Лев на лужайке - Липатов Виль Владимирович - Страница 8

— Владимир Александрович, статья о Майорове…

Редактор ответил:

— Я прочел статью. — Он снял очки, откинулся на спинку кресла. — Понимаете, Ваганов, меня устраивает ваша манера критического разбора…

Порывшись в бумажном засилье, редактор довольно быстро нашел статью, расправив, пробежал глазами. Веки у него посинели и отекли, руки дрожали, как с похмелья, хотя ни вчера, ни позавчера, по сообщениям редакционной молвы, Кузичев не пригубил и рюмки.

— Вы не разносите, не черните, не угрожаете. Это хорошо, Ваганов! Вы разбираете ошибки, даете оценку стиля руководства, указываете на способы исправления ошибок… Да, статья требует оргвыводов… Спасибо, Никита Борисович!

— Спасибо за поддержку, Владимир Александрович! — после паузы сказал Никита Ваганов. — Ну что же? Корабли сожжены… До свидания, Владимир Александрович!

— Счастливо, Никита!

Вот так статья ушла в жизнь, в судьбу Никиты Ваганова, в его карьеру… «Пойду дразнить секретариат!» — игриво подумал он.

Виктория Викторовна Бубенцова была ответственным секретарем газеты «Знамя», записной склочницей и сплетницей за номером два, так как первое место держала в редакции по всем показателям Мария Ильинична Тихова — женщина, по толщине равная Бобу Гришкову, но прозванная москвичами-практикантами «Электричкой» за резвость на поворотах и при торможении. Именно сегодняшняя ситуация была для Никиты Ваганова бесценным кладом, чтобы удовлетворить чувство мести, накопившееся за первые месяцы работы под началом В. В. Бубенцовой. Она изводила молодых журналистов до слез, до истерик! С ней и двух слов сказать нельзя без риска быть заподозренным: в неуважении к секретариату, в неуважении к редактору, в неуважении к социальному значению газеты, в групповщине и, наконец, в попытках стать над коллективом или в желании отделиться от коллектива и так далее. Вот такова Вика Бубенцова — тридцатилетняя стройная женщина с некрасивым лицом.

— Секретариату пламенный привет! Виталика, тебе не кажется, что дятел имеет вопросительный вид?

Бледные щеки медленно покраснели, короткие губы обнажили ряд крупных здоровых зубов, рука прижалась к острой, по-настоящему красивой груди. А глаза, глаза — электрические лампочки, а не глаза! Эх, если бы Бубенцова не боялась Никиту Ваганова, что осталось бы от него за «дятла»? — мокрое пятно на серой мостовой. Но она, дорожащая своим служебным местом больше, чем прекрасной фигурой, завербовавшей ей в постоянные любовники литсотрудника отдела партийной жизни Леванова, боялась Никиту Ваганова. Умные женщины быстро понимают, что за зверь мужчина, когда приходится сталкиваться с ним в конфликтной ситуации.

У нее был огромный, непомерно огромный нос, и Никита Ваганов, открыто оскорбляющий женщину, чистой свою совесть считать мог только потому, что Бубенцова терроризировала всю редакцию, особенно молодых и неопытных сотрудников. Она с них три шкуры сдирала, она их делала мокрыми мартышками, гоняя по пять раз в отдел и к себе из-за одной, только на ее взгляд, неудачной фразы. Она не пропускала работы молодых, она могла нарочно подпортить хороший фельетон старейшего в редакции работника — фельетониста Евг. Попова, она способна была на убийство, эта Бубенцова. Но в целом она была хорошим работником — это надо признать.

— Считаешь себя неуязвимым, Ваганов? — тихо и медленно спросила Бубенцова. — Думаешь, до тебя нельзя рукой достать? Не ошибись, Ваганов!

Он умоляюще протянул руки:

— О, лучшая из ответственных секретарей, я пламенею!

Таких, как Вика Бубенцова, полагалось слегка убивать; дятлоподобная недавно зарезала на корню очерк Нелли Озеровой, хороший очерк, написанный втайне, естественно, самим Никитой Вагановым. Бубенцова издевалась над Нелли Озеровой часа два, разбирая очерк по слову, каждое подчеркнула красным карандашом, остолбила вопросительными и восклицательными знаками, хотя наверняка узнала по стилю вагановскую руку… Впрочем, Виктория Викторовна Бубенцова не относилась к числу тех людей, которые оказали заметное влияние на дальнейшую жизнь Никиты Ваганова.

— О, лучшая из секретарей, я пламенею и падаю! С такой, как у тебя, фигурой, Вика, не работают в секретариате, ей-богу, клянусь потрохами. Будь я романистом, сказал бы: от твоей талии у меня сохнет во рту. — Он осмотрелся, показывая, что не хочет, чтобы их подслушивали. — Жизнь за ночь с тобой, а, Вика? Залобзаю твою восхитительную грудь, ей-ей! Ась?

Он мощно оскорбил Бубенцову, проехавшись по ее дятлоподобному лицу, но треп о действительно прекрасной фигуре сделал свое дело: злая, как упырь, женщина сверкала черненькими, действительно как у дятла, глазами, но таяла, видит бог, таяла оттого, что такой молодец, как Никита Ваганов, был не прочь забраться к ней в постель.

— Я работаю! — прохрипела она, искуривающая за день больше пачки сигарет. — Не мешай, Ваганов.

— Хорошо! Созидайте.

— Ваганов!

— Созидайте, созидайте!

— Иди прочь, Ваганов!

— Ушел прочь.

Легко сказать ушел, а куда? Ведь сейчас была у Никиты Ваганова минута передышки, отдыха, а главное — думанья, напряженного думанья, когда от принятого решения зависела — ни мало ни много — вся дальнейшая жизнь, — это он прошептал себе под нос, Никита Ваганов, стоя в редакционном коридоре.

IV

Навещать редактора газеты «Знамя» журналист вагановского чина должен был каждый день, хотя этого не требовал сам редактор Владимир Александрович Кузичев. Редкостное явление, когда о редакторе областной газеты можно сказать, что он хороший человек, и при этом не покривить душой, но это было так и только так: доброжелательный и мягкий, работящий и справедливый, стремящийся к правде и добивающийся правды Кузичев. Наверное, поэтому в его приемной могла сидеть секретарша-уникум, некая Нина Петровна, сорокалетняя девственница, начисто лишенная главного качества большинства секретарш — влюбленности в шефа. Она пускала к Владимиру Александровичу Кузичеву любого человека в любое время суток и только фыркала, чтобы не стучали каблуками по хорошо натертому паркету — такая была чувствительная.

— У себя, у себя! — зловредно поджимая губы, говорила она всем. — Куда ж ему еще деваться!

Кузичев! Он сыграет выдающуюся роль в судьбе Никиты Ваганова: только человек его доброты сделает впоследствии то, чего не сделал бы ни один редактор… Никита Ваганов мило улыбнулся; ведь это были дни, когда специальному корреспонденту «Знамени» Никите Борисовичу Ваганову не спалось и не гулялось: события должны были произойти скоро, буквально на днях, и он жил напряженно, нервно, взвинченно, хотя внешне это никак не проявлялось и проявиться не могло — он был слишком сильным человеком, чтобы отпускать тормоза. Пожалуй, только слегка похудело его лицо в больших очках — доброе при очках, — пожалуй, стремительнее и энергичнее стала походка. Одним словом, назревали события, обязанные вознести Никиту Ваганова до статуса собственного корреспондента газеты «Заря»…

В утро, когда трижды прокричал петух, когда долгожданное начинало свершаться, Никита Ваганов пришел на работу поздно, в двенадцатом часу, так как всю ночь работал. Он поднялся на второй этаж, прошел по безлюдному коридору и только в конце его встретил секретаршу редактора Нину Петровну. Она ойкнула, прижала руки к груди и начала смотреть на Никиту Ваганова как на заезжую знаменитость, как, например, на киноактера Вячеслава Тихонова. Разглядывала очки и губы, подбородок и галстук, прическу и уши. Он разозлился:

— Раздеться?

Она никак на это не ответила, и Никита Ваганов понял, что на его статью «Былая слава» о директоре Тимирязевской сплавной конторы Майорове кто-то и где-то громко отреагировал. Ойканье и рассматривание Ваганова редакторской секретаршей значило: события уже начали вершиться, происходить с громадной скоростью, статья «Былая слава» — вот первая ступенька Никиты Ваганова вперед и вверх! Наконец секретарша Нина Петровна протяжно и восхищенно сказала: