Лучшее во мне - Спаркс Николас - Страница 31

Таким образом, он приготовился ждать и вскоре заметил одного, кто мог бы вполне им быть: молодой темноволосый малый. Слишком уж он откровенно флиртовал с Кэнди, чтобы это было просто так. Эби видел, как она коснулась его руки, а когда принесла ему пива, нагнулась, вывалив перед ним свои груди. И только Эби встал, чтобы пойти и навести там порядок, как у него затрезвонил телефон: звонил Доусон. Потом он, барабаня пальцами по рулю, вез в больницу Теда, распластавшегося на заднем сиденье. Однако, даже мчась в Нью-Берн, Эби рисовал себе в воображении Кэнди с тем самоуверенным нахалом — как он срывает с нее топ, а она стонет в его объятиях.

Вот сейчас она заканчивает работать. При этой мысли Эби вскипел от ярости, потому что точно знал, кто провожает ее к машине, но ничего не мог изменить. Сейчас нужно выяснить, что затеял Доусон.

Всю ночь Тед то приходил в сознание, то снова отключался. Из-за лекарств и сотрясения мозга он плохо соображал, даже когда был в сознании. Однако к середине следующего утра он начал чувствовать. Чувствовать ненависть. Эби он ненавидел потому, что тот все допытывался, не собирался ли Доусон прийти за ним; Эллу, потому что та все ныла, переживала и всхлипывала; ненавидел свою родню, их шепот доносился до него из коридора — там все решали, стоит ли им его по-прежнему бояться. Но больше всех он ненавидел Доусона. И, лежа в постели, до сих пор пытался понять, что именно произошло. Последнее, что он запомнил, перед пробуждением в больнице, был стоявший над ним Доусон. И понять смысл того, что ему говорили Эби с Эллой, ему удавалось далеко не сразу. В конце концов врачи были вынуждены его связать и пригрозили вызвать полицию.

Потом он все же стал поспокойнее, поскольку только так мог выбраться отсюда. Эби сидел на стуле, а Элла на кровати рядом. Она все суетилась вокруг него, и он с трудом подавлял в себе порыв врезать ей как следует, хотя был привязан к кровати, а потому даже при всем желании не смог бы этого сделать. Мысль о Доусоне снова заставила его попробовать ремни, которыми он был пристегнут, на прочность. Ну все, ему не жить, это как пить дать, и плевать Теду на предписание врача оставаться в больнице под наблюдением еще одну ночь и ограничить активность. Ведь Доусон может исчезнуть из города в любую минуту. Рыдания Эллы стали перемежаться с икотой.

— Пошла прочь, — сквозь зубы процедил Тед. — Мне нужно поговорить с Эби.

Элла вытерла лицо и без звука вышла из палаты. Тед повернулся к Эби. Брат выглядел хуже некуда — лицо горит, весь в поту. Заражение. Это Эби нужно в больницу, а не ему.

— Вытащи меня отсюда.

Эби, поморщившись, подался всем телом вперед.

— Хочешь снова пойти с ним разбираться?

— Я еще не закончил. Эби показал на гипс.

— И как ты собираешься с ним разбираться, когда у тебя сломана рука? И если ты вчера с двумя пистолетами не смог ничего ему сделать.

— Ты пойдешь со мной. Сначала привезешь меня домой, и я возьму еще один «глок». А потом мы с тобой доведем дело до конца.

Эби откинулся на стуле.

— А с чего это я должен этим заниматься?

Тед не мигая смотрел на брата, пытаясь осмыслить сказанное.

— Потому что последнее, что я запомнил, прежде чем отключиться, это его слова о том, что ты следующий.

10

Доусон бежал вдоль берега моря, по плотному, слежавшемуся песку, вяло догоняя нырявших в волнах крачек. Несмотря на ранний час, пляж был полон: кто-то вышел на утреннюю пробежку, кто-то выгуливал собак, дети уже вовсю строили замки из песка. За дюной на террасах люди, положив ноги на перила, наслаждались утренним кофе.

С гостиницей Доусону повезло: в это время года те отели, что у пляжа, как правило, забиты до отказа, и ему пришлось обзвонить несколько мест, прежде чем нашелся номер, от которого только что отказались. У него был выбор, где поселиться: здесь или в Нью-Берне, но поскольку в Нью-Берне располагалась больница, решил, что лучше обосноваться где-нибудь от нее подальше. Он собирался лечь на дно. Тед этого, конечно, так не оставит.

Как Доусон ни старался, не мог выбросить из головы темноволосого незнакомца. Если б он за ним не пошел, не узнал бы об устроенной Тедом засаде. Призрак поманил Доусона, и он — как в прошлый раз, в океане, после взрыва на платформе — двинулся на его зов.

Эти случаи не выходили у Доусона из головы — крутились один за другим, замыкаясь в круг, не давая покоя.

Одно чудесное спасение могло оказаться просто случаем. Но два? Доусон впервые задумался, не действует ли темноволосый незнакомец, спасая его с каким-либо дальним прицелом, возможные мотивы которого Доусону неизвестны.

Пытаясь прогнать от себя эти мысли, он прибавил ходу. Воздух вырывался из легких с трудом. Не сбавляя темпа, Доусон снял с себя рубашку и, как полотенцем, обтер потное лицо.

Затем он, сфокусировав взгляд на маячившей вдалеке пристани, решил бежать к ней, еще увеличив скорость, и через несколько минут мышцы его ног горели. Он хотел достичь предела своих физических возможностей, при этом глаза его продолжали бегать по сторонам: сам того не замечая, он сканировал людей на пляже в поисках своего темноволосого незнакомца.

Добежав до пристани, Доусон, однако, не остановился, но продолжил бег в том же темпе до самой гостиницы. Впервые за долгие годы к концу пробежки он чувствовал себя хуже, чем в ее начале. Он согнулся, не в силах отдышаться. В ответах на свои вопросы он не продвинулся ни на йоту и не мог не ощущать кардинальных перемен, произошедших в нем с момента приезда в город. Все кругом теперь казалось иным, и причиной тому были не темноволосый незнакомец или Тед и не кончина Така. Все изменилось из-за Аманды. Воспоминание, живущее в его памяти, вдруг стало реальностью, вибрирующей, живой версией прошлого, которое никогда не отпускало Доусона. Юная Аманда снилась ему не раз. Интересно, подумал он, какой она будет в его снах теперь? Чем она станет для него? Этого он не знал. Но в одном он не сомневался: когда Аманда с ним, ему ничего больше от жизни не нужно. Мало кому доводится пережить такое.

Жизнь на пляже наконец стихла. Люди после раннего моциона возвращались к своим машинам, в то время как отдыхающие еще не расстелили свои полотенца. Ритмично, наводя дремоту, о берег плескались волны. Доусон, прищурившись, смотрел на море. Размышления о будущем приводили его в отчаяние. Нельзя было сбросить со счетов тот факт, что у Аманды муж и дети. Некогда пережитое расставание с ней навсегда оставило в его сердце глубокую рану, и мысль о том, что придется снова пережить все это, внезапно стала Доусону невыносима. Ветер набирал силу, шепча на ухо, что время, отпущенное ему с Амандой на сей раз, истекает. Доусон направился в холл гостиницы. Осознание печальной реальности лишало его сил. Как жаль, что ничего нельзя изменить.

Пропорционально выпитому кофе в Аманде росла готовность для разговора с матерью. Они расположились на задней веранде, выходящей в сад. Мать в безупречной позе сидела в белом плетеном кресле, одетая так, словно ждала в гости самого губернатора, и разбирала события прошедшего вечера. Ей, по-видимому, доставляло удовольствие разоблачать бесконечные заговоры и скрытую критику в тоне и словах подруг за ужином и игрой в бридж.

Из-за долгой игры в карты вечер вопреки ожиданиям Аманды, надеявшейся на то, что он продлится час, ну максимум два, затянулся до половины одиннадцатого. И даже тогда, судя по всему, расходиться по домам никому не хотелось. К тому времени Аманда уже зевала и не могла припомнить, о чем говорила мать. Разговор, кажется, ничем не отличался от их обычных разговоров, которые, впрочем, можно услышать в любом маленьком городке.

Разговор, начавшийся с обсуждения соседей, перешел на внуков, потом на ведущих занятия по изучению Библии, на рост цен на ростбиф и на то, как правильно вешать занавески, и все это приправлялось щепоткой безобидных сплетен. Словом, разговор был как всегда, однако мать, хлебом не корми, любила все поднимать до уровня государственной важности, хоть это и было нелепо. Она придиралась ко всему и все умела драматизировать. Аманда радовалась, что мать начала свои бесконечные жалобы лишь после того, как она допила первую чашку кофе.