Загадка двух Чавесов - Маркес Габриэль Гарсиа - Страница 2

В один из тех дней Чавес случайно пересек границу по мосту через Арауку. Колумбийский капитан, обыскавший его сумку, обнаружил вещественные доказательства, которые позволили предъявить обвинения в шпионаже: фотоаппарат, диктофон, секретные документы, фотографии местности, военную карту с диаграммами и два разрешенных по уставу пистолета. Документы, как и полагается шпиону, могли быть фальшивыми. Допрос продолжался несколько часов и проходил в кабинете, единственным украшением которого был портрет Боливара на коне. «Я уже почти сдался, — поведал мне Чавес, — потому как чем больше я пытался ему все объяснить, тем меньше он понимал меня».

И так до тех пор, пока Чавесу в голову не пришла спасительная фраза: «Послушайте, капитан, что такое жизнь: всего лишь сто лет назад мы были единой армией, и тот, кто смотрит сейчас на нас с портрета, был нашим предводителем. Как я могу быть шпионом?»

Капитан, тронутый сказанным, принялся восхвалять великую Колумбию, и оба провели остаток ночи, распивая пиво обеих стран в одной из таверн Арауки. Утром следующего дня, страдая от головной боли, капитан вернул Чавесу его инструменты историка и, заключив его в объятья, простился с ним на середине пограничного моста.

«Именно тогда у меня появилось конкретная мысль, что в Венесуэле происходит что-то не так», — говорит Чавес. Он был назначен командиром расчета, состоявшего из тринадцати человек, и получил в свое распоряжение средства связи, чтобы ликвидировать последние укрытия боевиков. Однажды в дождливую ночь у него в лагере попросил убежища полковник разведки, руководивший солдатским патрулем и только что арестовавший нескольких боевиков. Около десяти часов, когда Чавес ложился спать, он услышал душераздирающие крики, раздававшиеся из соседнего помещения. «Это солдаты избивали арестованных бейсбольными битами, обернутыми в тряпки, чтобы не оставалось следов от ударов», — рассказал мне Чавес. Возмущенный, он потребовал от полковника, чтобы тот передал ему арестованных и отправлялся восвояси, потому как не был согласен с тем, чтобы кого-то подвергали наказанию в его лагере. «На следующий день мне пригрозили военным трибуналом за неподчинение старшему по званию, — рассказал Чавес, — но я всего лишь некоторое время находился под наблюдением».

Через несколько дней Чавес получил еще один урок, который затмил все предыдущие. Он покупал мясо для своего расчета, когда на площадке лагеря приземлился военный вертолет, доставивший тяжело раненных солдат, напоровшихся на засаду боевиков. Чавес взял на руки солдата, у которого было много пулевых ранений. «Не дайте мне умереть, лейтенант», — испуганно говорил он. Чавес с трудом смог положить его на повозку. Остальные семь солдат умерли. В ту бессонную ночь, лежа в гамаке, Чавес спрашивал сам себя: «Зачем я здесь? С одной стороны крестьяне, одетые в военную форму, пытают крестьян-боевиков, а с другой стороны крестьяне-боевики убивают одетых в зеленую форму крестьян. Сейчас, когда война уже закончилась, нет никакого смысла стрелять в других». В самолете, летевшем в Каракас, Чавес сказал мне: «Это было мой первый конфликт с действительностью».

На следующий день он проснулся с твердым убеждением, что его предназначение — создать движение. И он сделал это в возрасте двадцати трех лет, дав ему достаточно очевидное название — Боливарианская армия народа Венесуэлы. Члены и они же основатели движения — пять солдат и он в чине старшего лейтенанта.

— С какой целью? — задал я ему вопрос.

Очень просто ответил он:

— Чтобы быть готовыми на тот случай, если что-нибудь произойдет.

Год спустя, уже будучи офицером-десантником батальона в Маракайбо, он начал конспирировать по-крупному. Однако он пояснил мне, что использовал слово «конспирация» лишь в смысле, подразумевавшем привлечение добровольцев к общему делу.

Именно такой была ситуация, сложившаяся 17 сентября 1982 года, когда произошло непредвиденное событие, воспринятое Чавесом как решающий момент в его жизни. В то время он был уже капитаном второго полка десантников и помощником офицера разведки.