Житие Ванюшки Мурзина или любовь в Старо-Короткине - Липатов Виль Владимирович - Страница 42

– Ты хоть понимаешь, что сейчас решается, жить тебе или не жить? Никак не меньше! – словно для себя сказала мать. – Чует мое сердце: осиротею, если ты, Вань, не первернешься! – И заплакала. – Я присоветовать-то тебе не могу, чего и как делать. Первернуться – друго спасенье не придет! Ой, Вань, Ваня! Отец вот так уходил…

И убрела, сотрясаясь от рыданий, страшных из-за беззвучности. Мороз побежал по спине Ивана, руки задрожали, весь закаменел. «Отец вот так уходил…» Вся деревня помнила, что месяц ревела мать после ухода отца в армию, на пять лет постарела, вопя, что предчувствует плохое: «Так и рвет сердце…» Отец вернулся, но с осколком, от которого иногда, чтобы не кричать, забивал в рот угол подушки и червем извивался на дрожащей и покачивающейся от его нечеловеческих мук кровати. Так и умирал…

– Первернуться! – сам того не замечая, вполголоса повторил Иван. – Первернуться! Первернуться!

Когда на следующий день Иван Мурзин при рабочей одежде, со всеми вежливо поздоровавшись, проследовал в колхозную контору, где председатель Яков Михайлович его терпеливо ждал, – в тот момент ни словечка, ни улыбки, ни быстрого многозначительного перегляда старики и старухи не допустили. О чем разговаривали Иван и председатель, никто так и не узнал и не узнает, но из колхозной конторы Иван направился вместе с механиком Варенниковым прямо в гараж, а вскоре оттуда появился новенький «Беларусь», на котором быстро-быстро проехал Иван Мурзин и скрылся в переулке, Южным называвшемся, хотя находился тот переулок на севере – это сельсоветские женщины когда-то перепутали стороны света, да так и осталось.

Через день был издан приказ о назначении И. В. Мурзина бригадиром тракторной бригады, иначе – командиром над всеми колхозными тракторами. А еще через три дня Настасья Глебовна Поспелова снова заняла пост директора Дворца культуры, тем более что легендарный Валерий Аверьянович, по слухам, из пригорода Ромска в Старо-Короткино вовсе не спешил.

Худо-бедно, а дела у Мурзиных налаживались, и Костя, которого мать в детский сад жалела отпускать, по отцовскому строгому распоряжению в сад пошел, чтобы не получился из парня индивидуалист, как грамотно и резко говорил Иван, когда Настя, дуреха, смотрела на уходящего в детсад сына заплаканными глазами.

Из важных событий конца сентября достойно внимания еще одно. Как-то часов около восьми вечера в дом Мурзиных постучал парторг колхоза Филаретов А. А., опять смущенный и неузнаваемо медлительный. Народ привык видеть его орлом, а тут он мямлил:

– Здрасс, тетя Паша! Здравствуй, Иван! Добрый вечер, Настасья Глебовна!… Спасибо, спасибо! Ноги пыльные, извините пожалуйста… Теть Паша, я тебя категорически прошу никаких чаев не разводить. Я на десять собираю шоферню из района, помощничков этих боговых…

Черный, крепколицый, светлоглазый, он был красив особой казацкой красотой, хотя два последних поколения выросли на Оби, но чего не бывает в Сибири, где и греки на полколхоза родни развели в Баранакове, а в Сибирь попали в начале прошлого века. И рост у Филаретова А. А. был хороший – вровень с Иваном.

– Ну уж нет, Саш, без чая я тебя сроду не отпускала и сегодня не отпущу, а шоферня районная в чайной сидит. Набузовались по горлышко!

– Ты что говоришь?

– Сиди, не соскакивай, придумал ты про собрание… Вот и сиди, где сидишь…

Пока мать накрывала на стол, Филаретов А. А., Иван и Настя разговаривали о пустом, хотя вроде бы и по делу. Настя, например, напомнила, что надо сваи под кинобудкой посмотреть – гниют, а Яков Михайлович, тракторами да сеялками занятый, к учреждениям культуры, по правде сказать, человек равнодушный.

– Ты, Сань, на свое привычное место садись, – сказала мать. – Ты у меня гость хороший, садись! Я тебя еще и покормлю.

– Тетя Паша!

– Не выступай! Не на собрании.

Верно, с утра не кормила Любка родного мужа, если отказывающийся от чая Филаретов А. А. незаметно для себя, начав с деликатных кусочков, съел без остатка две больших бараньих котлеты с картофельным пюре, заедая прошлогодней квашеной капустой. Смутиться или застесняться он времени не имел, так как уже вел нервный разговор с родом Мурзиных:

– Переубедить меня, друзья, вам не удастся. Решение принято твердое и окончательное: в пятницу вечером привожу обратно мебель. В темноте привезу, чтобы опять не было митинговых сборищ.

– Александр Александрович! – увещевала его Настя. – Смешная и ненужная щепетильность. Спасибо вам, но мы обратно мебель не примем. Не при-и-ме-е-м!

Ванюшка, мысленно согласный с Настей, упорно старался понять, какая перемена произошла с товарищем Филаретовым А. А. за время семейной жизни с Любовью Ивановной. Слегка постарел – это законно, светлые глаза понемногу начали темнеть – тоже понятно, но отчего сутулится, отчего досрочные морщины легли на лоб? Ребенка не было в семействе Филаретова А. А. – большое горе, но неужели от одного этого полголовы поседело?

А мебельная полемика успешно развивалась в пользу Мурзиных, так что в результате ушел из их дома Филаретов А. А. по-прежнему владельцем мебельного гарнитура, и, когда в дверях на прощание посмотрел на хозяев, Иван прочитал на добром и открытом лице парторга откровенное: «Ну и психоватый же вы народ, товарищи Мурзины! Нормальному человеку понять вас просто невозможно!»

– Трогательная история! – по уходе гостя задумчиво сказала Настя. – Железный человек, в сущности, Филаретов. Не всякая машина его нагрузку перенесет.

Этим вечером, необычно теплым и ясным осенним вечером, для Оби просто небывалым, Иван и Настя шли длинной улицей во Дворец культуры мимо стариков и старух и старались шатать неторопливо, коли уж все старшее поколение деревни сидело на лавочках. Под ручку Настя с Иваном в эпоху научно-технической революции никогда не ходили, но двигались тесно, ощущая теплые плечи друг друга, наверное, потому, что привыкли сплачиваться на глазах у верховного деревенского суда, состоящего только из судей – без прокуроров и адвокатов.

Через сто метров муж и жена Мурзины окончательно поняли, что произошло чудо. По-прежнему не перекликались через их головы старики со старухами, не обменивались никакой криминальной информацией и не произносили имя Любки Ненашевой. Просто и весело, одобряюще и по-родному провожали их старики и старухи, желали добра и согласия.

Хорошие люди сидели на скамейках, хорошие люди шли по улице – такая получалась радостная картина в десятом часу вечера в один из дней ранней осени в Старо-Короткине.

8

Когда-то бабушка Ивана Мурзина, прозванная в деревне Стенькой – от Стеньки Разина, – сильно разозлившись по нечаянности на внука: «Чего этого холеру лехтричество стебануть не обрадуется, ежели он по телеграфным столбам шарится!» – колдовским голосом открыла зловещую тайну его рождения: «Ему, мать моя, в притихлости находиться надоть. Родился в нероженный день четверг, об вечеру да поперечных тучах, а пузичко у него было – ямкой. Это тожеть не всей сказке венец! Коды я его обмывать почала, он ить что отсыромятничал: улыбнулся. Я от страху-крест класть, а его и обронила… Твоему сыну, Пашка, надо жить в большой тихости: примерно, пчелу на пасеке держать…» Вот что говорила бабка Стенька о внуке, который, начав с электричества, сбросившего его со столба в канаву, редкий месяц не обходился, чтобы его чем-нибудь не стебануло или кто-нибудь не стебанул. А вот три месяца прошло – октябрь, ноябрь, декабрь, и жизнь шла ровно и точно, катилась в нужном направлении, как поезда железной дороги по зимнему расписанию.

Тракторный парк после страды втиснули в стальной график, с каждым трактористом разобрались, как говорится, по отдельности. Свою математическую шишку заочник Ромского университета усиленно развивал от пункта к пункту программ и учебных планов, полностью переключаясь на них каждый вечер, а по субботам и воскресеньям – с утра до ночи.

За три эти месяца внук генерала и Героя Труда Костя Мурзин так и не довел до конца борьбу за полную свободу личности, хотя от борьбы не отказался и гордился серьезными успехами. Фигурой и кулаками – в отца, на второй день из детсада пришел в синяках и царапинах, отчего потрясенная молодая мать немедленно воспользовалась телефонизацией деревни, загремев в трубку вполне генеральским голосом насчет «живодерни», «стойбища дикарей» и«избиения крохотного ребенка».