Хрустальная ваза - Каманин Федор Георгиевич - Страница 9

И вот занавес взвился…

Настя не дышит, она слышит, как стучит ее сердце: тук, тук, тук!

Ах, какие декорации на сцене, прямо глаз отвести нельзя! Справа домик с крыльцом и палисадником, в палисаднике цветы. А вдали горы, на горах снег белый, с гор ручьи бегут.

И пропало все — нет ни Дятькова, ни Любы, ни Машины…

В невиданном краю витает Настя. На сцене она с актерами, каждое слово точно ею говорится; она смеется и плачет вместе с героями пьесы…

Занавес опускается. Настя хлопает, Люба хлопает, весь зал трещит от рукоплесканий, всем нравится пьеса, игра московских актеров.

Актеры выходят и кланяются.

— Хорошо? — спрашивает Люба Настю.

— Очень хорошо! — отвечает Настя.

А Машина достает из кармана одну шоколадку и начинает есть, точно девочек и нет с ним. Он даже не смотрит на них.

— Настя, ты видишь?! — шепчет Люба Насте.

— Вижу.

— Ах бессовестный, точно маленький — шоколад ест!

— Вы, большие, не ешьте, а я старенький, старенький же что маленький. Люблю сладенького пожевать!

Люба лезет к нему в карман, Машина шутливо отбивается.

Люба тащит две шоколадинки: одну Насте, другую себе.

— Ну, это прямо разбой, человека ограбили, — пыхтит Машина.

А шоколадки так и тают во рту Насти и Любы.

А когда кончился спектакль, они вместе со всеми идут домой. Машина катит впереди, пыхтя трубкой своей, а Люба с Настею шагают за ним; они идут под руку, они всегда так теперь ходят, когда вместе идут.

Дома они ужинают и ложатся спать.

И Насте снятся хорошие, чудесные сны.

X. Настя помогает Любе и рисует Макарку и стрекозу с голубями

В школе ФЗУ изучали физику, химию, технологию стекла, математику, русский язык, обществоведение и политграмоту, рисование и черчение. Химия с технологией, рисование и черчение самыми главными предметами считались. А вот непоседа Люба рисовать-то и не любила, черчение у ней тоже плохо шло. Первая на практике по шлифовке хрусталя была Люба, последняя в классе своем по черчению и рисованию.

И вдруг переменилось все сразу: Любины работы все лучше и лучше становились, Люба стала хорошо рисовать.

Василий Иванович, учитель черчения и рисования, показывал Любины работы всем ученикам, школьному совету и везде говорил:

— Удивительное дело! Люба Синюкова, дочь Прокопа Машины, рисовать начала хорошо. Особенно хорошо получаются у ней работы на дому, прямо залюбуешься. Смотрите, смотрите, какая тонкость, какая красота! Прямо чудо какое-то с нею произошло.

Люба скромно помалкивала…

А чуда-то никакого и не было, все было проще простого, только учитель об этом не знал. Знал бы он, в чем тут заковыка вся, он не только перестал бы удивляться и восхищаться, а рассердился бы ужасно на Любу.

Началось все это вот как…

Как-то копировала Люба дома рисунок для росписи вазы, а Настя сидела тут же и читала книгу. Рисунок попался хитрый, сложный, Люба никак не может совладать с ним. Она испортила три листа бумаги, а толку нет как нет.

— Терпеть я не могу рисование это! — швырнула Люба тетрадь. — Ну, ты подумай, Настя, зачем оно мне, это рисование? Я буду мастером алмазной грани, а не живописцем, мне будут давать готовый рисунок, и все. Зачем же меня мучить рисованием этим? Вот черчение еще, это я согласна, оно нужно для алмазчика, тут можно и попыхтеть. А рисовать я не могу, хоть убей ты меня! Не могу и не люблю. А они пристают, говорят, что рисовать нужно уметь каждому мастеру обязательно!

— Дай-ка я попробую, — говорит Настя.

Настя взяла Любин карандаш, новенький, тонко отточенный, тетрадку брошенную и начала рисовать.

Люба уткнулась в учебник химии, заучивала формулы.

Машины дома не было, он ушел на заседание.

Настя — не Люба, она не торопливая. Внимательно рассмотрела она образец рисунка, подумала и начала выводить линию за линией.

Проходит час, другой, Люба заучила формулы.

— Ну как? Трудно? — спрашивает она Настю.

— Нет, не очень, — отвечает Настя.

Люба глянула и обомлела.

Чистый, отчетливый рисунок на листе тетради, точь-в-точь такой же, что и в учебнике напечатан, даже, кажется, еще лучше.

— Настя! — кричит Люба.

— Что?

— Да ведь ты замечательно рисуешь!

— Нет, я так, чуть-чуточку, — говорит Настя.

Люба кинулась к ней на шею, чуть не задушила.

— Ну какая же ты! И не сказала, а? Кто тебя выучил рисовать так, где ты училась?

— Это я от нечего делать иной раз балуюсь. У нас в школе мальчик один хорошо рисовал, вот и я, на него глядя, тоже начала.

И с этого дня Любины рисунки все лучше и лучше становились.

Что бы ни задал на дом ученикам Василий Иванович — у Любы лучше всех. Нина Смирнова раньше была первая по рисованию, теперь на втором месте очутилась.

— Замечательно, Синюкова, прекрасно! — восхищается каждый раз Василий Иванович.

А Люба каждый раз помалкивает и помалкивает.

Настя рада-радехонька хоть чем-нибудь Любе помочь, хоть немножко услужить подруге любимой. Раз она свою деревню, Понизовку, по памяти нарисовала акварелью и Любе подарила. А для Машины собаку Стрекозу и петуха Макарку с курами и голубями нарисовала, любимцев его. Машина не меньше Любы обрадовался, подарил Насте за рисунки коробку конфет. Конечно, он знал, что есть-то конфеты Настя будет вместе с Любою.

Все были довольны: и Машина, и Люба, и Настя.

И никто из них не знал, что скоро у них будет из-за этих Настиных рисунков неприятность, беда.

А беда к ним уже подкрадывалась…

XI. Все соревнуются: и заводы и школы

На заводе рабочие повели между собой социалистическое соревнование. Цех вызвал цех, бригада — бригаду, контора — контору. А весь завод вызвал на соревнование другой завод, «Гусь-Хрустальный». Все решили работать лучше, цену хрусталя удешевить. Всем хотелось быть не последними, лицом в грязь не ударить, на почетную красную доску попасть.

В школе ФЗУ, где Люба училась, тоже соревнование началось. Учителя созвали совещание, ученики — собрание. И решили: вызвать школу-девятилетку на соревнование и у себя, внутри школы, между группами соревнование провести. А учителя порешили меж собой соревноваться, кто лучше предмет свой преподает. Петр Иванович, химик, вызвал Сергея Павловича, физика; обществовед Волков, Гавриил Яковлевич, вызвал технолога Евгения Максимовича; преподаватель русского языка Прокопов — Василия Ивановича, художника.

И пошло, и пошло!

Учителя волновались, составляли проекты, подбирали материал, вели каждый свою линию.

— Химия — основа хрустальной и стекольной промышленности, ее надо вам знать как пять пальцев своих, — ратовал химик Петр Иванович на уроках своих.

— Политграмота, ребята, великое орудие в руках рабочего, — говорил своим ученикам обществовед Гавриил Яковлевич.

— Без знания родного языка не может человек грамотным называться. Приналягте на изучение его, товарищи! У всех вас слабовато с языком, — убеждал Прокопов.

— Физика — сила, а сила — индустрия, промышленность, социализм, — толковал ребятам Сергей Павлович.

А технолог говорил, что каждый квалифицированный рабочий должен знать, с чем имеет дело, каковы свойства того материала, над каким он работает.

— Только зная хорошо все особенности того материала, с которым работаешь, можешь добиться хороших результатов, — доказывал он питомцам своим.

— Что такое хрусталь, товарищи? — спрашивал учитель рисования и черчения Василий Иванович.

И сам же отвечал:

— Хрусталь есть стекло высшего сорта, из него делается посуда. Какая? Красивая, изящная. Почему нужна людям красивая посуда? А потому, что у человека есть потребность к красивому, прекрасному. Это ему необходимо, это создает радость в жизни. Мы все любим приодеться получше, украсить наше жилище, даже стол. И если это в наших руках, если мы сами можем это сделать, то и будем делать. Когда-то только богач мог иметь хрустальную посуду, а теперь всякий рабочий, крестьянин покупать ее может. Клубы, учреждения, театры требуют граненого хрусталя, подороже. А как же делать грань, как шлифовать, не зная черчения? Потому я и говорю вам: давайте изучать черчение! Отдельный покупатель, рабочий и крестьянин, требует цветного хрусталя, расписного, подешевле. А потому мой призыв — учитесь рисовать! Нашему заводу нужны мастера-живописцы по хрусталю, крайне нужны, нам много надо подготовить их.