Лев на лужайке - Липатов Виль Владимирович - Страница 43

Редактор Кузичев употребил слова «вперед и вверх», их до сих пор Никита Ваганов не употреблял, а в дальнейшем они станут для него рабочей формулировкой. А редактор Кузичев продолжал спокойненько:

— Не пахнет ли все это ведьмоискательством? Мне, например, понравилось выступление товарища Бубенцовой о работе с письмами, но, действительно, непонятно, почему товарищ Бубенцова так долго молчала? — И повернулся к Виктории Бубенирвой. — Неужели вы забыли, товарищ Бубенцова, что товарищ Ваганов до недавнего времени работал специальным корреспондентом газеты при сек-ре-та-ри-ате? Из этого следует, что прокол с письмами — прокол секретариата! Вот не думал, товарищ Бубенцова, что вы могли с фискальными целями отказаться от контроля за прохождением писем. Днями я разберусь с этой неприглядной историей. Пойдем дальше, товарищи…

Небо, кажется, понемногу прояснилось. Рассасывалась самая грозная темная туча, молнии удалялись, гром утишивался, но все еще здорово, здорово попахивало грозой, так как Бубенцова, Леванов, Мазгарев слушали редактора с кислыми, отрицающими физиономиями, глаза имели стальные, карающие; и — зачем сейчас-то! — продолжала тихо плакать Нелли Озерова; не опускала руку, сверкая очами, Мария Ильинична Тихова.

Кузичев преспокойно продолжал:

— Прием в партию — это не конечный итог развития человека, это, если хотите, мощная и оптимистическая заявка на будущего человека. В связи с этим замечу, что после принятия в кандидаты товарищ Ваганов изменился к лучшему. Стал еще больше работать, находить острые партийные темы, собственно, значительно вырос. Это гарантия дальнейших успехов.

Никита Ваганов вместе с редактором Кузнчевым боролся против Арсентия Васильевича Пермитина, вместе с редактором Кузичевым специальный корреспондент Никита Ваганов своими очерками медленно, но верно подбирался к теме «Советский образ жизни», находил уже некоторые черты для своего будущего знаменитого очерка «Рабочий»…

— Партийность превыше всего, партийность обязывает видеть людей и явления в диалектическом развитии. Считаю, что урок, данный на партийном собрании, пойдет на пользу товарищу Ваганову; и зря товарищ Мазгарев лишает нас возможности высказываться по поводу голосования. Я проголосую за товарища Ваганова!

Редактора Кузичева любили в коллективе «Знамени», с ним считались, у него учились и ему подражали, в редактора Кузичева, как в журналиста, влюблялись практиканты и практиканточки из различных университетов страны, прибывающие на практику в газету, одним словом, Кузичев был Кузичевым — этого достаточно!

— Будем голосовать, товарищи, будем голосовать!

V

Как писал поэт, «тишина бродила в мягких тапочках» по большим комнатам квартиры Габриэля Матвеевича Астангова, тишина колыхалась над люстрами и под люстрами, тишина затвердевала в ушах, тишина была такой, что ее можно было резать на дольки, куски и полосы и подавать к столу, как мармелад. Четверо сидели за круглым столом, думали свои грустные думы, по вязкости и плотности похожие на тишину. И каждый думал о своем, так как люди всегда думают только о своем, исключая редких женщин, умеющих думать о других… Габриэль Матвеевич Астангов думал, что вот он и сыграл свою шахматную партию длиной в пятьдесят восемь лет, что партия кончается матом ему, что впереди — беспросветность, темень и тоска. Он думал, что мат ему объявил такой родной и близкий человек, как муж дочери, что он — близкий и родной — добивает его и добьет, как бы там ни вертелась земля вокруг своей оси и как бы она ни вращалась вокруг солнца. Ника Астангова думала о том, что муж ей продолжает изменять с Нелли Озеровой и что будет и дальше изменять, так как любит, видимо, Нелли Озерову, и что ей, Нике, надо решать раз и навсегда: принять сосуществование с Нелли Озеровой или не принимать. Теща Софья Ибрагимовна думала о том, что никогда не понимала и не понимает мужчин, не возьмет в толк, зачем это надо быть начальниками комбинатов и специальными корреспондентами, когда можно быть простыми инженерами, простыми корреспондентами и… счастливыми. Никита Ваганов думал о том, что он — щенок, пустобрех, сосулька и дурак, если вовремя не продумал тему «серость и карьера», «посредственность и карьера», «безликость и карьера».

Областной город Сибирск потому и был областным городом, что его жители друг от друга тайн не имели. Никита Ваганов еще только собирался возвращаться домой, еще только решался пройти по людному после партийного собрания коридору, а в доме Габриэля Матвеевича Астангова уже знали, что он принят в члены партии перевесом всего в четыре голоса, что виной этому якобы карьеризм, бездушие, интриганство, наконец, моральное разложение. Причем в доме Габриэля Матвеевича узнали об этом с такими передержками, какие обязательны для слухов и не могут быть не обязательными. Согласно сообщению, полученному в доме Астангова, домой должен был возвратиться злодей и мерзкий развратник, беспардонный лжец и опасный интриган. И он был бы таким в глазах жены Ники и тещи Софьи Ибрагимовны, если бы не Габриэль Матвеевич — он-то знал, чего стоят телефонные новости, но все равно не смог до конца смикшировать события, центром которых стала Ника — законная жена Никиты Ваганова. Это она разговаривала с Марией Ильиничной Тиховой, считающей своим долгом непременно поздравить видное семейство с победой Никиты Ваганова и, конечно, рассказавшей о лживых обвинениях в адрес их дорогого мужа и зятя и о своей роли на собрании, причем все было катастрофическим преувеличением: письмо вдовы он держал в столе год, встречался с Нелли Озеровой ежедневно, вовлек в свои дурнопахнущие интриги самого редактора Кузичева, собирался уехать из Сибирска в тот же день, как получит партийный билет…

Встреча была бурной. В прихожей Ника не ответила на «Добрый вечер», широко расставив ноги, подбоченилась чисто по-русски:

— Ну, что скажешь, дорогой муженек?

Никита Ваганов сказал:

— Ничего! Лучше было бы, если бы ты…

— Что? Что?

— Не трогала меня сегодня.

— Ах, не трогать вас сегодня? Прекрасно! Мой муж развратник и карьерист, мой муж интриган и злодей, а я — его не трогай! Нет, вы посмотрите на этого человека, вы на него посмотрите!

Он сказал:

— На меня действительно стоит посмотреть! Я изменился за два часа партийного собрания.

Так оно и было, только Никита Ваганов не объяснил, что значит «изменился», и домочадцы, естественно, поняли, что он сделал соответствующие выводы из серьезной критики, решил резко улучшиться и так далее. Ника вопила:

— Он изменился? Поздно же ты изменился, мой дорогой! Поздно!

Собственно говоря, достаточно ограниченная женщина, она и должна была воспринять его слова об изменении, как слова о том, что покончено с прежним — гадким, как бяка! — Никитой Вагановым. Ей и в голову не пришло, что ее муж, любимый муж, стал не лучше, а хуже после закрытого партийного собрания, на котором его приняли в партию перевесом всего в четыре голоса. Его бессонные трудовые ночи, его дневные бдения, его бесконечные выматывающие командировки — и все это ради того, чтобы четыре голоса приняли его в ряды той партии, которую создавал и его дед Никита Ваганов! Вспоминая об ужасах этого собрания, он увидит беспощадные лица, услышит страшные паузы Ивана Мазгарева, плач Нелли Озеровой и станет жестоким и мстительным, даже фальшивым порой, ибо после собрания Никита Ваганов научится скрывать свою яркость, индивидуальность, займется вплотную вопросами мимикрии: защитной серостью и безликостью. Но главное — ожесточится, ожесточится!

Он сказал жене Нике:

— Повторяю, меня сегодня лучше не трогать.

— Его не трогать? Ты, может быть, не давал мне слова порвать с этой Нелли?

— Я с ней порвал. Вспоминают прошлое…

— Ха-ха-ха! Прошлое? Никто твоим прошлым не интересуется, интересуются настоящим. Ты мне обещал?

— Ника, послушай, Ника!

— Ничего не хочу слышать!

Он промолчал, так как уже жил — думал, видел, слышал — по-новому, и этот новый Никита Ваганов решил отложить разговор с женой на самый поздний вечер, на минуты перед сном, на те минуты, когда супруги все-таки хоть немного, но понимают друг друга, если это возможно — понимание. Никита Ваганов молча и медленно сменил костюм на пижаму: чувствуя головокружение от внезапного голода, пошел в столовую. После партийного собрания, где он победил с перевесом в четыре голоса, Никита Ваганов хотел есть так, как давно не хотел. Пожалуй, только в мальчишках он испытывал такой зверский голод, что сводило судорогой желудок, подташнивало и кружилась голова. И он ел, он бог знает как много и долго ел. И это понравилось теще Софье Ибрагимовне, которая на зятя смотрела тоже как на чудовище и исчадие ада, а вот от того, как он ел, она успокоилась. А потом они сидели вчетвером за столом, сидели молча. Тишина длилась бесконечно долго, потому Никита Ваганов сказал: