На короткой волне - Анисимова Александра Ивановна - Страница 18

Желтые листья буков покрыли склоны гор, лес оголился, стал чужим, неприглядным. Тише, приглушеннее звучали голоса партизан в бункере. Я заболела и пролежала целый день. Вечером, собираясь с партизанами на выпад, майор сказал:

— Нужно кому-нибудь остаться с Асей.

— Может быть, ты, Людвик, не пойдешь сегодня? — спросил Юзеф.

— Я останусь, — не дав ответить Людвику, сказал Юрек.

Партизаны ушли. Юрек приготовил ужин, заправил постели, подмел пол. Прикрыв глаза, я наблюдала за ним. Удивительно черны были его глаза, брови, волосы, а лицо — белое. Особенно интересно выражение лица: делает все, словно не думая. Вернее, думает, только о чем-то своем, далеком, будто видит его сквозь черную толщу земли за стеной бункера. Справившись с делами, Юрек подошел ко мне.

— Ася, как ты себя чувствуешь?

— Хорошо.

— Ася…

— Что, Юрек, говори!

— Ася, расскажи… какая она — Москва?

— Москва?

Я хотела рассказать ему о театре Красной Армии, о Красной площади… О том, как накануне 22 июня 1941 года мы с сестрой катались на катере по Москве-реке и город — шумный, нарядный, самый любимый на земле — смотрел на нас ярко освещенными окнами домов.

— Москва… — повторила я, и вспомнились зарева пожаров на предрассветном небе, пустынные дворы, фанера в окнах, иней на стенах нетопленых комнат, мешки с песком, уложенные в баррикады, и оставленный посреди улицы узкий проход для трамвая.

Может быть, он понял, что мне трудно ответить на его вопрос, и сказал:

— Ну ладно, Ася. Я сам все узнаю… Когда придет Красная Армия, я поеду с вами в Москву. Пойду по Красной площади, схожу в Мавзолей, увижу Ленина. Я мечтаю об этом с тех пор, как вы здесь появились… Скажи, Ася, это может быть?..

Шел четвертый месяц нашей жизни в Бескидах. Вернулся с задания Зайонц и сообщил о линии обороны вокруг города, о подземном ходе от этой линии в город. А я целый час промучилась с передатчиком. В который раз проверяла пробником всю цепь, но никак не могла обнаружить неисправность. Партизаны сочувственно посматривали в мою сторону.

— Ну как, панна Ася? — подошел Юзеф. — Может, знакомого техника пригласить, чтобы он посмотрел?

«Ишь какой хитрый! Аппаратура-то секретная», — мгновенно мелькнуло подозрение.

— Никого приглашать не надо, — грубо ответила я и изо всей силы кинула сумку с рацией в угол.

Забралась в свой уголок, закрыла глаза и начала по памяти восстанавливать схему передатчика. Сомнения вызвали конденсатор и сопротивление. Я решила еще раз проверить их. Майор принес мне рацию. Раскрыв сумку, я подключила антенну и заземление. Включив приемник, сразу услышала в наушниках многоголосую музыку эфира. Переключилась на передачу — загорелась индикаторная лампочка! Я засмеялась и начала выстукивать позывные. Засмеялись и все вокруг.

— Ну вот…— полушутя-полусердито сказал майор. — Разве это порядок?

Через несколько дней из центра нам сообщили, что наши бомбардировщики совершили налет на линию обороны у города Б. Операция прошла успешно.

— Что скажешь? — спросил майор, перечитывая радиограмму. — Не зря сидим мы здесь, товарищ радист!

Очень тяжелыми становились длинные осенние ночи. Я уже несколько раз просила майора взять меня с собой на задание, но он только отмахивался.

— Сиди, отвечай за свое дело и не лезь куда не следует.

Партизаны принесли мне письмо. Оно было написано на украинском языке. «Дорогая товаришка Ася! — писала неизвестная Катерина. — Я такая же советская девушка, как и ты! Только тебе посчастливилось попасть к партизанам, а я работаю у бауэра. Мне очень тяжело. Он бьет меня, а кормит плохо. Я чуть хожу. Мне хочется повидаться с тобой, но в лес идти я боюсь. Теперь буду знать, что я не одна здесь советская девушка. Я буду ждать от тебя письма. А в другой раз напишу побольше. Твоя товаришка Катерина».

Может быть, у меня черствое сердце, но это письмо не тронуло меня. И когда на другой день партизаны, собираясь в деревню, спросили, буду ли я писать ответ, я сказала:

— Если она такая же советская девушка, пусть идет к нам, в лес, а не работает на немца.

— Ты неправа, Ася, — возразил майор. — Напиши ей что-нибудь. Жалко девчонку.

А я не понимала, как это можно работать на бауэра, когда знаешь, что в лесу действует партизанский отряд.

Случайно, убирая постели, я нашла под подушкой майора выпавший из блокнота листок. Это было письмо домой. «Здравствуйте, дорогие мама и папа! Привет Верочке, Николаю и Андрею…» Я чуть не заплакала. Оказывается, и ему невмоготу! Писать домой, в далекое Щучье Озеро!.. Как будто можно положить письмо в конверт, наклеить марку и опустить в почтовый ящик!.. Смешно… Я и то не пишу таких писем…

Трудно девушке одной жить среди мужчин. Вместе с ними спать на земле, не раздеваясь, а в холод — даже не снимая пальто и платка. Вместе с ними напряженно пережидать дни в бункере, а в редкие вечера, завесив одеялом угол землянки, помыться чудесной горячей водой, принесенной и согретой их заботливыми руками. Нужно быть со всеми ровной, ласковой. А если среди них появится один, к которому потянет со всей силой большого чувства, надо заставить свое сердце замолчать. Сделать это трудно, но нужно. Пусть ты быстрее мужчин устаешь, мерзнешь, падаешь на крутых спусках и подъемах — они простят тебе физическую слабость. Но сердце твое должно быть твердым, ты дороже им вот такой, «ничьей». В тебе так много бесценных мелочей, оставленных дома каждым из них и кажущихся просто невероятными здесь, в лесной глуши: ленточки в косичках, пестрое платье, туфельки. И песенки твои немудреные, которые ты поешь здесь, в этом опостылевшем бункере, им дороже столичных ансамблей…

Но как хотелось иногда выбраться из бункера, из лесной темноты, и хоть раз, единственный раз среди белого дня пройти по селу не оглядываясь, лечь спать, не думая о револьвере!

10

День за днем размеренно катилась жизнь. Короче становились дни, холоднее вечера. Пришлось отказаться от свежей родниковой воды — ходить за ней было все опаснее. В углу бункера выкопали глубокую яму, нечто вроде колодца. Там всегда стояла вода. Партизаны заготовили продукты на зиму и теперь реже ходили на выпады в село. Рудеку Шуберту удалось связаться с военнопленными из лагеря. Вместе с майором и группой партизан он подготовил план побега. Но…

«…29 октября Рудольф Шуберт и Ян Тихий, направляясь с новыми данными в указанное нами место в городе Устронь, попали на засаду и были убиты. Семьи их расстреляны…» — передала я в центр.

Партизаны решили отомстить за смерть товарищей. Особенно после того, как стало известно, что Ян Тихий, замученный, умер в гестапо. Он был ранен в живот, и немцы поливали его рану раствором соли в уксусе. Крики его слышали жители села около суток.

Через несколько дней после гибели коммунистов партизаны убили коменданта города Устронь.

Начались массовые аресты, ежедневные облавы. За партизан, скрывающихся в лесах, расстреливали местное население. А однажды утром гитлеровцы согнали в сарай девять семейств с окраины Бренны и сожгли…

В эти дни многие поляки из Устрони, Бренны и окрестных сел ушли в партизанские отряды.

В нашем бункере создалась напряженная обстановка. Молодые партизаны настаивали на активных действиях против немцев. Юзеф урезонивал их:

— Мы ведь не просто так сидим, у нас тоже командование есть. Самовольничать не имеем права. Когда прикажут, тогда и будем действовать. А сейчас мы не имеем права против немца выступать.

Василий тоже приставал к майору:

— Давайте что-нибудь организуем, товарищ майор, что-нибудь такое!.. Нас ведь вон сколько человек!

— Не забывай, Василий, — отвечал майор, — не забывай, зачем ты здесь. Разведчик обязан вести себя в тылу как можно незаметнее, как можно тише. Узнать. Запомнить. Вовремя сообщить. Работа, как видишь, совсем не героическая, ну, а насколько важная — объяснять незачем. Нас всего четыре человека — Ася в счет нейдет, ее бы сберечь только, она для нас важнее всех, — дорог каждый разведчик.