Заповедное место - Варгас Фред - Страница 19

XI

Лейтенанты Ноэль и Вуазне, стоя лицом друг к другу и вытянув руки, загораживали входную дверь. А человек, ради которого они соорудили этот двойной барьер, выглядел вполне безобидным.

— Откуда видно, что вы полицейские? — в сотый раз повторял он. — Откуда видно, что вы не воры и не бандиты? Особенно вы, — добавил он, показывая на Ноэля, у которого голова была острижена почти наголо. — Я условился о встрече с хозяином этого дома, он ждет меня в половине шестого, и я не хочу опаздывать.

— Хозяин не принимает, — произнес Ноэль, ухмыляясь еще противнее, чем обычно.

— Не верю. Покажите ваши документы.

— Мы же вам объяснили, — сказал Вуазне. — Документы у нас в пиджаках, пиджаки в доме, а мы не можем отойти от двери, потому что иначе вы войдете, а вход воспрещен.

— Конечно войду.

— Значит, получается замкнутый круг.

Либо он идиот, либо, при своем небольшом росте и тучной фигуре, очень смелый человек, подумал Адамберг, глядя на незнакомца. Ведь если он подозревал, что имеет дело с грабителями, ему следовало бы прекратить эти споры и побыстрее убраться отсюда. Однако в нем было какое-то особое, профессиональное чувство собственного достоинства, привычная уверенность в себе; его упрямое, даже несколько надменное лицо словно говорило: он намерен выполнить свою работу вопреки всему, но только при условии, что его одежда не пострадает. Кто же он? Страховой агент? Торговец произведениями искусства? Юрист? Банкир? За его решимостью прорваться через заслон крылось еще и чувство классового превосходства. Он не из тех, кто даст себя прогнать, тем более таким плебеям, как Ноэль и Вуазне. Торговаться с ними для него было недопустимо, и возможно, именно эта гордыня представителя высшей касты заменяла ему храбрость, когда он так безрассудно рисковал. Он не боялся тех, кто стоял ниже его на социальной лестнице. Однако в спокойные минуты его умное, ироничное, старомодное лицо должно было быть очень приятным. Адамберг подошел к лейтенантам с другой стороны, положил ладони на барьер из плебейских рук и поздоровался с незнакомцем.

— Если вы действительно из полиции, я не уйду отсюда, пока не поговорю с вашим начальником.

— Начальник — это я. Комиссар Адамберг.

Сколько раз и на скольких лицах Адамберг видел в эту минуту удивление и разочарование. А затем — готовность повиноваться власти, каким бы странным ни казался ее носитель.

— Очень приятно, комиссар, — сказал незнакомец, протягивая ему руку поверх живого барьера. — Поль де Жослен. Я врач месье Воделя.

Врач уже не нужен, подумал Адамберг, пожимая ему руку.

— Мне очень жаль, доктор, но к месье Воделю нельзя.

— Это я уже понял. Но как его врач, я вправе и даже обязан узнать, в чем дело, не правда ли? Он заболел? Скончался? Попал в больницу?

— Он умер.

— Значит, умер дома. Иначе здесь не было бы полиции.

— Верно.

— Когда и как это произошло? Я осматривал его две недели назад. Все было в порядке.

— Полиция вынуждена скрывать имеющуюся у нее информацию. Это обычная практика в случае убийства.

Доктор нахмурился, как будто повторил про себя: «убийство». Адамберг сообразил, что они разговаривают через живой барьер, как двое соседей, облокотившихся на ограду. Лейтенанты и не думали убрать руки, они словно застыли на месте. Адамберг тронул Вуазне за плечо, и барьер распался.

— Поговорим в саду, — предложил Адамберг. — По дому ходить нельзя, чтобы случайно не затоптать улики.

— Понимаю, понимаю. Вероятно, из тех же соображений вы не хотите поделиться со мной информацией?

— Могу вам сообщить то, что уже знают соседи. Это произошло в ночь с субботы на воскресенье, тело обнаружили вчера утром. Тревогу поднял садовник, который пришел домой в пять утра.

— Почему? Он слышал крики?

— По его словам, Водель никогда не выключал свет на ночь. А когда он вернулся, все окна были темными — притом что его хозяин панически боялся темноты.

— Знаю. Это у него с детства.

— Вы терапевт или психиатр?

— Терапевт, а также остеопат и соматопат.

— Ясно, — ничего не поняв, ответил Адамберг. — Он вам рассказывал о себе?

— Никогда: он ненавидел психиатров. Но я многое узнал, изучая его кости. В медицинском смысле они меня чрезвычайно интересовали. Водель — это был особый случай.

Доктор спохватился и умолк.

— Я понял, — сказал Адамберг. — Вы больше ничего мне не расскажете, пока я чего-нибудь не расскажу вам. Нам обоим приходится соблюдать профессиональную тайну, и это препятствует обмену информацией.

— Совершенно верно.

— Но вы понимаете, что я должен знать, где вы были в ночь с субботы на воскресенье, между одиннадцатью часами вечера и пятью часами утра?

— Понимаю и нисколько не обижаюсь. Однако, учитывая, что по ночам люди спят, а у меня нет ни жены, ни детей, какой ответ я могу вам дать? Ночью я в постели, если нет срочного вызова. Вам это знакомо.

Врач задумался, достал из внутреннего кармана ежедневник, одернул пиджак.

— Примерно в час ночи меня вызвал Франсишку, наш консьерж: он паралитик, я лечу его бесплатно. Хотел перебраться с кресла-каталки на кровать, упал, и большая берцовая кость вышла из сустава. Я вправил ему ногу и уложил его в постель. Через два часа он опять позвонил: колено распухло. Я послал его к черту, а утром зашел проведать.

— Спасибо, доктор. Вы знаете Эмиля, человека, который здесь работал по дому?

— Любителя игры в крестики-нолики? Занятный тип. Тоже мой пациент. Конечно, Эмиль не хотел лечиться, но Водель настоял: он был к нему привязан. За три года мне удалось существенно уменьшить его агрессивность.

— Да, он признает, что изменился, но говорит, что это возраст так на него действует.

— Ничего подобного, — усмехнулся доктор, и Адамберг вдруг увидел веселое, живое, лукавое лицо, которое, как он и предполагал, скрывалось за пренебрежительной гримасой. — С возрастом неврозы, как правило, не проходят, а усугубляются. Но я лечу Эмиля и постепенно добираюсь до зон оцепенения и возвращаю им подвижность, несмотря на то что этот хитрый зверь всякий раз закрывает за мной двери. Но я его одолею. Когда он был совсем маленьким, мать колотила его, однако он в этом ни за что не признается. Он обожает ее.

— Так откуда вы это знаете?

— Вот отсюда, — сказал доктор, ткнув указательным пальцем в основание черепа Адамберга, чуть выше и правее затылка.

Комиссар почувствовал едва ощутимый укол, словно на кончике пальца у доктора было жало.

— Тоже интересный случай, с вашего позволения, — вполголоса произнес доктор.

— Эмиль?

— Нет, вы.

— Но меня не били в детстве, доктор.

— Я этого и не говорю.

Адамберг шагнул в сторону, чтобы любопытствующий врач не мог дотянуться до его головы.

— У Воделя были враги? Думаю, это не является профессиональной тайной.

— Множество. Отсюда и его проблема. Причем это были опасные, а то и смертельные враги.

Адамберг, прохаживавшийся по узкой аллейке, остановился.

— Я не могу назвать их имена, — жестко сказал доктор. — Да и не вижу смысла. Это никак не связано с вашим расследованием.

У Адамберга зазвонил телефон, и он извинился, прежде чем ответить.

— Лусио, — проворчал он в трубку, — ты же знаешь, я на работе.

— Я никогда тебе не звоню, hombre, сегодня это в первый раз. Одна из малышек не может сосать, она чахнет. Я подумал, ты мог бы почесать ей лобик.

— Мне не до этого, Лусио, да и что тут сделаешь? Если она не умеет сосать, тем хуже для нее, таков закон природы.

— А если бы ты ее успокоил?

— От этого она не напьется, Лусио.

— Ты негодяй и сукин сын.

— Знаешь, Лусио, — чуть громче произнес Адамберг, — я все-таки не волшебник. И у меня был очень тяжелый день.

— У меня тоже. Представляешь, мне было трудно закуривать. Потому что я плохо вижу и не могу разглядеть конец сигареты. А дочка помогать не хочет, так как же мне быть?