Они появляются в полночь - Хэйнинг Питер - Страница 31

Он вздохнул и принялся писать аккуратным убористым почерком профессионала-газетчика:

«Есть темы, проникнутые всепокоряющим интересом, но слишком ужасные, чтобы стать законным достоянием литературы…»

Получится, скорее всего, эссе, а не рассказ, ведь он собирается отнестись к поставленной задаче серьезно и обстоятельно. Ему частенько приходило в голову, что мир, конечно, вовсе никакой не театр, а огромное, пышно разукрашенное кладбище с надгробиями, под которыми не всегда находят положенный покой их владельцы, — слишком многие из них тщетно стараются сбросить с себя пелену савана, поднять заколоченные тяжелые крышки гробов. Ну что такое, позвольте узнать, его литературный труд, как не усилия противостоять обществу, стремящемуся втиснуть его в прокрустово ложе своих норм и как следует придушить; обществу, тяжелому, унылому и бесчувственному, словно комья земли, сброшенные с лопаты могильщика?

Он прервался и пошел в кладовку за свечой (керосиновую лампу давно пришлось заложить), а для середины дня, пожалуй, темновато, несмотря на то что на дворе март. Его заботливая теща хлопотала по хозяйству в доме, из соседней комнаты доносилось тихое дыхание измученной болезнью жены. Бедняжка Вирджиния заснула и на какое-то время перестала ощущать изнурительные боли. Вернувшись обратно со свечой, он зажег ее, обмакнул перо еще раз и продолжил:

«Погребение заживо, несомненно, чудовищнее всех ужасов, какие когда-либо выпадали на долю смертного. И здравомыслящий человек едва ли станет отрицать, что это случалось часто, очень часто…»

Его воспаленный мозг и изощренная фантазия принялись перерабатывать услышанную сегодня историю. Произошло это здесь, в Филадельфии, в его же квартале, по соседству, меньше месяца назад. Вдовец спустя некоторое время после смерти жены пришел на ее могилу. Наклонившись, чтобы положить цветы на мраморный обелиск, он услышал странные звуки, доносящиеся из-под земли. Он счел, что супруга была похоронена живой, и вне себя от радости тотчас же нанял людей для произведения эксгумации тела покойной. Когда открыли гроб, оказалось, к всеобщему удивлению, что тлен не тронул ее тела. Он отвез ее домой, и ночью женщина пришла в сознание.

Так, по крайней мере, свидетельствовала людская молва. Быть может, что-то в истории было преувеличено или не соответствовало действительности, а может быть, все это было чистейшей правдой. Дом, в котором это произошло, находился совсем недалеко от жилища писателя на Спринг Гарден-стрит, где он сейчас корпел над листом бумаги.

По достал записные книжки, полистал их и принялся делать оттуда выписки, выстраивая план повествования, выискивая различные примеры: мрачная история возрождения из мертвых в Балтиморе, еще одна — на этот раз во Франции; кроме того, по-настоящему жуткая цитата из лейпцигского «Хирургического журнала», подтвержденный под присягой случай оживления мертвеца разрядами гальванической батареи в Лондоне. Подумав, он дописал, приукрасив романтическими подробностями, случай из собственного жизненного опыта, который ему запомнился с детства, проведенного в Вирджинии. Когда он уже собирался поставить точку и закончить эссе, ему пришла замечательная идея.

Почему бы не узнать подробнее об этом пресловутом филадельфийском случае заживо погребенной и о самой восставшей из мертвых? Это бы придало остроту его сочинению, он мог бы написать кульминацию, привязанную ко времени и месту, что обеспечило бы успех рукописи, уж тогда-то ее непременно напечатают. Помимо всего прочего, он бы удовлетворил наконец свое собственное любопытство, которое, чего там скрывать, терзало его так же, как и вечные муки голода. Отложив перо в сторону, По встал из-за стола, снял с крюка черную шляпу с широкими полями и видавший виды военный плащ, который он носил со времен своей неудачливой кадетской юности в Вест-Пойнте. Завернувшись в него, он открыл входную дверь и очутился на улице. Март ворвался в природу и в жизнь Филадельфии радостно, шумно и могуче. Холодная сухая пыль ударила в глаза; По крепче сжал губы под темно-русыми усами. Ноги его отчаянно мерзли под слишком легкими для погоды брюками в полоску, ботинки давно уже нуждались в по-чинке.

Так в какую же сторону направиться?

Он припомнил название улицы, что-то ему еще вроде говорили о пришедшем в беспорядок садике возле дома.

Вскоре он все-таки нашел это место или то, что могло бы им быть, сад и в самом деле был совершенно запущен: кругом торчали стебли сухих прошлогодних сорняков, собравшихся в неопрятные узоры. По не без труда отворил скрипучую калитку, прошел по тропинке, вымощенной грубыми плитами, к крыльцу. На двери висела бронзовая табличка с именем владельца: Гаубер. Он взял молоток, висевший у двери, и громко постучал. В доме вроде бы послышалось какое-то движение, однако дверь оставалась запертой.

— Никто не живет там теперь, мистер По, — заметил стоявший на улице мальчик-рассыльный из бакалейной лавки с тяжелой корзиной в руках.

По сошел вниз по ступенькам. Он хорошо знал парнишку: как-никак он задолжал бакалейщику одиннадцать долларов.

— А ты уверен? — спросил он паренька.

— Как же, — словоохотливо пояснил тот, переложив тяжелую ношу из одной руки в другую. — Кабы там кто жил, так они бы покупали в нашей лавке, правда ведь? А я бы доставлял покупки, не так ли? Но я работаю здесь уже шесть месяцев, а покупки сюда ни единого разу не приносил.

По сказал парню «спасибо» и пошел по улице, но не к своему дому — нет. Он решил разыскать контору своего приятеля, некоего Пембертона, издателя по профессии, чтобы провести с ним время и, чем черт не шутит, одолжить немного денег.

Перехватить у Пембертона не удалось ни доллара, и у того наступили тяжелые времена, но он предложил глоток-другой виски, от которого По скрепя сердце отказался, однако с благодарностью разделил с хозяином трапезу из супа, галет, сыра и чесночной колбасы. Дома он был бы вынужден ограничиться хлебом с черной патокой, разве только теща что-то бы одолжила или выпросила у соседей. Солнце уже успело зайти за горизонт, на улице темнело, когда писатель с чувством пожал руку Пембертону и произнес благодарственную речь за оказанное гостеприимство. Предстоял путь домой по вечерним улицам Филадельфии.

Дождя, благодарность Небесам, не было. Грозы часто настраивали По на печальный лад. Ветер утих, и мартовское небо было чистым, если не принимать во внимание небольшой кучерявой тучки и ретировавшейся к горизонту темной полосы. Поднималась полная луна цвета замороженной сметаны. По внимательно изучал узор из пятен и теней на белом диске. А разве не мог бы он, к примеру, написать еще один рассказ о путешествии на Луну — вроде того, о Гансе Пфаале, но только на этот раз уже вполне серьезно. Размышляя, он шагал по улице в сгущавшихся сумерках, пока не оказался как раз напротив того самого дома с запущенным садом, со скрипучей калиткой и надписью на дверях «Гаубер».

Парнишка-то был, оказывается, неправ! В окне фасада виднеется какой-то водянисто-голубой свет — или нет, показалось. Нет, нет, не показалось! Определенно видна фигура в окне, вот человек наклонился, прильнул лицом к стеклу и, похоже, смотрит прямо на него.

По прошел через калитку к входной двери и, решив попытать счастья еще разок, постучал.

Ожидать ответа ему пришлось довольно долго, затем раздался скрежет открываемого старого замка. Дверь открывалась внутрь медленно и со скрипом. По успел подумать, что насчет света он, видимо, обманулся, потому что перед ним зиял черный проем двери. Из темноты прозвучал голос:

— Что вам угодно, сэр?

Голос был хриплый и тихий, как будто открывший дверь произнес эти слова при последнем дыхании. По смахнул с головы широкополую шляпу, и сделал один из своих учтивых поклонов.

— Простите великодушно за непрошеное вторжение… — По растерянно замолк, потому что не знал, к мужчине он обращается или к женщине. — Извините, здесь живут Гауберы?

— Здесь, — был ответ, тихий, хриплый и по-прежнему бесполый. — Что вам угодно, сэр?