Шестеро - Липатов Виль Владимирович - Страница 13

– К утру обязательно перестанет! – восклицает Калимбеков, и слышит Сашка в этом голосе тоже уверенность и спокойствие.

Порыв ветра, особенно сильный и стремительный, совсем заглушает голоса трактористов. Когда становится немного тише, старший Захаренко говорит:

– Дай-ка мне, Свирин, деревянную лопату. С железной однорукому не сладить…

Свирин протягивает ему лопату. Калимбеков шепчет Сашке:

– К утру буран не будет! Вот увидишь!

12

Но утро не успокоило бурана. Через мутную завесу несущегося снега едва пробился серенький рассвет – солнце не проглянуло и мутным пятном. Ночью было лучше, по крайней мере не было видно разгулявшейся снежной стихии, не рябило в глазах от пляски снега. Ветер усиливался. Над головами, в метели, непрестанно гремело и рушилось что-то, словно там стучали деревянным молотком по рассохшейся бочке. Человек исчезал, уйдя всего на три-четыре метра в сторону: сперва виднелся неясный, призрачный силуэт, потом и он пропадал, затемненный снегом, заполнившим воздух. Собственно, воздуха-то и не было – был снег, а в нем воздух, спрессованный до упругости водяной струи.

Никому из трактористов не приходилось переживать такого бурана. Притихшие, собрались они у головной машины. Усталость навалилась сразу; так бывает: несет человек тяжелый мешок, несет сто, двести, пятьсот метров – и ничего, а осталось десять шагов – и не может; знает, что место рядом, но не может.

– Костер надо разводить, – говорит старший Захаренко. – Обогреться нужно, поесть…

– Це верно, – поддерживает младший.

– Подкрепиться не мешает, – говорит Свирин.

Трактористы опять замолкают, думают о чем-то своем, далеком, бессильно опустившись на снег. Молчит и Сашка. Ленивым, безразличным голосом спрашивает Гулин:

– А мы не заплутались? Всю ночь все-таки шли…

С Гулиным происходит необычное: он посерел, почернел, опустился в плечах. Курит папиросу за папиросой, кашляет, чихает.

На вопрос Гулина Свирин не отвечает.

Сашка весь отдается усталости и такому же безразличию ко всему, какое прозвучало в вопросе Гулина. Словно издалека слышит он, как водители говоря; о том, что делать дальше: костер развести нельзя – кругом ни деревца; нужно просто закусить; потом будет виднее, что предпринять. Никто не возражает против этого, но Свирин вдруг говорит, что тракторы заметет. Потом он вспоминает о горючем – нужно долить баки… Сашка слушает голоса товарищей и ничего не понимает, ни о чем не думает. Ему все безразлично.

Сашку встряхивает Калимбеков, протягивает большой кусок сала и ломоть хлеба: ешь, подкрепляйся; сейчас снова начнем рыть снег. Сашка ест замерзший безвкусный хлеб, рвет зубами твердое сало, но не ощущает ни запаха, ни вкуса.

– Давай, друзья-товарищи, копать будем!

– К черту! – вдруг громко говорит Гулин, и трактористы на секунду останавливаются, но Гулин, не оглядываясь, идет вперед. Он шатается как пьяный.

Вместе со всеми Сашка идет в метель, машинально берет лопату и, как заведенный автомат, выполняет три движения – вниз, вперед, назад. Вниз, вперед, назад… Вниз, вперед, назад…

– Давай трактор!

Разогнулся Сашка, скривился от боли, застонал, на глаза набежали слезинки. Он поморгал отяжелевшими ресницами – слезинки не исчезали, и сквозь них видит Сашка, как пошел трактор и споткнулся через десять-пятнадцать метров: гора снега выросла перед радиатором, да такая, какой не бывало.

– Не идет дальше!

Как смертельно раненный слон, уперся трактор в жесткий снег, виновато опустив фары: не одолел, не прошел. Ветер швырнул на капот снег, и машина на глазах стала покрываться толстым спрессованным снегом.

– Рой! – закричал Свирин.

Водители бросились к трактору, замелькали лопатами, очищая его теплые бока, капот, радиатор. Подошел и Сашка, ковырнул несколько раз лопатой.

– Не пойдет дальше, – услышал он голос Гулина. И это была последняя капля, грань, перешагнув которую покатился Сашка в дурман забытья.

Громко, как колокол, прозвучали в Сашкиных ушах слова: «Не пойдет дальше!» – отозвались где-то рядом с сердцем, охватив его холодной рукой, сжав до боли. Магнием вспыхнуло четкое, ясное – замела метель тракторы, торчат из снега только верхушки выхлопных труб, а потом и труб нет. Сидит на снежном холмике настороженный заяц и лапой пробует крепость снежного наста. Светит солнце. Снег блестит…

Потемнело в глазах у Сашки, он неожиданно для себя высоко задрал подбородок и почувствовал: из сжавшегося горла вырвался негромкий хриплый крик; вырвался с болью, царапая гортань. Сашка пригнулся, поискал глазами, куда можно бросить лопату, бросил и сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее неловкими скачками бросился бежать, по-прежнему задрав подбородок.

Очнулся Сашка в снегу. Растерянный Калимбеков бормотал что-то несуразное, суматошно бегали его руки по Сашкиной одежде.

– Ничего, ничего, – захлебываясь, бормотал он. – Все хорошо.

Сашка, недоумевающе подняв брови, смотрел на него, стараясь понять, что произошло, что говорит этот незнакомый человек.

– С ума сошел, – продолжал бессмысленно лопотать Калимбеков, бросая в Сашкино лицо пригоршнями снег. – Куда бежал, зачем бежал! Никто не видел, я один видел… Пропасть мог Сашка, пропасть. Пурга кругом, снег кругом… Куда бежал!

У Сашки кружится голова, его тошнит.

– Устал ты здорово, Сашка! Молодой еще, кость слабая… Ничего, ничего…

Словно со стороны смотрит на себя Сашка – видит, как поднимает его Калимбеков, как они идут на шум тракторных моторов, обнявшись. Калимбеков возбужден не меньше Сашки, говорит без умолку.

– Идем, идем, Сашка… Обрадованные голоса рвутся навстречу.

– Где были? Що стряслось?

Калимбеков подпрыгивает на месте, хлопает себя по карманам, отыскивая кисет, и только сейчас Сашка замечает, что он без шапки. Черные волосы копной стоят на голове, поднятые ветром.

– Обалдел маленько! Давай бежать! Куда бежать, зачем бежать, – говорит Калимбеков и никак не может найти кисет в глубоких карманах.

– Где шапка? – испуганно спрашивает его Свирин. – Где шапка? Ты как работать будешь?

Калимбеков хватается руками за голову.

– Ай, ай! – качается из стороны в сторону Калимбеков, и трактористы отвертывают от него взгляды – дико и страшно видеть человека без шапки во время бешеной пурги на водоразделе.

Трактористы молчат. И вдруг молчание взрывается истерическим криком:

– Шапка! При чем тут шапка! – звенит высокий ноющий голос. – Шапка при чем!

К Свирину бросается длиннорукая стремительная фигура. Это Гулин. Он хватает Свирина за воротник и почему-то раскачивает из стороны в сторону…

– Погубить все хочешь?! Отсиживаться надо в машинах, пережидать!

Свирин пятится назад, спотыкается и падает по спину, неловко раскинув руки.

– Отсидимся, а там видно будет!.. – кричит Гулин. – Отроем машины!

Поднимается Свирин, расставив ноги, оглядываем лица трактористов, еле видимые в снежной мгле, словно понять хочет, что произошло, пока лежал он на снегу, – молчат трактористы, ждут чего-то.

– Двигаться надо, друзья-товарищи, – говорит Свирин. – Заметет снегом машины, пропадут! Копать надо!

– Сам копай! Тут тебе рабов нет! – Гулин рванул телогрейку, обнажая голую грудь.

Тяжким сном кажется все это Сашке, его опять начинает тошнить, голова кружится, но он ясно видит лицо Свирина и думает: «Может ли это быть?» – Свирин улыбается.

– Эх, ты! – говорит он Гулину, и его улыбка необычна. – Ты как дедушкин гриб – пыхнул и выдохся… Бери лопату, Гулин, и копай!

Как от удара, отшатывается Гулин, заглядывает в лица трактористов. «Не хотят копать!» – молнией проносится в голове, и эта мысль не успевает погаснуть, как Гулин хватает с земли лопату, замахнувшись широко и сильно, опускает ее на Свирина, который едва успевает отскочить в сторону. Лопата вырывается из рук Гулина, подхваченная ветром, летит в сторону. Серая полоса снега завихряется за лопатой, осыпает братьев Захаренко. Младший отряхивается от снега и удивленно спрашивает Гулина: