Адмирал южных морей - Каменистый Артем - Страница 6

— Матийцы это, — пояснил Тук, при этом скривившись так, будто полкило лимонов без сахара употребил. — Такие безобразные галиоты только они и пользуют. Дрянь посудина, хотя груза и народу берет много. Да и при ветре хорошем иной раз легко дема может догнать, а при абордаже у него вообще ни единого шанса не будет — разница в команде велика, к тому же с высокой палубы удобнее обстрел вести.

Прикинув количество матийцев, я неуверенно заметил:

— Не вижу большой разницы в команде. Тут человек пятьдесят — шестьдесят всего — силы примерно равные.

— Может, команда уменьшена или что приключилось. Обычно их около восьмидесяти рыл, а часто гораздо больше.

— Гребцы у них тоже рабы?

— На веслах у них преступники и демы пойманные. Те, которых на костер не потащили.

— Что-то не наблюдаю я гребцов.

— В смысле — не наблюдаете? Да как их увидишь при таких делах. Вы только взгляните на посудину. Палуба гребная низкая совсем, прорези над самой водой, так что их при самом слабом волнении закрывать приходится. Все гребцы на корме — нос без них. Помните, вчера ветер был приличный?

— Ну?

— Вот они под него и угодили, причем в опасных водах. Видите, обрывки канатов болтаются? С якорей их сорвало и на острые камни занесло. Как волны начали разбивать, корма осела, нос задрался. Получается, гребцы под водой оказались, а это дело не шибко полезное. Кандалы на руках и ногах, цепями, пропущенными под скамьями, все связаны, никто их особо не любит, так что освобождать не торопились. Небось все там и остались на радость крабовому племени.

— Утонули?! — изумился Люк.

— А ты как думаешь? Уж те, кто ниже всех оказался, точно захлебнулись. А остальных, наверное, добили, не выпустив.

— И как они без гребцов плавать собрались?

— А никак. Галиот этот только с виду целый, а на самом деле днища, почитай, не осталось. Один хороший шторм — и разобьет его окончательно. Засел намертво, взгляните хорошенько: буруны над камнями и слева, и справа, и спереди, и даже сзади. Сам не знаю, как его на самую середину рифа закинуло, но стащить уже не получится. Капкан каменный. Не иначе как в прилив дело было и на очень высокой волне. Все — нет у них больше корабля, а раз корабля нет, то и гребцы ни к чему. Матийцы, должен признать, народ не без странностей, но понимать должны, что в этих местах держать под рукой свору пленных демов и злостных душегубов — затея не слишком толковая. Корми их, пои, охраняй. И зачем? Надо будет — еще наловят. Это хорошего в мире маловато, а такого дерьма хоть двумя ведрами черпай.

Попугай, пристроившийся на ветке ближайшего куста, завистливо произнес:

— Я вижу, эти разгильдяи там пьют что-то интересное. Трактирщик, готов биться об заклад на скромные остатки чести твоей женушки, что у них пойло получше нашего будет.

— Тут ты не прав, — возразил Тук. — Обычай у них скверный — вино портить. Водой его разбавляют и пьют бурду еле-еле розовую. С одной стороны, конечно, лучше, чем просто вода, а с другой — это же глупый перевод добротного напитка.

— Сын мой, да это же гнусное святотатство! — возмутился Зеленый.

Вспомнив все то, что слышал о матийцах, я вынес вердикт:

— Они нам не враги. Надо хоть поздороваться для начала.

— Не враги, но стрельнуть могут, — заметил Тук. — Давайте медленно, спокойно спустимся. И чтобы заметили нас издали, а не в самый последний момент.

— Они и так нас видят, — неожиданно заявил Люк.

— С чего ты это взял? — удивился горбун.

— Дозорные на холме во все стороны посматривают внимательно, но в нашу ни единого взгляда не бросают.

Даже я понял, что это значит. Не хотят дать понять, что мы обнаружены. И еще это может означать, что к нам подкрадывается отряд ловких ребят с приказом взять живыми или мертвыми. Лучше самостоятельно выходить, чем быть схваченными и утащенными насильно: здороваться на равных при таком варианте развития событий будет непросто.

Лагерь потерпевших кораблекрушение жил своей жизнью. Большая часть народу занималась перетаскиванием от кромки прибоя различных вещей, сваленных там грудами. Некоторые пытались вкопать среди камней опорные шесты для навесов или палаток, сооружаемых из парусов, парочка суетилась у костров — над огнем висели пузатые закопченные котлы, и ветер, задувающий с моря, доносил пряные ароматы какого-то незнакомого варева.

Возле единственной на данный момент поставленной палатки на бочонке расселся субъект, сбежавший со съемочной площадки, где шла работа над фильмом о жизни двора Людовика Четырнадцатого.[2] Хотя «солнце» уже зашло, этот тип его прекрасно заменял — сверкал, как отполированная золотая монета. Завитой парик, поблескивающий, будто его бриллиантовой пылью присыпали, сложное пышное одеяние, названий многих элементов которого я даже под пыткой не скажу, начищенные до зеркального блеска вычурные сапожки. А уж кружева в столь безумном количестве, что, если перешить их на эротическое белье, можно пару серьезных борделей на год обеспечить.

Перед этим закоренелым модником навытяжку стоял на порядок более скромно разодетый гражданин, тощий, как солитер, обитающий в желудочно-кишечном тракте страдающей дистрофией коровы, с унылым лицом, украшенным носом, формой напоминающим клюв Зеленого, а размерами — плуг. В руках он держал крошечный серебряный поднос с единственным ярко-красным бокалом. Сидящий на бочонке тип время от времени брал посудину, делал глоток и возвращал на место. При этом он рассеянно наблюдал за процессом перетаскивания грузов, а в нашу сторону ни разу даже не покосился.

И вообще на нас никто внимания не обращал. Но поверить в то, что мы вдруг стали невидимыми, я не мог. Уж слишком демонстративно нас не замечали — все как один куда угодно таращились, но в нашу сторону никто даже головы не поворачивал.

Мне это поведение казалось несколько странным. А еще напрягало, что даже грузчики были одеты хоть и скромнее восседающего на бочонке, но в том же стиле. Мы в сравнении с ними — тройка жалких обитателей помойки, угодившая на вечеринку законодателей моды. А я ведь немало сил потратил, добиваясь от портних и ткачих приемлемого результата, и все разведчики облачены в отличные камуфляжные штаны и куртки. С моей точки зрения — идеальная форма для такого рода войск, но вот с точки зрения матийцев вряд ли. Да у них даже слуга в кружевах с ног до головы, а встречают ведь, как известно, по одежде. Может, таким демонстративным безразличием нам выражают свое презрение?

С другой стороны, разве можно себе представить расшитый кружевами камуфляж? Такой если где и случится увидеть, то на альтернативно ориентированных певцах отечественной эстрады и лишь на концертах, посвященных празднику Победы, а это бывает только раз в году.

Так и оставаясь «невидимками», мы вошли на территорию лагеря, остановились возле «модника», потому как нетрудно догадаться, что он здесь главный. Притормозив от него в нескольких шагах, дружно переглянулись, не зная, что делать дальше в такой забавной ситуации.

Обстановку разрядил попугай:

— Добрый вечер. И что мы пьем?

«Модник», отставив бокал на поднос, вытащил из недр своего одеяния платок, сказать про который «ослепительно-белый» — значило сравнить его с грязной половой тряпкой, вычурным движением отер губы. Пока он этим занимался, «тощий» поднял с груды мешков длиннополую шляпу, украшенную пучком неестественно пестрых перьев, ради изготовления которого истребили как минимум два стада страусов, подал с поклоном. Командир, поднимаясь, взял это «сомбреро», водрузил на голову, но лишь для того, чтобы тут же его снять и размашисто помахать, отчего поднялся неслабый ветер. При этом он чуть поклонился и, распрямляясь, произнес:

— Саед Макуратар аб Веллис из рода Картарисов. Прошу простить за то, что приветствую вас, дорогие гости, в таком неподобающем месте, никоим образом не приспособленном для организации достойной встречи. Даже кресла не могу предложить, из-за чего испытываю один приступ стыда за другим. Оправдания бессмысленны, но на это есть уважительные причины, о коих, безусловно, я вам подробно поведаю. И еще раз простите, но с кем имею честь?