Глухая Мята - Липатов Виль Владимирович - Страница 27

— Ой, мамочка!

— Врешь! — кричит Семенов и срывается с брезента. За ним вскакивают Силантьев, Титов, Удочкин, парни-десятиклассники, Дарья. Механик Изюмин откладывает в сторону книгу, помедлив, закрывает ее, аккуратно укладывает в карман и только после этого идет на лесосеку. Идет тихо и о чем-то думает.

7

Трактору Георгия Ракова — стыдно.

Виновато подобрав под себя гусеницы, ссутулясь, виновато смотрит на лесозаготовителей потухшими фарами. Он неподвижен и холоден, он намертво притулился к сосне, опав мотором в яму, и от этого кажется особенно жалким. Уныло зияет пустота кабины, погасли красные огоньки, и только из бункера, едва приметный, клубится дымок — машина делает последние вздохи.

Семенов подбегает к трактору, обдираясь, проскальзывает крупным телом в кабину, зло срывает капот и сует голову в мотор.

— Крутаните! — исступленно кричит он.

Ему не видно, кто берется за ручку, но после крика коленчатый вал сразу же поворачивается — смачно цокают поршни, лопнувшим пузырем хлопает такт. Семенову некогда — он не прислоняет свечу к металлической массе, а сжимает ее пальцами, чтобы всем телом ощутить больной укол электрического разряда.

— Еще крутаните!

Тело напрягается. Забыв о том, что удар током может выбить из кабины, Семенов ждет его, но пальцы ощущают только тепло неостывшей свечи. Поршни цокают безостановочно — ручку крутит, видимо, сильный человек, — но Семенов не чувствует ничего. Он выскакивает из кабины, кричит на всю лесосеку:

— Федька, Федька, Титов!

Все забывает, все прощает он Федору в надежде, что у него есть запасная бобина.

— Нет у меня бобины! — отвечает Титов, вращающий ручку.

Семенов вылезает из трактора, прислоняется к гусенице…

Тяжел удар, нанесенный бригадиру. Второй за день: утром, расплескав, раздавив землю, пришла весна; после обеда встал трактор. Один за одним валятся на бригадира тяжелые, как смолевые бревна, удары, и от этого пухнет голова, наливается звоном. Ни мысли в ней, ни желания думать. Что делать? А ничего!

Глубочайшее безразличие ко всему охватывает Григория. Вались все к чертовой матери! Пропадай пропадом! Встал трактор — ну и что ж! Будем работать с одним. Пришла такая весна — а он при чем, он не распоряжается погодой, — будем работать столько, сколько позволит время! К чертовой матери! Он не сам вызвался в бригадиры, а назначили! Он — тракторист, обыкновенный тракторист, как Федор, как Георгий, он такой же рабочий, как и все в Глухой Мяте. Его дело сидеть за рычагами, а не ломать голову над расчетами, выберут Глухую Мяту или не выберут, и не его дело агитировать лесозаготовителей перейти на сверхурочные. Сами не маленькие, должны понимать государственные интересы: они такие же рабочие, как и он. Они тоже — рабочий класс!

К дьяволу все! К чертям собачьим! Пусть другие ломают голову…

Покрасневшими глазами смотрит Семенов на товарищей, молча окруживших машину. Стоят, сочувствуют вроде, а когда заговорил о сверхурочных, отмалчивались, прятали взгляды, поговаривали о профсоюзе. Как за кобылий хвост, ухватились за свои права, забыв о государстве. Сейчас тоже помалкивают, выжидают, какое решение примет он, Семенов. А он никакого решения принимать не будет! Вот так! Маракуйте сами, не маленькие!..

— Не шепчитесь! — вдруг обрушивается на парней-десятиклассников Григорий, заметив, что они о чем-то переговариваются. — Говорите громко! Что предлагаете?

— Нужно перемотать индукционную катушку, — говорит Борис.

Вот оно! Вот как! Не по-простому, не по-рабочему сказано — не бобину, а по-ученому — индукционную катушку. Как же, будущие инженеры! После обеда шептались за его спиной, советовались, дрожали от страха, что некогда будет заниматься, а теперь — перемотать индукционную катушку! Как это — перемотать? Кто ее будет перематывать?

— Значит, перемотать предлагаете? — спрашивает Семенов парней. — Индукционную катушку перемотать… Сами будете перематывать или другим прикажете?

— Полегче, товарищ Семенов! — вспыхивает Борис, уловив в голосе бригадира издевательские интонации. — Полегче!

— А вы не болтайте! — прикрикивает на парней Раков. — Вы дело предлагайте! Как вы ее перемотаете?

Семенов усмехается. Вот вам! Получите от простого тракториста, от неученого. В ремонтных мастерских и то не всегда удается перематывать бобины, а они — в лесу, в Глухой Мяте, где и куска провода-то не найдешь!

Бригадир смотрит на парней с ненавистью. Эка вырядились! В лыжных костюмчиках, в толстокожих ботинках! Вывесили на стенку расписание, по четыре раза в день моются, скребутся, как кошки.

— Перемотчики! — дрожа от ярости, бросает им Семенов.

Парни дружно, враз поворачиваются и уходят от трактора — спортивным шагом, чуть раскачиваясь. Разного роста, разные фигурами, но похожие движениями, затылками, подбритыми по-спортивному. Вот так же уходили они из комнаты, когда бузотерил пьяный Титов.

— Видел? — передергивается Григорий и плечом показывает Ракову на парней.

— Видел! — отвечает Георгий. — Я за ними это давно примечаю… Временные рабочие! Сторонятся наших дел! — добавляет он презрительно. — Ну их к черту! Без них обойдемся! Давайте думать, что делать…

Но Семенов не может оторваться от уходящих парней. На скулах у него, большие, точно шарикоподшипники, ходят желваки, рот туго стянут резинкой. Он что-то шепчет про себя… Чувствует Григорий: безразличие, охватившее его при виде заглохшего трактора, проходит… Погодите же!Трактор будет работать! Будет!

— Выход есть! — говорит Семенов. — По местам, товарищи… Пока обойдемся одной машиной!

Лесозаготовители медленно расходятся. Последним уходит механик Изюмин. Он по-прежнему о чем-то думает, курит папиросу за папиросой.

Когда у трактора остаются только двое, Раков спрашивает:

— Что придумал, Гриша?

— Пойду в леепромхоз!

Раков поднимает лица к небу. Проходит несколько минут, пока он отзывается:

— Пройдешь?

— Пройду!

— Это дело! — коротко одобряет Георгий и больше не говорит ничего. Они хорошо понимают друг друга, Георгий Раков и бригадир Семенов.

8

В майках, босиком сидят лесозаготовители в бараке и маются от жары. Дарья с утра натопила по-зимнему, а пришла весна — окна слезятся, и со стен капает. В комнате резко пахнет портянками, потом, дегтем, которым густо насмолил бродни бригадир Семенов. Сам Григорий сидит на лавке, тянет за подол рубаху — она не хочет лезть на широкие плечи, и он натягивает с трудом. Покончив с рубахой, Семенов нагибается, вытаскивает из-под лавки бродни с торчащими портянками. Выхватив одну, бригадир сожалеюще качает головой — прохудилась, потом раскладывает на полу во всю длину, ставит большую костистую ногу, примеривается — так ли? — немного передвигает ногу с угла на угол и только после этого запахивает портянку. Она схватывает ногу туго, словно перчатка.

— Ишь ты, какое дело! — замечает Никита Федорович, наблюдая, как Семенов обувается. На его лице написаны почтительность и интерес: умело, мастерски наматывает портянки бригадир, и это по душе старику, любящему сноровку в любом деле. — Этак не потрешь… Вот ежели бы еще под пятку сенца подвалить, то шагай хоть в Питер!

Семенов обертывает вторую ногу, и опять Никита Федорович почтительно говорит:

— Занозисто!.. К тому же и портянка хорошая, как ни говори, а фланелевая. Она с холщовой в ряд не идет. Холщовая скатывается, да и ногу холодит… Так что фланелевая не в пример лучше!

Бригадир натягивает бродень, заправляет за голенища концы высунувшихся портянок, пристукивает каблуками, прислушивается к тому, как звучат о пол бродки.

— Постукай, постукай! Лучше спервоначалу определить, хорошо ли села портянка. Потом поздно будет! — одобряет и это старик.

Другие лесозаготовители расположились в обычных позах: Силантьев на скамейке, Изюмин читает, Петр Удочкин, высунув кончик языка, режет березовый корень, Федор Титов валяется на матрасе, а парни занимаются, придвинув лампу.