Игорь Саввович - Липатов Виль Владимирович - Страница 76

– Плохо? – негромко спросил Карцев.

– Плохо! – негромко ответил генерал.

Веки у Попова были воспаленными, пальцы правой руки, лежащей на подлокотнике кресла, стиснуты так крепко, что побледнели суставы, верхняя пуговица полосатой модной рубахи под галстуком была расстегнута – такого никогда не бывало; может быть, и слишком яркий наряд генерала говорил, что он взволнован, растерян, а главное, не знает, что делать. До сих пор генерал не решился посмотреть в глаза Карцева.

– Рассказывайте, Геннадий Георгиевич! – сказал Иван Иванович и по привычке вынул из подставки цветной карандаш. – С подробностями, пожалуйста…

Генерал Попов позавчера вечером позвонил в отдаленный район области, нашел Карцева и с многозначительными паузами, иносказаниями и недомолвками умудрился рассказать первому заместителю председателя облисполкома о событиях в переулке Пионерском и о председателе райисполкома Малярко – главной, как выясняется, фигуре в чрезвычайном происшествии.

– Так рассказывайте, рассказывайте!

Генерал убрал руку с подлокотника кресла, мельком глянув в лицо Карцева, заговорил по-военному отрывисто и четко.

– Следствие заканчивается, – сказал он. – Сегодня двое свидетелей отказались от обвинений в адрес Гольцова, появилось еще три свидетеля нападения на обвиняемого… Следователь старший лейтенант Селезнев встречался сегодня после обеда с товарищем Малярко. Все подтверждается.

Генерал помолчал.

– Жалоба, подписанная двадцатью семью жильцами дома по переулку Пионерскому, отправлена в обком партии, – осторожно добавил он. – Она находится у Левашева. А в городе…

Они почему-то смотрели в одну точку – на тот клочок голубого неба, который виделся над крышей здания УВД и который из огромного сумрачного кабинета казался неестественно ярким, неправдоподобным островком небесной голубизны.

– Весь город знает о драке, гараже и возбуждении уголовного дела против Гольцова… Шума и треска – с избытком!

Иван Иванович медленно перевел взгляд с клочка голубого неба на бронзовый чернильный прибор, которым не пользовался и не знал даже, как открываются затейливые крышки увенчанных купидонами чернильниц. Удивительно, но на мраморной подставке отражался тот же самый островок голубого неба. «Надо сказать, чтобы убрали всю бронзу, – подумал Иван Иванович. – Завтра же, не откладывая».

– Какое отношение к делу имеет полковник Сиротин? – спросил Иван Иванович. – Вы его имя не упоминали, но слух о причастности дошел до меня…

Фамилию полковника первому заместителю председателя облисполкома назвал шофер, когда они ехали с аэродрома в город. С большим знанием дела водитель рассказал о Голубкиной и Фалалееве («Это они, Иван Иванович, всю кашу заварили!»), уверенно сообщил, что Игорь Саввович Гольцов драку не начинал, а председатель райисполкома Малярко («Чем он думал, Иван Иванович?») разрешил постройку гаражей на месте детской площадки.

– Стремление помочь всем и каждому не первый раз подводит Сиротина. – Генеральский бас зазвучал гневно. – Полковник Сиротин пытался попридержать Селезнева. Следователь пришел с жалобой ко мне. Каким-то образом вся эта история стала известна прокуратуре.

Иван Иванович почувствовал, что устал до изнеможения. Катера, лодки, тряские «газики», маленькие самолеты, совещания, короткие ночи и длинные дни, комариный смрад болот и речушек, стремительное возвращение – все навалилось разом, когда прошло возбуждение и надежда, что опасность преувеличена, что молва из мухи делает слона. Карцев тяжело полулежал в кресле, прищурившись на отраженный в мраморной подставке голубой клочок неба, отрешенно молчал. «Это – конец!» – подумал он вдруг с таким безразличием, точно речь шла не о самом себе, а о малознакомом человеке.

Карцев почему-то вспомнил, что три дня не менял белье, на костюме расплылось жировое пятно, посаженное на торжественном обеде, вспомнилась и короткая встреча с другом детства Василием Сумовым, теперешним директором средней школы. «Ну, как ты там начальником да еще в большом городе?» Иван Иванович легко ответил, что городская жизнь и высокий посг – это только высокий пост и городская жизнь, и ничего больше, а вот сейчас, сидя за гигантским столом в гигантском кабинете, глядя на побагровевшее лицо генерала, понял, что отвечал другу детства по инерции, формально, собственно, не думая, что говорит.

– А что Малярко? – спросил Иван Иванович.

– Празднует труса! – вдруг жестко проговорил Попов. – Позавчера взял больничный лист, но в исполкоме показывается. – Он многозначительно поднял левую бровь. – Просился к первому, но Левашев не принял… О чем Малярко договорился со вторым – держит в тайне. Прямо из кабинета Цукасова уехал домой, к телефону не подходит… Дважды вызывал «Скорую помощь». Врачи «Скорой» говорят, что два вызова – результат обыкновенного страха.

Тихо было в кабинете и за окнами. Около двух часов назад кончился в Ромске трудовой день рабочего и служащего люда, затихли шаги многочисленных ног, отшелестели резиновыми колесами по асфальту легковые машины, развозящие по домам и дачам ответственных работников, грузовым автомобилям въезд на центральную улицу был запрещен, и даже при открытых окнах на четвертом этаже старинного здания было тихо, как холодной зимней ночью. Легонько поскрипывало кресло под широким в кости генералом, сам Иван Иванович слышал стук собственного сердца.

– Выходит, Гольцов драку не начинал? – медленно спросил Иван Иванович только для того, чтобы не молчать. – Может быть, он превысил пределы необходимой обороны?

– Гольцов только защищался, – уверенно ответил Попов. – Правда, защищался довольно эффектно. Признаться, Игорь Саввович открылся с неожиданной стороны… Вот уж не думал!

Они долго молчали.

– Как пострадавший? – спросил Карцев.

– Вне опасности. От показаний отказался, заявив, что ничего не помнит.

Карцев размышлял о словах генерала, сказанных о муже дочери: «Открылся с неожиданной стороны…» Скоро этот человек придет сюда… Представив, как Игорь Саввович смотрит на дежурного милиционера, входит в приемную, выслушивает просьбу Дины Гарифовны подождать и садится на один из стульев, Иван Иванович ощутил возбуждающее раздражение. По отношению к зятю это было новым состоянием, незнакомым, и понадобилось прислушаться к самому себе. «Долго же он скрывал эту неожиданную сторону! Двойное дно…» Можно было поручиться, что в огромный кабинет войдет полусонный человек, равнодушный ко всему на свете, непременно заденет плечом за дверной косяк, сядет где придется и поднимет на тестя красивые, но потухшие глаза. Отлично сшитый костюм, модные туфли, с аристократической небрежностью повязанный галстук или белоснежная «водолазка».

– Малярко знал, – для порядка спросил Карцев, – что гаражи строятся на месте детской площадки?

Генерал и первый заместитель председателя облисполкома вздрогнули, когда за окнами устрашающе заревела сирена пожарного автомобиля. В июле – жарком и сухом месяце – деревянный центр Ромска частенько охватывали быстрые бездымные пожары: это горели дома столетнего возраста.

– Заявление Игоря Саввовича на гараж шло через районного архитектора Румерова. Он докладывал Малярко о нарушении генплана… – Генерал закурил. – Заявление неделю пролежало на столе Малярко неподписанным, но затем…

Они снова замолчали, слушая, как постепенно истончается рев пожарных сирен и в кабинет нагнетается прежняя глухая тревожная тишина.

С тихой тоской и сутулящей усталостью Иван Иванович подумал, что генерал Попов и он, Карцев, с детским тщеславием и самолюбием обязанных быть сильными людей щеголяют друг перед другом выдержкой, хладнокровием, твердостью характеров, хотя оба понимают, что ни спокойствие, ни умение трезво и разумно разобраться в случившемся не помогут. С погибающего корабля капитан сходит последним – это закон; наверное, хорошо, когда капитан держится прямо и гордо и, не успев прыгнуть в последнюю шлюпку, уходит на дно морское с гордо скрещенными на груди руками, но корабль это – увы! – не спасает.