Сказание о директоре Прончатове - Липатов Виль Владимирович - Страница 6

Действительно, над белой тагарской церковью висели черные облака, внутри них клубилось ядро со зловещим малиновым оттенком, и вся эта кутерьма медленно приближалась к реке. На южной стороне Тагара уже шел дождь, издалека похожий на промозглый осенний туман.

– Придется спуститься в каюту, – сказал Олег Олегович. – Может быть, там отдохнем душой.

Но Прончатов жестоко ошибся: в каюте было невозможно отдохнуть душой. Посередь тесного и душного помещения стоял стол, заваленный всяческой железной рухлядью: гайками, болтами, проволокой, медными обломками, шестеренками и другими непонятными деталями. Осмотрев все это, Олег Олегович присел на узенькую кушетку, на которой лежал тощий матрац и еще более тощая подушка, вынул из своего потрепанного портфеля несколько переплетенных в дерматин тетрадей и положил их к себе на колени.

– Доклад буду писать! – решительно сообщил он Евг. Кетскому. – Я в дороге всегда пишу доклады.

Прончатов вынул из портфеля какие-то книжицы, справки и таблицы и через две-три минуты действительно по голову ушел в работу. Предоставленный самому себе, Евг. Кетской немножечко посидел в каюте, потом поднялся на палубу.

Здесь Евг. Кетской широко расставил ноги, опять сложил руки на груди и стал наблюдательно глядеть на берег и реку, накапливая жизненный материал. Мотор не заводился еще минут двадцать, и за это время Евг. Кетской занес в блокнот следующие наблюдения: «Чехов прав: некоторые облака похожи на рояль», «Погрузочный кран напоминает человека с вытянутой рукой». После этого Евг. Кетской блокнот закрыл, так как в машинном отделении утробно и шатко заработал мотор. От этого «Волна» затряслась мелкой дрожью, застучала о причал грязными боками и, наконец, вытрясла на палубу старшину Яна Падеревского.

– Завелся, зараза! – сказал Падеревский, подходя к штурвалу. – А вы бы не торчали перед рубкой, товарищ корреспондент. Ни хрена не видать! Эй, Ванька, отдавай концы!

Фельетонист Евг. Кетской испуганно отскочил от рубки, а из кормовой каюты вылез молодой, грязный и лохматый матрос, косолапя и почесываясь, затащил па катер трап, сбросил с кнехта на причале конец и, забравшись обратно на катер, прошагал на носовую палубу. Здесь, лохматый матрос начал с нескрываемым презрением наблюдать за тем, как катер отходил от причала.

«Волна» отчаливала на самом деле не очень красиво. Как только Ян Падеревский дал передний ход, корма вяло развернулась, встала поперек течения и, так как оно было сильным, описала еще один полукруг. Теперь роль кормы стал выполнять нос катера, и дело кончилось тем, что «Волна», вместо того чтобы идти вперед, поплыла по течению. По этой причине на соседнем катере раздался обидный хохот:

– Бабушку катаете? А может, не опохмелились?

В ответ на эти слова в черных тучах ослепительно сверкнула молния, подождав две-три томительные секунды, ударил такой силы гром, что «Волна» похилилась на бок.

– Глазыньки бы мои не смотрели на это дело! – сказал лохматый матрос. – Вот давай с тобой спориться, товарищ. Унесет нас в старицу али не унесет? По полбанки давай спориться. Ты хоть пьющий?

Евг. Кетской молчал, с зябкой тревогой наблюдая за тем, как «Волну» несло по Кети; ее еще раз развернуло, поставило носом к течению и потащило к старице, так как мотор еле-еле брякал в машинном, а Ян Падеревский напрасно из стороны в сторону перекатывал штурвал.

– Так давай спориться на полбанки! – закричал матрос радостно. – А ты хоть плавать-то умеешь?

«Волну» все несло и несло. Падеревский ругался все громче и громче, лохматый матрос, веселясь, расстегивал уже верхние пуговицы ситцевой рубахи, как вдруг произошло неожиданное: Евг. Кетской выхватил из кармана блокнот, что-то написал в нем, затем судорожным движением сунул блокнот на место и тоненько вскрикнул:

– Непьющий я!

И сразу после этого мотор вдруг набрал голос, зарычал рассерженно, и «Волна» стала понемногу выправляться – развернулась тяжеловесно, пошла боком-боком, но потом окончательно выпрямилась. В ответ на это опять сверкнула в небе ошеломительная молния, ударил кулаком по металлу гром, и несколько мелких капель цокнули по палубе.

– А ты трус, оказывается! – сказал лохматый матрос. – Не стал спориться на полбанки… А мне бы выпить во как надо! – Он провел ладонью по горлу и усмехнулся: – У меня ведь горе! – Матрос интимно понизил голос, положил Евг. Кетскому руку на плечо и зашептал ему на ухо: – Ты ток директору ни слова, ты ток молчи… У нас ведь катер-то как отобрали? А фельетоном! Ты вот человек городской, ты такую сволочь не знаешь, как Евг. Кетской? Если знаешь, я тебе сам поставлю полбанки. У меня душа горит, мне клюкнуть охота!

В третий раз ударил гром, наступила пустая тишина, а после нее затарабанили, застучали дятлами по палубе крупные и твердые дождинки. Миг – и вся земля превратилась в сплошной дождь, такой плотный и сильный, словно весь мир накрыли плотным, зеленым покрывалом.

Могучий, торжествующий дождь обрушился на землю, и мгновенно вымокший Евг. Кетской бросился к люку, провалился в него и в тесной каютке наткнулся на такую картину: оторвавшись от доклада, Олег Олегович Прончатов смотрел на фельетониста сочувственно, но растерянно. Потом на лице Прончатова появилась застенчивая, неловкая улыбка.

– Дело осложняется, товарищ Евг., – сказал он прочувствованно. – При такой скорости мы на Ула-Юл придем только завтра к вечеру. Доклад я, конечно, закончить успею, но вот вопрос, что мы будем есть? Вы захватили что-нибудь с собой?

– Нет! – ответил мокрый фельетонист. – В суматохе как-то в голову не пришло…

– Вот и я в суматохе, – огорчительно признался Прончатов. – Может быть, у команды что-нибудь найдется… Да вы присаживайтесь, присаживайтесь, не стесняйтесь!

К девяти часам вечера дождик немного утишился, но зато окончательно выяснилось, что «Волна» навстречу течению идет со скоростью двенадцати километров в час, а у команды ничего съестного, кроме хлеба, соли и лука, нет. Это объяснила через люк перевернутая голова склонившегося вниз Яна Падеревского и добавила многозначительно: – …конечно, если экономить командировочные…

– Пойдите прочь с моих глаз – гневно сказал голове Олег Олегович и совершил вытянутым пальцем Дугу. – Немедля подать нам постельное белье!

– Белье? – переспросила голова. – Белье мы можем подать! Вот только, Олег Олегович, оно сырое по той причине, что кормовая каюточка-то протекает. А матрасов, Олег Олегович, и вовсе нету. Завхоз сказал, что все пришлось отдать молодому рабочему пополнению.

– Прочь, прочь! – берясь дрожащими пальцами за виски, хрипло сказал Прончатов.

– Пожалуйста! – ответила голова, прежде чем скрыться. – За бельишком-то сами пойдете или вон гостя откомандируете. Я от штурвала оторваться не могу, матрос Пуляев брезент держит, чтобы крыша не протекала, а моторист у мотора, так как с этой железины глаз спускать нельзя… Ой, катастрофа, я, поди-ка, с курса сбился! Ой, авария!

Голова мгновенно исчезла, наверху раздались испуганные вопли и крики; содрогнувшись, катер пошел влево, лотом вправо. Секундой спустя на палубе загремели тяжелые шаги. «Волна» панически заревела сиреной, донеслась умопомрачительная ругань, скрежет металла.

– Если пробоину не получим, то все кончится хорошо, – стоически сказал Прончатов. – Я вам, товарищ Евг., советую не держаться за край лежании. В таких случаях вообще ни за что держаться нельзя. Надо положиться на судьбу. Куда бросит, туда уж и бросит!

Подбадриваемый Прончатовым, фельетонист хорошо перенес ожидание опасности, а когда стало ясно, что «Волна» выправилась и прошла мимо опасных мелей и берегов, Евг. Кетской приосанился и даже что-то быстро записал в свой блокнот. Наверное, по этой причине Прончатов поглядел на него с большим уважением и со вздохом произнес:

– Вот я смотрю на вас и удивляюсь. Колоссальной выдержки вы человек, товарищ Евг.! – Прончатов вздохнул и понурился. – Вы, журналисты, вообще воспитаны на трудностях. Как это у вас в песне поется? – Олег Олегович защелкал пальцами и начал досадливо морщиться. – Ах, вот как: «Трое суток шагать, трое суток не спать ради нескольких строчек в газете».