Если мистер Габрианелли будет настолько безрассуден, что согласится на предложенный им самим поединок, я искренне надеюсь, что все, кто считает этот остров своей родиной, придут посмотреть, что происходит с иностранцами, которые приезжают к нам, чтобы хвастаться попусту.

Бен Уивер

Об этом поединке только и говорили ценители искусства кулачного боя, и посмотреть его пришло больше народа, чем мы могли мечтать, так что театр мистера Ярдли в Саутворке едва мог вместить всех желающих. Сбор от поединка составил более ста пятидесяти фунтов, из которых треть причиталась мистеру Ярдли и по трети — каждому из бойцов.

Габрианелли был настроен по-боевому. До этого я видел его один раз, но издали — когда он разгуливал по городу в своем глупом красном костюме, украшенном всякой ерундой и лентами, и, глядя на него, я подумал, что любой британец сможет свалить этого итальянца одним дуновением. Теперь же, когда мы оба разделись до штанов, чулок и туфель, я увидел, что имею дело с силачом. К тому же в нем было что-то пугающе звериное. Голова — свежевыбрита, а спина и грудь — покрыты густыми черными волосами, как у африканской обезьяны. Зрители тоже думали, что увидят глупого фата, который не станет снимать перед матчем парика, и теперь в немом изумлении таращились на эту гориллу, тяжело ступавшую взад-вперед в своем углу ринга, разминая мышцы груди и рук.

Однако мои опасения, по крайней мере в отношении этого матча, оказались беспочвенными. Как только поединок начался, Габрианелли нанес мне сильный удар в подбородок. Признаюсь, удар был неожиданным и чрезвычайно болезненным, но под одобрительные возгласы толпы я продемонстрировал, что моя челюсть цела. Повернувшись спиной к противнику, я легонько ударил себя по обеим щекам, и толпа взорвалась бурным восторгом.

Габрианелли сделал попытку подкрасться ко мне сзади, воспользовавшись моим кривляньем. Я знал, что подвергаю себя опасности, но моя выходка понравилась зрителям и, что еще важнее, мистеру Ярдли, который никогда не скупился на дополнительное вознаграждение своим лучшим бойцам, так же как был всегда безжалостен по отношению к тем, кто на ринге слишком часто проигрывал. Так или иначе, я успел вовремя наклониться и избежать мощного удара этого Человека-молота, сам ударил правой, метя прямо в живот, и разогнулся, намереваясь ухватить его и оторвать от пола.