Часы с браслетом - Липатов Павел - Страница 1

Павел Липатов

Часы с браслетом

А он был жив и невредим, только сильно кружилась голова, и во рту ощущался противный вкус меди.

В оглушающей тишине капсулы отчетливо тикали наручные часы.

«Эксперимент начался в двенадцать ноль-ноль ноль две секунды тридцать шесть сотых», – вспомнил Герман и поглядел на табло.

Табло это, обычно именовавшееся в институтских разговорах «телевизором», показывало собственное время капсулы, до начала Эксперимента совпадавшее с московским, координаты капсулы во времени и ряд других необходимых данных.

Но сейчас экран табло был слеп и мертв.

В кабине горело только аварийное освещение.

«Похоже, авария, – подумал Герман. – Скверно. Для начала попробуем определиться в пространстве…»

Он поднял перископ и прижался лбом к мягкому нарамнику.

«Ага, я нахожусь в лесу. Это неплохо. Лучше, чем в болоте, в озере в кратере вулкана. Мальчик Гера заблудился в лесу… А откуда, собственно, взялся лес? Ладно, с лесом разберусь потом, а сейчас надо сверить часы… а заодно и календарь».

– Черт бы побрал этот «телевизор»! – вслух сказал Герман. – Нашел время ломаться!

«Время… „Телевизор“ сломался, а часы идут. Обычные часы в машине времени. Хорошие, между прочим, часы…»

Герман отщелкнул замки, отвалил люк, встал и огляделся. Вокруг стоял почти голый березовый лес. Нежаркое солнце поднималось в серое небо, с которого сыпался мелкий снег. С запада глухо доносился тяжелый зловещий гул.

«Ничего не понимаю, – подумал Герман. – Ехал на двое суток назад, а приехал на два месяца вперед. И вдобавок занесло в какую-то глухомань!»

Он зябко поежился, задернул «молнию» на куртке, натянул поглубже шлемофон и спрыгнул на землю.

Яйцевидная капсула вдавилась в лесную почву. Герман обогнул корму и присвистнул. Вся левая часть кормы носила следы страшного электрического удара. Эмаль покрытия обгорела и во многих местах отлетела. Торчали пеньки сплавившихся антенн.

«Как молния точно ударила… Загадка за загадкой!»

Герман сокрушенно крякнул, достал измерительные приборы и инструменты, надел резиновые перчатки и полез проверять состояние блоков энергоэлементов.

Было уже совсем светло, когда, усталый, чумазый и злой, он вылез из кормового отсека и забрался в кабину. Из пристегнутого к боковине кресла планшета достал бортжурнал и записал:

«Собственное время капсулы – 12.03 московского. Прибытие капсулы в точку X. Табло не действует, определиться не смог. Характер местности – березовый лес. Локальное время – около 7 часов, восход. Поздняя осень, приблизительно конец октября. Состояние удовлетворительное, пульс 88, легкая тошнота.

12. 07. Обследовал капсулу. Сильные повреждения покрытия кормы с расплавлением трех из пяти антенн вследствие электрического удара большой силы. Причины неизвестны.

12. 10 – 13.44. Проверил энергоблоки. Повреждений нет. Потенциалы блоков – в пределах нормы».

Герман закрыл журнал и задумался. Если его действительно забросило на два месяца вперед, то запас энергии мог и не обеспечить возвращения.

Из приоткрытого люка тянуло холодом. Инженер задраил люк, включил наружные микрофоны, поудобнее устроился в кресле и достал бортпаек. Но закусить ему не удалось. Доносившийся с запада гул усилился, перерос в завывающее гудение. Герман открыл люк и высунулся наружу.

В просветах между вершинами черных берез видна была идущая на восток армада двухмоторных самолетов. Шли они довольно высоко, геометрически четким строем.

«Это не десант, наши Аны выглядели иначе. На что же это похоже? Определенно, я это видел. Ну да, видел – в старой фронтовой кинохронике. Но там, в небе, не кинохроника. Неужели?…»

От внезапной догадки у Германа нехорошо заныло внутри.

В небе прогудела еще группа самолетов.

Теперь инженер знал время, в котором находился.

Эти самолеты шли бомбить Москву.

О возвращении не могло быть и речи. Энергии было во много тысяч раз меньше, чем требовалось в создавшейся обстановке.

Значит, нужно было вживаться в эту эпоху. Как это делается, Герман представлял себе весьма смутно. Но он твердо знал: надо идти на восток. Там была Москва. Там можно будет найти помощь.

И еще знал Герман: даже его небольшие познания могут пригодиться нашим. Ведь ему было известно развитие событий на сорок лет вперед!

Герман вышел из кабины и снова обошел капсулу. Округлая, приземистая, покрытая эмалью цвета слоновой кости, она выглядела гигантским черепом доисторического зверя. Это была крыша, тепло, защита. Дом, наконец. Однако оставлять капсулу на виду Герман опасался.

Задача маскировки несколько облегчалась тем, что аппарат находился в довольно густом кустарнике и частично сливался со снегом. Но в капсуле не было топора, и Герману пришлось собирать по окрестностям сучья и ветки.

Он возвращался из чащи с очередной охапкой хвороста, когда до слуха его донесся треск пулеметных очередей и рев авиамоторов. Над лесом, по-видимому, шел воздушный бой. Герман постоял, прислушался и хотел было идти дальше, как вдруг далеко в лесу грохнул взрыв, через секунду-другую ударил еще один, ближе. Затрещали ломающиеся деревья.

Герман бросил хворост и побежал, споткнулся, упал и, падая, успел заметить валящийся почти прямо на него горящий самолет. Волна горячего воздуха ударила инженера в спину. В уши ворвался оглушающий грохот взрыва.

Когда он очнулся, солнце стояло почти в зените. Гудела голова, хотелось пить. Герман протянул руку набрал пригоршню снега, пожевал. На руке виднелся ожог. Спина при каждом движении отзывалась резкой болью. Зубы стучали от пронизывающего холода, знобило.

Герман встал на колени и огляделся.

Там где была капсула, дымилась большая воронка. Вокруг воронки догорали кусты. Валялись обломки изуродованного металла.

«Вот и все – с горечью подумал Герман, – вот теперь я окончательно стал Робинзоном. Ему угрожали людоеды, а мне как бы на фашистов не наткнуться. Ну что ж, вспомним десантную молодость, действия одиночного бойца на территории, занятой противником. А из оружия – только перочинный ножичек, ну и самбо, конечно. Да, ситуация… Что ж, вперед, десантник, хоть и не с неба ты свалился!»

Он отыскал на земле свой шлемофон, отряхнул его б колено, надел и пошел на восток, превозмогая боль в спине.

Впереди что-то забелело. Герман продрался сквозь заросли и увидел зацепившийся за деревья парашют. На стропах, метрах в двух с половиной от земли, висел мертвый летчик, одетый в кожаный меховой костюм и сапоги на «молнии». Шлем с головы сорвало, светлые волосы слиплись от крови. На левом бедре висел планшет.

Герман подошел, подпрыгнул, ухватил летчика за ноги, повис. Ветви затрещали, подались. Теперь Герман мог дотянуться до замка подвесной системы. Но замок то ли заело, то ли Герман не так за него взялся – высвобождать летчика из лямок пришлось ножом.

Парашютист мягко свалился наземь.

Из-под комбинезона виднелось серебряное шитье на воротнике серой куртки. Под узлом галстука на красно-бело-черной ленте топорщился разлапистый черный крест с белой окантовкой.

«Немец… Да, это настоящая война, а не маневры, не кино и не галлюцинация. Так где же я нахожусь? В этих немецких надписях черт ногу сломит! Вот Москва, „Москау“. Смоленск… Можайск… Нет, не умею я читать полетные карты, к тому же трофейные. Хотя… кажется, линия фронта проходит где-то здесь. Скорее всего я на своей территории. Только мне могут и не поверить. Примут за шпиона – и к стенке. Документов никаких, все в капсуле пропало. А даже если бы и не пропало – не для сорок первого года мои документы. И костюм не по моде. И не по сезону тоже».