Голодные игры. И вспыхнет пламя. Сойка-пересмешница - Коллинз Сьюзен - Страница 145

Гейл еще раз бросает взгляд на президента, затем поворачивается ко мне.

– Ну, должен же кто-то из нас налаживать контакты. – Он нежно касается моего виска. – Как себя чувствуешь?

Должно быть, на завтрак в столовой давали тушеную тыкву с чесноком. Чем больше народу собирается, тем сильнее запах. Желудок у меня сжимается, а освещение вдруг кажется слишком ярким.

– Слегка покачивает, – отвечаю я. – А ты?

– В порядке. Вытащили пару осколков. Ничего страшного.

Койн просит внимания.

– Наша информационная атака официально началась. Для тех из вас, кто пропустил вчерашнюю вечернюю передачу и семнадцать повторов, которые с тех пор Бити удалось передать в эфир, мы прокрутим ролик прямо сейчас.

Прокрутят ролик? Выходит, они не только успели просмотреть отснятый материал, но и смонтировали из него ролик и даже уже несколько раз показали? При мысли, что сейчас я увижу себя на экране, мои ладони покрываются потом. Как я выгляжу? Что, если такая же скованная и никчемная, какой была в студии, и они просто отчаялись добиться от меня чего-нибудь получше?

Из стола выдвигаются несколько дисплеев, свет тускнеет. В зале наступает тишина.

Несколько секунд экран остается черным. Затем в его центре вспыхивает маленькая искорка. Она становится все ярче и ярче, постепенно увеличивается в размере, поглощая окружающую черноту, пока наконец весь экран не взрывается пламенем, настолько мощным и реальным, что я как будто чувствую исходящий от него жар. На фоне огня возникает моя брошь с сойкой-пересмешницей, переливающаяся красным золотом, и тут же раздается низкий, звучный голос, который преследует меня в кошмарах.

– Огненная Китнисс Эвердин, – вещает Клавдий Темплсмит, официальный комментатор Голодных игр. – Она все еще пылает.

Внезапно вместо броши на экране появляюсь я сама на фоне настоящего огня и дыма в Восьмом дистрикте.

– Я хочу сказать восставшим, что я жива. Что я здесь, в Восьмом дистрикте, где Капитолий только что разбомбил госпиталь, полный безоружных мужчин, женщин и детей. Все они погибли.

На экране рушащийся госпиталь, отчаяние очевидцев, в то время как мой голос за кадром продолжает:

– Люди! Если вы хотя бы на мгновение поверили, что Капитолий будет относиться к нам по-человечески, если вы надеетесь на прекращение войны, вы обманываете самих себя. Потому что вы знаете, кто они, вы видите их дела.

Камера снова возвращается ко мне, когда я развожу руками, показывая на разрушения вокруг.

– Вот как они поступают! Они должны за это заплатить!

Далее следует фантастическая нарезка фрагментов битвы. Первые бомбы, мы бежим, нас сбивает взрывной волной, крупный план моего ранения (ого, сколько кровищи!), карабкание на крышу, пулеметные гнезда… Наконец несколько самых впечатляющих выстрелов повстанцев, Гейла и моих. Больше всего моих. Падающие планолеты. Резкая смена кадра. Я иду прямо на камеру.

– Президент Сноу предупреждает нас? Я тоже хочу его предупредить. Вы можете убивать нас, бомбить, сжигать наши дистрикты, но посмотрите на это!

Камера показывает охваченные огнем планолеты на крыше склада. Герб Капитолия на крыле тает, превращаясь в мое лицо.

– Огонь разгорается! – кричу я президенту. – Сгорим мы – вы сгорите вместе с нами!

Языки пламени снова заполняют собой весь экран. Поверх них появляются толстые черные буквы, из которых слагается фраза:

СГОРИМ МЫ – ВЫ СГОРИТЕ ВМЕСТЕ С НАМИ!

Слова воспламеняются, изображение на экране выгорает до полной черноты.

Мгновение в зале царит тишина, затем раздаются аплодисменты, а следом за ними просьбы показать ролик еще раз. Койн милостиво нажимает кнопку воспроизведения. На повторе, зная, чего ожидать, я представляю, будто смотрю свой старенький телевизор дома в Шлаке. Манифест против Капитолия. Такого еще никогда не показывали по телевизору. По крайней мере, на моей памяти.

К тому моменту, когда финальный кадр выгорает во второй раз, у меня появляется множество вопросов:

– Это видели во всем Панеме? И в Капитолии?

– В Капитолии – нет, – говорит Плутарх. – Мы пока не можем проникнуть в их систему, но Бити над этим работает. Зато во всех дистриктах видели. Даже во Втором, который в настоящий момент для нас, пожалуй, важнее Капитолия.

– А Клавдий Темплсмит тоже с нами? – спрашиваю я.

Вопрос очень веселит Плутарха.

– Только его голос. Но как удачно вписался! Нам даже подправлять ничего не пришлось. Клавдий действительно произнес эту фразу еще на первых твоих Играх. – Плутарх шлепает ладонью по столу. – А теперь давайте еще раз поаплодируем Крессиде, ее потрясающей команде и, конечно, нашей звезде экрана!

Я тоже хлопаю, пока не понимаю, что я и есть та самая звезда экрана и, наверное, нескромно аплодировать самой себе. Впрочем, все равно никто на это не обращает внимания. Случайно я замечаю, как вымученно улыбается Фульвия. Ей трудно смириться с тем, что идея Хеймитча в сочетании с мастерством Крессиды принесла такой успех, а ее собственный студийный подход оказался провальным.

В конце концов Койн это ликование, похоже, надоедает.

– Что ж, аплодисменты заслуженные. Результат превзошел наши ожидания. Однако у меня вызывает опасения тот риск, на который вы пошли ради успеха операции. Да, налет явился для вас неожиданностью. Тем не менее, учитывая обстоятельства, считаю, нам следует обсудить целесообразность решения отправить Китнисс в реальный бой.

Решения? Отправить меня в бой? Выходит, Койн не знает, как я нагло проигнорировала приказы, вытащила наушник и сбежала от телохранителей? Что еще они от нее скрывают?

– Решение далось нам нелегко, – говорит Плутарх, морща лоб. – Но все сошлись на том, что мы ничего не добьемся, если при первом выстреле будем запирать ее в бункере.

– Ты тоже с этим согласна? – спрашивает президент.

Гейл пинает меня под столом, и только тогда я понимаю, что она обращается ко мне.

– Я? Да, целиком и полностью. Приятно было, для разнообразия сделать что-то самой.

– Хорошо, – говорит Койн. – Однако я призываю подходить к подобным акциям с большей осторожностью. Тем более теперь, когда Капитолию известно, на что она способна.

Слышится гул одобрения.

Нас с Гейлом никто не выдал. Ни Плутарх, на приказы которого мы наплевали. Ни Боггс со своим сломанным носом. Ни «жуки», которых мы затащили за собой в пекло. Ни Хеймитч – впрочем… Хеймитч одаряет меня убийственной улыбкой и медоточивым голосом цедит:

– Ну, разумеется, мы ведь не хотим потерять нашу маленькую птичку, едва она начала петь.

Я отмечаю про себя, что, пожалуй, не стоит оставаться с Хеймитчем наедине. Уж он-то мне не простил этого дурацкого наушника.

– Что вы еще планируете? – интересуется президент.

Плутарх кивает Крессиде, которая заглядывает в свои записи на планшете.

– У нас есть отличный материал с Китнисс в госпитале Восьмого. Можно сделать еще один агитролик под девизом «Вы знаете, кто они, вы видите их дела». Основная тема – как Китнисс общается с пациентами, особенно с детьми, потом бомбардировка госпиталя и его руины. Мессалла уже монтирует. Потом – ролик о Сойке. Самые удачные выстрелы Китнисс, смонтированные с эпизодами восстаний и кадрами войны. Мы назовем его «Огонь разгорается». И еще одной гениальной идеей с нами поделилась Фульвия.

От удивления Фульвия на секунду даже забывает кисло кривить губы, но быстро приходит в себя.

– Не знаю, насколько моя идея гениальна, но я подумала, почему бы нам не снять серию роликов под названием «Мы помним». Каждый ролик посвятить одному из погибших трибутов. Маленькой Руте из Одиннадцатого, старушке Мэгз из Четвертого… Это было бы своего рода персональное обращение к каждому конкретному дистрикту.

– Наша дань памяти вашим трибутам, так сказать, – говорит Плутарх.

– Это потрясающе, Фульвия, – искренне восклицаю я. – Лучший способ напомнить людям, за что они сражаются.

– Это должно сработать, – соглашается она. – А ведущим мог бы стать Финник. Конечно, если ролики будут пользоваться популярностью.