Лев на лужайке - Липатов Виль Владимирович - Страница 37

— Как токи мистэр Левэн бросит Бубенцову, газета станеть! Ой, Иван Иосифович, оне недавноть ладили поставить в номер статью о половом воспитании молодежи.

Мазгарев серьезно сказал:

— И правильно!

— Ой, не скажите, Иван Иосифович! Не скажите! Нужна статья об антиполовом воспитании. Мой бывший сосед по квартире Сережка на двенадцатом году знал все и во всех деталях. Поставь его за кафедру — лектор! Ой, чего будет, если Левэн оставит Бубенцову! Оне газету не выпустят: весь материал зарежуть.

Я вдруг спросил:

— Иван Иосифович, это правда, что вы ко мне теперь относитесь плохо? Не приложу ума, почему?

Он покраснел, он смутился, он беспомощно улыбнулся, страдалец и герой, он спрятал от меня глаза, уткнув их в гранку погибшей статьи профессора. Однако Мазгарев скоро пришел в себя, то есть не только поднял голову, но и заметно приободрился. Я же говорил, что за правду-матку заведующий отделом пропаганды умел сражаться отчаянно, до посинения; он вообще был бойцом, этот застенчивый мужик.

— Дурная привычка, Никита, слушать сплетников, — сказал он. — Привычка слабых… — Он подумал немножко, тряхнул головой. — Я не стал относиться к тебе хуже, но я считаю некоторые твои поступки неправильными, более того, несовместимыми с кодексом чести. — Он еще раз подумал и поправил самого себя: — Проще: дурными поступками.

— И в чем же это выражается, Иван Иосифович?

— Ну, двумя словами не ответишь, Никита. Если хочешь, то мы могли бы поговорить на досуге. — Он воодушевился. — Нам с тобой просто необходимо выяснить отношения!

Я согласился:

— Буду рад, Иван Иосифович.

Как это ни расходится с моим пониманием дружбы, но Иван Мазгарев мог быть моим другом, единственным и нужным другом до конца жизни. Он бы мне говорил правду — это и есть единственное достоинство дружбы. Уметь говорить правду друг другу, всегда говорить правду, правду, правду и ничего, кроме правды. Такого друга Никите Ваганову не хватало всегда, конечно, была жена, но она сломилась очень скоро — так сильно я давил на нее, а затем появились дети, пеленки, ванночки, коклюши, новые квартиры и материальное благополучие — одним словом, она закрыла рот. И говорящих правду друзей у меня так и не было: сначала потому, что я сам избегал таких людей, потом оттого, что мне было опасно говорить правду.

Был Никита Петрович Одинцов, но это особый разговор.

У меня нет настоящего друга, читатель!..

Совестью, честью, мудростью редакции «Знамени» был Мазгарев, обвитый змеями-гранками, и, как там ни крути, Никита Ваганов прианавал некоторое превосходство Мазгарева над собой — случай не частый при таланте, уме, мудрости, способности к предвидению Никиты Ваганова.

Выпутавшись из гранок, Иван Мазгарев неожиданно философским тоном изрек:

— Стал ли я хуже относиться к тебе? Видишь ли, в чем тут дело! Арсентий Пермитин — неожиданное и неясное порождение мелкобуржуазной стихии. Он существует и как пережиток прошлого, и как недостаток нашей партийно-воспитательной работы. — Мазгарев огорченно покачал головой. — Мы много сделали за годы Советской власти, но еще довольно вяло боремся с проявлениями мелкобуржуазности. Это не наш недостаток, это наша большая беда. Ты посмотри внимательно на Пермитина, он — одушевленная вещь! Ты не должен с ним бороться как с человеком, ты должен бороться с явлением. Тогда борьба приобретет и социальный, и философский смысл, к чему я тебя и призываю, Никита!

Он уже дважды назвал Никиту Ваганова по имени, он говорил добродушно, но и естественно увлеченно, так как призывал, призывал и призывал, и мне подумалось, что между нами могут наладиться хорошие отношения, но не тут-то было. Иван Мазгарев продолжал:

— Беда в том, что ты — пожалуй, самое яркое проявление мелкобуржуазной мелкотравчатости. Следовательно, бороться идейно-насыщенно с Пермитиным не сможешь и даже не захочешь. Что ты с ним можешь сделать? Ровным счетом ничего! Пессимизм современного бытия… Между прочим, скоро я выступлю довольно крупно против современного мещанства с ленинских позиций. Было бы неплохо, если бы ты прочел материал…

Дружбы Никита Ваганов не завоевал, а вот диагноз получил: буржуазная мелкотравчатость, попросту — мелкобуржуазность, как жить, ходить, сидеть и спать с таким диагнозом? Впрочем, Никита Ваганов всей своей остальной жизнью докажет, как ошибался Иван Мазгарев, — мещане, мелкие буржуа не способны на строительство, аскетизм, фанатизм круглосуточного труда для других и так далее и тому подобное… Я сказал Ивану Мазгареву:

— Пришел по шерсть, а ушел стриженым. Спасибо на злом слове, Иван Иосифович!

— Никита, постой, Никита. Я еще не все сказал…

— До свидания! — Я быстро вышел…

II

Как острый металлический осколок застряли в памяти Никиты Ваганова слова Ивана Мазгарева о его, вагановской, мелкобуржуазности; он даже и не думал, что может быть таким ранимым, неуверенным в самом себе. Черт знает что делалось, если даже спасительную Нелли Озерову ему сейчас видеть не хотелось! Тянуло забиться в уголок, закрыв глаза, размышлять. «Мелкобуржуазность! Мелкотравчатость! Ограниченная способность к мышлению!» — и это все от Мазгарева. Прошло минут десять: он встряхнул головой, сделал несколько спортивных движений и сел работать — лекарство от бед и несчастий, и работал до позднего вечера, то есть пришел домой еще позднее Габриэля Матвеевича, который в те дни проводил глубочайшую ревизию состояния дел комбината «Сибирсклес»: готовился передать дело новому главному инженеру. И с каждым днем все больше успокаивался: за годы его начальничания комбинат так хорошо и славно работал, что один неудачный год и последующие за этим приписки, сделанные по распоряжению Пермитина, мало что меняли в хорошо отрегулированном и смазанном механизме — комбинате «Сибирсклес». Хотя «панама» с лесом, — простая как телега, — наделала бед. Предположим, что комбинат «Сибирсклес» должен поставить народному хозяйству страны миллион кубометров леса, в наличии такого количества кубометров нет — предприятия работали отвратительно, вот тогда и сообщается, что миллион-то был, но велик утоп древесины при молевом сплаве, и сообщается такое количество утонувшего леса, какого быть не может, да и в действительности не было. Вторая сторона аферы — увеличение количества леса, якобы оставшегося на берегах в результате быстрого спада воды, — чего не было, кроме, пожалуй, одной сплавконторы, Васютинской. Последнее: варварская вырубка прибереговых кедровников, которые легко взять и погрузить на баржи. Габриэль Матвеевич Астангов увидел, что Пермитин все-таки не сумел до конца разладить дело и мог сказать себе: «Девяносто процентов — работы, десять процентов — преступления! Будем рассчитываться за все и вся, на то мы и есть — мужчины». Он искренне обрадовался приходу зятя:

— Никита, садитесь, если хотите, посумерничаем.

Никита Ваганов сказал:

— Давайте посумерничаем, Габриэль Матвеевич.

А было уже здорово темно, они плохо различали лица друг друга, однако чувствовалось, что Габриэль Матвеевич успокоился, — этого за ним последние полгода не наблюдалось, ну и славно! Никита Ваганов радовался за тестя, тещу, успокоенную успокоением мужа, внешней покладистостью дочери. Одним словом, все было как в лучших домах Филадельфии и Чикаго. Не так уж плохо посумерничать в домашней обстановке! После длинной-длинной паузы Габриэль Матвеевич сказал:

— Чем дольше живешь, тем больше хочется жить. Вот уж несообразность!

— Начал философствовать, Емеля! — сказала теща, а Никита Ваганов дипломатично промолчал: он еще не мог по времени и по существу прожитой жизни разделить утверждение тестя, но уже догадывался, что Габриэль Матвеевич прав на все сто процентов, и ему, Ваганову, совсем немного времени — мгновение! — оставалось до полнейшего понимания пессимизма тестя.

Жена Ника сказала:

— А мне вспоминается детство, папа, ты тогда часто сажал меня себе на колени. Это было так хорошо, папа!