Анискин и Боттичелли (киноповесть) - Липатов Виль Владимирович - Страница 13

– Это было?..

– Было это первый раз в мае месяце, числа двадцать пятого, но я в тот первый раз от парохода не отставал, как чемодан был в наличности один…

– «…В наличности один». Записал! Ставлю следующий вопрос: кому должны были передать воровской товар в Ромске? Отвечайте!

– Отвечаю, отвечаю помедленне… Прибываю я пароходом в Ромск, беру чемодан, выхожу из пристанского сквера. Ко мне подходит человек в черных очках, при бороде. Спрашивает: «Вы от Боттичелли?» Отвечаю: «Боттичелли любит Каф-ку». Он берет чемодан, а мне на руку – червонец. Потом говорит: «Вам еще и премия полагается!» И… ну, дает мне бутылку водки. Пейте, говорит, не отходя от кассы, чтобы прошло ваше идиотское волнение. Вы, говорит, весь бледный и трясетесь, как… Счас! Как протоплазма…

– Про-топ-лаз-ма… – записывая, повторил Анискин и уважительно покачал головой. – Ты, Григорьев, с шибкой интеллигенцией воровски дела завел… Протоплазма! Нет сказать: дрожишь, как осиновый лист… Все рассказал?

– Все, до волосочка.

Анискин всем телом, пытаясь скрыть неприязнь и брезгливость, повернулся к Верке Косой. Он довольно долго глядел на нее пронизывающими глазами, потом, непонятно усмехнувшись, спросил:

– Подтверждаете показания Григорьева, гражданка Косая?

Верка суетливо вскочила, молитвенно сложив руки – ладонь к ладони, затараторила, запричитала, запела, заюлила:

– Все, все подтверждаю, до последней капелюшечки подтверждаю, что правдынька вся от начала до кончика, я бы и сама во всем призналась, да прийти не успела, боялася, но хотела, хотела, это вся деревня знает, прийти к тебе, дядя Анискин, родненький, миленький, с повинной.

– Ма-а-алчать! – крикнул Анискин, и Косая даже присела, ойкнула.

– Почему молчать, почему, родненький? Когда надо, миленький, показанья давать, ты говоришь: молчать!

– А потому, что ты меня дядей Анискиным называешь. Прее-еекратить! Я тебе вот кто: участковый! Более – ни слова! Не гражданин, не товарищ, а участковый… Поняла?

– Ой, поняла, родненький, не буду больше дядей Анискиным обзываться… Ой, миленький, участковенький, все-все подтверждаю.

– Сядь, запишу, помолчи, не трясись для виду… «Все подтверждаю. Точка». У кого брала чемодан для передачи гражданину Григорьеву?

Верка опять вскочила, приняла прежнюю позу:

– Ой, да я слыхом не слыхала, ой, да я и глазом не видала, ой, да я нюхом не нюхала, кто мне чемодан давал! – Сунув руку за пазуху, она выхватила бумажку. – Ой, родненький, ой, участковенький, вот по этой бумажечке, миленький, я все и производила.

Анискин принял половинный лист машинописного текста, положив посередине меж собой и следователем, взглядом уткнулся в написанное. Знакомым шрифтом было напечатано:

– «Чемодан найдете под шестой елью, рядом с большой муравьиной кучей. Взять ровно в 23-00. Боттичелли». Вот такая история, Игорь Владимирович, получается! – И к Верке Косой: – В первый раз с этим Боттичелли вы где встретились?

– Ой, миленький, участковенький, да я его так ни разу и не встренула! Все через записку, родненький, ладненький, добренький…

– Так… А шестнадцатого июля в ноль-ноль часов с кем возле хлева во дворе гражданина Неганова вела шепотом беседу?

Верка замахала руками, точно ветряная мельница:

– Ой, да это выдумки, родненький, ни с кем я беседу не поимела, участковенький, и кто это только придумал честных людей порочить…

Участковый встал, официально подтянулся.

– Вы пока свободны, гражданка Косая…

– Правильно, Федор Иванович, пусть гражданка подумает на досуге о забытой встрече с неизвестным на дворе Неганова.

Как только Косая, шаркая подошвами, по-монашески сутулясь и чахоточно покашливая, с благолепным лицом и опущенными постно глазами вышла из комнаты, Анискин облегченно вздохнул и освобожденно произнес:

– Через пять минут потерпевший придет, директор Яков Власович…

Качушин перебрал несколько бумаг, что-то записал в большой и блестящий блокнот, переменил свободную позу на рабочую. Он был молод, красив, интеллигентен, одним словом, принадлежал к новой, современной формации работников МВД.

– Гражданин Григорьев Иван Макарович, – начал он спокойно, вежливо и в меру строго. – Возьмете чемодан, набитый для веса тяжестями, сойдете с «Пролетария» на ромской пристани, будете дожидаться встречи со связным… Вести предлагаю себя обычно, как раньше при встрече со связным, молчать и не привлекать внимания окружающих, когда связного будут задерживать работники Ромского уголовного розыска…

– Как же я на «Пролетарий»-то попаду? – мрачно, но веселее прежнего спросил матрос.

– Об этом не заботьтесь… Все ли поняли, гражданин Григорьев?

– Понял! Сделаю, как велите…

– Превосходно! Однако учтите, что вы… Вас тоже задержат.

Матрос поник, посерел.

– Ждите дальнейших распоряжений на улице, возле дома. Посидите на скамейке…

Матрос не успел дойти до дверей, как в них постучали. Получив разрешение, вошел директор школы Яков Власович – несчастный, согбенный, даже, ей-ей, постаревший, так как забыл побриться.

– Садитесь, Яков Власович, садитесь, мил человек! – подставляя удобный стул, заторопился Анискин. – Сядьте, сядьте, найдем ваши иконочки!

Качушин, встав и подойдя к директору, крепко и дружески пожал ему руку.

– Здравствуйте, Яков Власович!

– Рад приветствовать вас, Игорь Владимирович! Варвару-великомученицу тоже украли…

Капитан райотдела подошел к выложенным и взгроможденным на подоконник иконам, взглядом попросил Якова Власовича приблизиться. Тот быстро вскочил, подбежал, но еще на бегу Анискин его оберег от разочарования.

– Это еще пока не ваши иконы, Яков Власович, – ласково сказал он. – Это пока поповские, а ваши мы со дня на день найдем…

Качушин сказал:

– Нуждаемся в вашей компетентном консультации, Яков Власович… Посмотрите на иконы и скажите, лучшие ли, самые ли ценные неизвестный преступник отобрал для отправки в Ромск? Правда ли, что неизвестный – большой ценитель древнерусского искусства? Наденьте перчатки…

Глаза директора школы мгновенно прояснились, лицо помолодело; он такими бережными и волнующимися руками начал перебирать иконы, какими убеленный сединами профессор-филателист пинцетом кладет редкую марку в альбом.

– «Борис и Глеб»! – благоговейно произнес директор. – Третьяковская галерея сочтет за праздник акт получения такой иконы. – Охо-хо! Спаситель в терновом венце… Божья матерь, примерно семнадцатого века! Что? Девять икон из четырнадцати украденных? Две подброшены, три… Да, да! Отсутствуют иконы сомнительного достоинства… Преступник непременно и категорически знаток. Мать моя, иконы проложены тонким поролоном и специальной влаго– и воздухозащитной пленкой! Он – коллекционер, и коллекционер громадного размаха! Игорь Владимирович, пишите уверенно: знаток.

По Оби – широкой и солнечной – мчался корабль на подводных крыльях, «Метеор». На палубе стоял матрос Григорьев. С берега на него смотрели Качушин, Анискин и Яков Власович. Скоро, то есть почти в считанные секунды, «Метеор» превратился в точку, потом – еще быстрее – исчез из поля зрения.

– Иконы и вещественные доказательства я передал с капитаном «Метеора», – сказал Качушин. – Будет произведено всестороннее исследование…

– Изотопами? – живо заинтересовался Анискин. – Или лучами, которые рентгеновски?

– Всесторонне, Федор Иванович, – ответил следователь. – Думаю, надо скорее возвращаться. Следует произвести официальный запрос на всех четверых подозреваемых – образование, истинное место рождения, связи с коллекционерами икон и нумизматами.

Яков Власович внезапно сделал догоняющее движение в сторону исчезнувшего «Метеора», забеспокоился чрезвычайно.

– Как бы у матроса иконы не украли! – воскликнул он.

– Вам-то что? – удивился Анискин. – Иконы-то – поповские!

– Как что? – всплеснул руками директор. – Может пропасть народное достояние.

Анискин примолк, глядя в пустой купол безоблачного неба, наконец пробормотал огорченно: