Ковчег детей, или Невероятная одиссея - Липовецкий Владимир - Страница 15

Они уходили в прошлое и возвращались оттуда с новыми подробностями, забытыми или полузабытыми, а потому заставлявшими их глаза сиять или, напротив, увлажняться.

Из ящиков и папок извлекались дневники и письма, пожелтевшие газеты и фотографии, которых оказалось неожиданно много.

К этим людям приходилось стучаться по два и три раза, так как это был рассказ с продолжением.

Когда я переступал порог дома, где жил Виталий Васильевич Запольский, и слышал: «Здр-р-р-ра-а-вствуйте!», то знал, что это голос не хозяина, а попугая Кузи, всеобщего любимца. Знал и то, что, пока не выслушаю обо всех очередных проказах и причудах Кузи, разговор на другие темы не состоится.

— Мы долго искали попугая. И вот жене дают адрес. Кузя сразу приметил блеснувший золотой зуб и очень заинтересовался им. Он перелетел с клетки на плечо жены. Сначала потрогал зуб, потом осторожно сжал клювом нос. Словом, они понравились друг другу. Любовь с первого взгляда. А вот с его хозяевами мы не сговорились о цене. Они запросили сто рублей. У нас же на руках — только семьдесят. Сами понимаете, пенсия. И вдруг звонок жене. «Только вы ушли, — говорят, — как он захохотал вашим голосом. И уже два дня хохочет. Мы принимаем ваши условия. Приходите за Кузей».

Запольский открывает клетку.

— Вы слышите, как гремит засов? Словно тюремный. Но мы уже купили новую клетку. Скоро будет новоселье.

— А Кузя не мешает вашим занятиям музыкой?

— Наоборот, это я ему мешаю. Когда вечером сажусь за фортепиано, он кричит: «Витя, спать пор-р-ра!» Но если все же продолжаю играть, то и Кузя нарушает предписанный ему режим и начинает плясать.

Запольский раскалывает грецкий орех.

— Орехи очень полезны. В них витамины и все микроэлементы. Вот почему наш Кузя такой холеный. Меня он меньше любит. А жену — как собака хозяина. Мы еще спим и вдруг слышим: «Здр-р-равствуй, моя радость! Здр-р-равствуй, моя прелесть! Здр-р-равствуй, лапочка!» Какой женщине это не понравится? Но попугай для нас не только забава. Врачи говорят, что отрицательные эмоции непременно должны сменяться положительными. Иначе — инфаркт. Так вот, Кузя — наше средство от инфаркта.

— Виталий Васильевич, колонисты мне говорили, что вы до сих пор ездите на мотоцикле. Неужто верно? Ведь вам за восемьдесят.

— Мотоцикл — давнее мое увлечение. Расстаться с ним — значит, признать, что стал дряхлым старцем' Вообще я человек увлекающийся. Помните, я рассказывал вам о микроскопе? Он был первым моим серьезным увлечением. Но, к счастью, я был терпеливым и настойчивым. Согласитесь, собрать мальчишке двадцать рублей, когда вокруг столько соблазнов, — дело нелегкое. А собирал я буквально по копеечке. Каждый день чистил папин жилет. И он мне давал копейку. Сегодняшний педагог укоризненно покачал бы головой. Но отец был прав. Кроме денег, я приобретал навыки трудолюбия и аккуратности. Конечно, те копейки были только частью собранных рублей. Но самой дорогой.

— Вы мечтали стать биологом, но не стали им…

— Не стал. Как и не стал шарманщиком. А ведь как мне хотелось крутить ручку шарманки и слушать музыку!.. Потом я решил, что буду извозчиком. Уж очень любил кататься… Часто меня посылали в магазин. Там вкусно пахло черносливом. На полках стояли красивые коробочки с инжиром. И я очень завидовал тем, кто стоит по другую сторону прилавка. Иногда поводом для детской мечты может стать самая неожиданная причина. Когда мне сверлили зубы, я подумал — хорошо быть зубным врачом. Лучше я буду сверлить, чем мне.

— А стали композитором…

— Дед смотрел далеко вперед, когда подарил мне фортепиано. Первую музыку я сочинил двенадцати лет.

— Это была песня?

— Не совсем. Скорее реквием.

— Кто-то умер?

— К счастью, нет. Я рос без всяких отклонений. Не был угрюмым и мрачным. А напротив, живым и шаловливым мальчиком. Учитель называл меня стрекозой. Но вместе с тем я был очень впечатлительным.

Запольский положил перед попугаем еще несколько кусочков ореха и продолжал:

— Шла мировая война. Нам жилось все труднее. Помню, отец для приработка стал расклеивать афиши. Семья наша была среднего достатка. Родители держали прислугу. Как говорили тогда — «прислуга за все». То есть в одном лице — и няня, и кухарка, и горничная. Ее мы знали с раннего детства и любили как родную. Она вросла в нашу семью. И стала совсем своей. Но вот наступили тяжелые времена, пришел голод, и надо было отказаться от прислуги. Помню, какой это был для папы и мамы мучительный вопрос. Добрые, интеллигентные люди, они никак не решались сказать, что более содержать ее не в силах. Но другого выхода не было. И вот мама сказала: «Теперь я сама буду стряпать и убираться».

Куда ушла наша нянечка, как сложилась ее судьба, мы так и не узнали. А потом родители решили сдать комнату, где она жила. В ней поселилась слушательница Бестужевских курсов, которые находились невдалеке от нашего дома. Это была совсем молодая девушка, белокурая и голубоглазая. Мне и младшей моей сестре Ирине она сразу полюбилась. При всякой возможности мы заходили к ней. По субботам и воскресеньям у нашей жилички собирались студенты. Тихонько пели революционные песни, читали прокламации. Наверно, и сочиняли их сами. Хорошо помню одну фразу такой прокламации: «Нет! Взойдет над нашей родиной солнце свободы!»

И я представлял себе, как это солнце поднимается все выше и выше. А на следующий день я взял скакалку, сделал петлю и сказал сестре: «Я буду городовым, а ты революционеркой. Я тебе надену петлю на шею, а ты кричи: нет! Взойдет солнце свободы!» Вот такие у нас были игры. И я помню свои тогдашние мысли — вот вырасту, буду бороться с самодержавием и сидеть в тюрьмах.

Запольский на минуту задумался.

— Это было время виселиц и расстрелов. В двадцати километрах от Петрограда было такое место — Лисий Нос. Там произошло событие, наделавшее много шума. Были казнены семь революционеров. Вы, наверное, помните, у Леонида Андреева есть «Рассказ о семи повешенных». Об этом же написал стихи и поэт Дмитрий Цензор. Я выпросил их у курсистки. Моя сестра становилась на стул и читала эти стихи с пафосом. Я же садился за фортепиано. Так появилось мое первое сочинение — «Реквием».

— Виталий Васильевич, вы помните революцию?

— Очень хорошо помню то время. Когда произошла Февральская революция, мы надели красные банты, ходили по улице, читали расклеенные на стенах газеты.

Наш учитель латинского языка, человек умный и нами любимый, сказал, что хотел бы иметь от своих учеников, как он выразился, «человеческий документ». Все мы, сорок его воспитанников, должны ответить на единственный вопрос: какую форму правления мы бы хотели видеть в России — конституционную монархию, как в Англии, или республику, как в Соединенных Штатах Америки? Наши голоса разделились. Я был среди тех, кто избрал американскую форму правления.

Потом были Керенский, Корнилов, разгон Учредительного собрания. О Владимире Ленине я тогда еще ничего не знал. Но и сейчас перед глазами объявление, напечатанное на коричневой оберточной бумаге. В нем говорилось о приезде вождя пролетариата. Его встречали на Финляндском вокзале.

Мог ли я тогда думать, что год спустя приду на этот же вокзал, чтобы отправиться в дальний и долгий путь.

ГЛАВА ВТОРАЯ

САНАТОРИЙ КУРЬИ

Читатель, наверное, помнит, что первая партия колонистов покинула Петроград 18 мая 1918 года. Четыреста детей в возрасте от пяти до пятнадцати лет благополучно прибыли в Миасс.

Виталия Запольского записали во второй эшелон, который отправлялся неделей позже — 25 мая.

И вновь проводы колонистов были долгими. Никто не знал точного времени отправления поезда. И только поздно вечером вконец утомленные родители простились с детьми. А паровоз все еще не подавали.

Так и легли спать ребята. А проснувшись, очень удивились — поезд все еще находился в Петрограде и шел по железнодорожному мосту через Неву. Кто-то даже рассмотрел свой дом, стоящий на берегу реки.