Годы прострации - Таунсенд Сьюзан "Сью" - Страница 58

— Слыхал, что ты теперь на химии. — Затем он усадил меня в кресло, в котором только что сидел, встал сзади и посмотрел на мое отражение в зеркале. Взъерошив редкие кустики волос на моей голове, он заявил: — Можно пойти ва-банк и сбрить все к чертям собачьим. Что от них толку, сам подумай? Ни вида, ни блеска.

— Мне нравятся бритые головы, — вставила Георгина.

Перспектива лишиться последних волос меня не вдохновляла, но жена настаивала:

— Ади, ты каждый день в душе теряешь их целыми пучками. И, если слив засорится, придется вызывать сантехника, а это стоит недешево.

Пока я колебался, Лоуренс пригласил в соседнее кресло миссис Льюис-Мастерс и принялся снимать с нее бигуди.

— Люди пустыни, — сообщила старуха, — почитали лысину как признак мудрости и мощной сексуальной потенции.

— Ладно, Лоуренс, сбривай, — сдался я.

Пока парикмахер сушил феном волосы миссис Льюис-Мастерс, я листал брошенную ею «Деревенскую жизнь», и вдруг с разворота с фотоотчетом об Охотничьем бале в Бельвуаре на меня глянуло улыбающееся, счастливое лицо Георгины — я аж вздрогнул. Она стояла под ручку с «достопочтенным Хьюго Фэрфакс-Лисеттом» в окружении других саблезубых охотников, поднимавших бокалы с шампанским. Они словно поздравляли Хьюго и Георгину с помолвкой. Я показал журнальную страницу жене.

— Я же тебе рассказывала, забыл? — рявкнула она.

— Почему же, отлично помню. Ту ночь я как раз провел в больнице после очень неприятной, болезненной биопсии.

Георгина понизила голос:

— Хьюго не с кем было туда поехать. В последнюю минуту его предполагаемая спутница отказалась.

— Я не виню тебя за то, что ты туда поехала. Но почему ты выглядишь такой счастливой? Ты же говорила, что тебе там страшно не понравилось, что тебя тошнило от «шайки придурков», которые наперебой хвастались тем, как они измывались над беспомощными лисами.

Соорудив из волос миссис Льюис-Мастерс нечто вроде шлема (это ее обычная прическа), Лоуренс передал даму своему помощнику (который, по словам Георгины, только и умеет, что сметать кисточкой остриженные волосы с лица и шеи, да и то не слишком ловко) и повернулся ко мне:

— Итак, бреем голову, и, кстати, у меня есть сказочная продукция от Андре Агасси, с ней твой скальп засияет, как солнце.

За каких-нибудь пять минут он сбрил все мои волосы и намазал голову увлажняющим лосьоном. Я уставился на свое отражение. Череп блестел под лампой дневного света, и очки вдруг стали очень заметны.

— Будет лучше, когда ты немного загоришь, — утешила меня Георгина.

Лоуренс взял с меня всего 5 фунтов за бритье, но вместе с увлажнителем от Агасси, тонизирующим лосьоном и кремом, придающим коже шелковистость, счет разросся до 40 фунтов. На чай я Лоуренсу не оставил.

Дома мать сказала, что ей всегда нравились лысые мужчины — с тех пор, как она увидела Юла Бриннера, танцующего на балу с Деборой Керр в фильме «Король и я».

Отец рассмеялся:

— Господи! Ты похож на бильярдный шар на ножках. На твоем месте я бы поостерегся попадаться на глаза Ронни О’Салливану[71], а то он как увидит твою башку, так тут же загонит ее в лузу, не успеешь и глазом моргнуть.

Отец смеялся до икоты, пришлось дать ему воды, чтобы он успокоился. Зачем, спрашивается, отец выдал эту усложненную метафору? С целью скрыть свои истинные чувства, потому что на самом деле его душили слезы? Если так, то он сумел всех обвести вокруг пальца.

Грейси, придя из школы, погладила меня по голове:

— Мне нравится твоя новая прическа, папа.

Я очень устал, и во рту у меня все горело.

— Какая же это прическа? — раздраженно возразил я. — У меня ведь совсем не осталось волос.

У Грейси задрожали губы, но мне удалось предотвратить плач, позволив дочери отполировать мою лысину хозяйственной салфеткой.

— Можно я возьму «Блеск» для мебели? — спросила Грейси.

Я ответил отказом, тогда она неторопливо легла на ковер перед камином и забилась в истерике. Я бессильно наблюдал, как она колотит руками и ногами. Спустя пять минут девочка спокойно встала и вышла из комнаты.

Воскресенье, 9 марта

По дороге в больницу мать свернула на Хайстрит и притормозила у книжного магазина. Мы вышли из машины, посмотрели в оконное стекло. Там были рабочие, стенки между торговым залом, подсобкой и кладовкой они уже сломали — получилось одно большое пространство.

— Здесь будет «Теско Метро», — доложила мать. — Думаю, не устроиться ли к ним на работу. У меня ведь полдня свободны, пока ты лежишь на химии.

Дневник, надо же быть до такой степени бесчувственной?

Когда меня пристегнули к капельнице, я позвонил жене на работу. Ответил Хьюго Фэрфакс-Лисетт и сказал, что Георгина разговаривает по другой линии с Штатами:

— Извините, Адриан, я не хотел бы ее отвлекать, она сейчас обговаривает условия сделки с тамошним турагентом.

— Да, я слыхал, что вы планируете заманить к себе автобусные туры с американскими туристами.

— Янки стали очень нервными и путешествуют неохотно. Надо убедить их, что Аль-Каида вряд ли взорвет нашу оранжерею, когда они будут там пить чай… Мне бесконечно жаль, — продолжал он, — что ваша жена в последнее время очень много работает и вам, наверное, ее не хватает, но в апреле у нас открытие сезона, так что хлопот полон рот. Мы делаем весеннюю уборку тридцати четырех комнат, приводим в порядок восемьсот сорок акров оленьего парка и углубляем ров с водой. Уверен, вы понимаете, каково нам приходится.

Мне не терпелось закончить разговор, но я не знал как.

— Я слышал, вы не в лучшей форме в последнее время, — не унимался Фэрфакс-Лисетт.

Я признал, что это так.

— Георгина наверняка прекрасно о вас заботится. Она замечательная женщина.

— Ну, — возразил я, — жену я теперь не часто вижу, но моя мать оказывает мне всяческую поддержку.

— Прекрасно, прекрасно. Семья — это страшно важно.

Мы помолчали. Он явно ждал реплики с моей стороны, но я не нашелся что сказать, кроме:

— Будьте добры, попросите Георгину позвонить мне, когда она освободится. Спасибо.

Попробовал съесть апельсин, почищенный матерью, но не смог, жевать было слишком больно. Меня предупреждали о подобном побочном эффекте.

Зашла Салли проведать меня, сказала, что моя лысая голова выглядит «круто». Я с неизменным терпением внимаю бесконечной саге об отношениях Салли и Энтони, и мне совершенно ясно, что жених обманывает ее с другими женщинами, но Салли, похоже, в упор не замечает его похождений.

— На выходные мы собирались в горы на Волчьи отроги, — рассказала она сегодня, — но, когда Энтони загрузил в машину все походное снаряжение, выяснилось, что для меня там не осталось места.

— И он поехал один?

— Да, — кивнула Салли, — он был таким расстроенным, когда мы разговаривали по телефону.

— У него что, шатровая палатка? — с ноткой скепсиса в голосе спросил я.

— Палатка на четверых, но спальные мешки занимают очень много места.

— А какая у него машина? Мини?

— Нет, внедорожник, но он всегда берет большой запас продуктов.

— Салли, у вас рост сто шестьдесят сантиметров. Вас можно втиснуть куда угодно.

— Да, но кроме еды и палатки надо взять походную плитку, снаряжение на случай дождя, резиновые сапоги, бутыли с питьевой водой, поддоны для льда, утеплительный коврик, надувной плот, весла…

Дневник, я сдался. Она просто не хочет видеть то, что происходит у нее под носом.

По дороге домой мать пристально поглядела на меня:

— Георгина не вылезает из поместья. Надеюсь, ей хорошо заплатят за сверхурочные.

Домой жена вернулась в половине одиннадцатого. У нее возникли проблемы с рабочими, копающими ров.

— Немудрено, — заметил я. — Им, должно быть, трудно работать в темноте.