Голодные игры. И вспыхнет пламя. Сойка-пересмешница - Коллинз Сьюзен - Страница 119

Напарник прижимает к барьеру ладонь со своей стороны, а я со своей, как будто могу ощутить его прикосновение через стену. Рот Пита открывается и закрывается. До нас не долетает ни звука – кроме тех, которыми наполнен наш участок. Сначала я пытаюсь читать по губам, но, не в силах сосредоточиться, бросаю эту затею и просто смотрю на его лицо, силясь не растерять остатки разума.

А потом птиц становится больше. Они прилетают одна за одной. Рассаживаются на ближайших деревьях. Разевают клювы. И начинают кошмарный, детально продуманный кем-то концерт. Финник сразу же валится на траву и зажимает ладонями уши так, словно готов раздавить свой собственный череп. Я какое-то время держусь. Даже опустошаю колчан, стреляя по ненавистным птицам. Но стоит упасть одной, как на ветку садится другая. Наконец я тоже сдаюсь и сворачиваюсь калачиком на земле, пытаясь отгородиться от душераздирающих воплей Прим, Гейла, мамы, Мадж, Рори, Вика и даже Пози, беспомощной маленькой Пози…

Знаю: пытка закончилась, потому что чувствую прикосновение рук Пита, которые поднимают меня и уносят из джунглей. И все-таки не разжимаю век, не убираю ладони от ушей. От напряжения мускулы словно окаменели. Пит сажает меня к себе на колени, нежно покачивает, говорит слова утешения. Проходит довольно долгое время, прежде чем я выхожу из оцепенения. И начинаю дрожать.

– Все хорошо, Китнисс, – шепчет напарник.

– Ты их не слышал! – отзываюсь я.

– Я различил голос Прим, еще в самом начале. Только это была не она, а сойка-говорун, – возражает Пит.

– Нет, она. Только не здесь. Птица просто запомнила голос, – вырывается у меня.

– Им хочется, чтобы ты так считала. Помнишь, как в прошлом сезоне я не мог понять, вправду ли у переродка глаза Диадемы? Так вот, это были совсем не ее глаза. И не голос Прим. Разве что капитолийцы взяли запись ее интервью, а потом изменили звук.

– Нет, над ней издевались, – говорю я. – Возможно, даже убили.

– Китнисс, ее не убили. Прим жива. Вспомни: ведь скоро нас останется восемь. А что потом?

– Семерым придется умереть, – в унынии отвечаю я.

– Да нет же, дома. Что происходит, когда в Игре остается восемь финалистов? – Подняв мой подбородок, Пит заставляет меня посмотреть ему прямо в глаза. Добивается пристального внимания. – Ну, что? На последней восьмерке?

Знаю, он искренне хочет помочь, и я задумываюсь.

– На последней восьмерке… У родных и друзей игроков берут интервью.

– Правильно, – хвалит Пит. – У родных и друзей. А как это сделать, если все они умерли?

– Никак, – неуверенно отзываюсь я.

– Вот именно. Поэтому не волнуйся, Прим жива. Она же первая кандидатка на интервью, верно?

Я хочу ему верить. Очень хочу. Просто… эти голоса…

– Сначала Прим. Потом – твоя мама. Кузен. Подруга, – перечисляет Пит. – Китнисс, это была дурная шутка. Страшная. Но по-настоящему пострадать от нее можем только мы с тобой. Мы в Игре, а они – нет.

– Ты сам в это веришь? – спрашиваю я.

– Разумеется, – роняет напарник.

Впрочем, ведь он в состоянии убедить людей в чем угодно. Повернувшись к Одэйру, я замечаю: тот ловит каждое наше слово.

– А ты, Финник?

– Пожалуй. Не знаю, – пожимает плечами тот. – Скажи, Бити, это возможно сделать? Взять чей-то спокойный голос и превратить…

– Ну, конечно, – кивает тот. – Ничего сложного. Такая задачка по зубам даже младшему школьнику.

– Согласна с Питом, – бесстрастно вставляет Джоанна. – Зрители обожают маленькую сестренку Китнисс. Если б ее и в самом деле убили, все дистрикты поднялись бы на восстание. – И вдруг, запрокинув голову, громко кричит: – Представляете, мятежи по всему Панему! Кому такое понравится?

От изумления у меня отвисает челюсть. Никто никогда не произносил таких слов на Голодных играх. Можно не сомневаться, этот фрагмент обязательно вырежут. Но я-то все слышала – и уже не сумею смотреть на девушку прежними глазами. Конечно, медалей за доброту ей не дождаться, а вот за храбрость… Или за безрассудство… А она поднимает несколько ракушек и скрывается в зарослях, бросив только:

– Я за водой.

Когда Джоанна проходит мимо, я безотчетно ловлю ее за руку.

– Не ходи. Эти птицы…

Должно быть, они попрятались. И все равно, не хочу туда никого пускать. Даже ее.

– Ну, мне-то на них наплевать. Я не то, что вы все. У меня не осталось любимых. – Джоанна с досадой выдергивает ладонь и уходит.

А когда возвращается, я принимаю из ее рук воду и молча киваю, зная, как бы ее взбесил мой сочувственный голос.

Пока девушка носит питье и собирает мои стрелы, Бити возится с проводом, а Финник идет купаться. Мне тоже не помешало бы привести себя в порядок, но я еще слишком потрясена, чтобы покинуть объятия Пита.

– Кого же они использовали против Одэйра? – тихо интересуется он.

– Какую-то Энни, – говорю я.

– Энни Кресту, наверное.

– Кто это?

– Мэгз вызвалась добровольцем вместо нее. Энни была победительницей пять лет назад, – поясняет напарник.

Другими словами, в то лето, когда наша семья жестоко страдала от голода, и мне пришлось начать всех кормить.

– Я почти не помню те Игры. Это, случайно, не год большого землетрясения?

– Ага, – подтверждает Пит. – Энни сошла с ума, когда ее напарника обезглавили. Сбежала от всех и долго пряталась. Потом от землетрясения рухнула дамба, и большая часть арены ушла под воду. Энни выжила потому, что лучше всех плавала.

– А потом ей не стало лучше? – уточняю я. – Я имею в виду с головой?

– Трудно сказать. Не помню, чтобы она мелькала во время следующих сезонов. Но, судя по Жатве, девчонке не полегчало.

«Так вот кого любит Финник, – думаю я. – Не вереницу поклонников и поклонниц из Капитолия, а несчастную сумасшедшую девушку с родины».

Грохот пушки заставляет нас всех собраться вместе на пляже. Планолет возникает, по нашим расчетам, в шестичасовом секторе. Челюсти опускаются не один, а пять раз, подбирая растерзанный труп по частям. Кто погиб, угадать невозможно. Что бы ни происходило в секторе номер шесть, я не желаю этого знать.

Пит чертит на древесном листе новую карту, прибавив «Г» вместо «говоруны» на четырехчасовом участке и «тварь» там, где только что собирали расчлененное тело. Теперь нам известно, чем угрожают семь секторов. Выходит, и в нападении соек можно найти светлую сторону: по крайней мере, мы снова представляем себе, в какой части циферблата находимся.

Финник сплетает еще одну миску для воды и рыболовную сеть. Я устраиваю короткое купание и вновь натираюсь мазью. А потом сижу у воды, чищу рыбу, пойманную Одэйром, и наблюдаю за тем, как солнце скрывается за горизонтом. Восходит луна, и арена наполняется таинственным полумраком. Мы уже готовы поужинать сырой рыбой, когда звучит гимн. И появляются лица…

– Кашмира. Блеск. Вайресс. Мэгз. Женщина из Пятого дистрикта. Морфлингистка, отдавшая свою жизнь за Пита. Чума. Трибут из Десятого.

Восемь покойников. Да еще восемь вчерашних. Это две трети участников, а ведь прошло каких-нибудь полтора дня. Своего рода рекорд.

– Что-то быстро редеют наши ряды, – замечает Джоанна. – Кто остался? Мы пятеро, и еще Второй дистрикт?

– Рубака, – прибавляет Пит, не задумываясь: видимо, не забыл совет Хеймитча.

С неба опускается парашют с корзинкой квадратных булочек размером на один укус.

– Это из твоего дистрикта, Бити? – подает голос мой напарник.

– Да, из Третьего, – кивает тот. – Сколько их там?

Финник пересчитывает, пристально вглядываясь в каждую булочку и аккуратно складывая их обратно. Его обращение с хлебом все еще кажется мне подозрительным.

– Ровно две дюжины, да? – уточняет Бити.

– Двадцать четыре, – кивает Одэйр. – Как будем делить?

– Пусть каждый возьмет по три штуки, – предлагает Джоанна, – а те из нас, кто доживет до завтрака, сами как-нибудь разберутся. По жребию, например.

Я отчего-то прыскаю в кулак. Может, из-за того, что она права? Девушка отвечает почти одобрительным взглядом. Или нет, не совсем одобрительным, но слегка довольным.