Годы прострации - Таунсенд Сьюзан "Сью" - Страница 51

Моему подарку жена страшно обрадовалась и немедленно переложила всю ерунду, которую она носит с собой, из старой сумки в новую.

На этом фоне ее подарок смотрелся несколько несоразмерно — коробка с сериалом «Офис». Однажды я обронил, что симпатизирую «офисному» антигерою Дэвиду Бренту. И на этом шатком основании Георгина умозаключила, что я с упоением отсмотрю весь многочасовой сериал. Она ошиблась.

Мать подарила мне диск «Великая Кэтри Дженкинс». К футляру она приклеила записку: «Знаю, ты любишь оперу». И это чистая правда, дневник, мне действительно нравятся оперные арии. Но я люблю, когда их исполняют невротические дерганые женщины и мне начинает казаться, что они вот-вот бросятся вниз головой с падающей Пизанской башни (или сотворят что-нибудь еще в том же роде). Госпожа Дженкинс, однако, такая хорошенькая, розовенькая, и грудь у нее как две зефирины. Я же предпочитаю певиц чернявых, костистых и с более агрессивными грудными железами.

Индейка оказалась слишком большой для нашей духовки. Я пошел в сарай за кувалдой. Еле нашел ее, после чего несколькими ударами расплющил птице грудную клетку. Потом поехал с матерью на терапию. Мать надела мой подарок:

— У меня сроду не было такого дорогого украшения. Твой отец всегда ходил в «Ратнерз»[65].

Салли пребывала в унынии. Энтони ничего не подарил ей на Рождество. Вместо подарка он пожертвовал от ее имени 100 фунтов КОЗВ (Канадскому обществу защиты волков). На День коробочек Салли собралась к родителям, в Вулверхэмптон.

Когда я вернулся домой, Георгина не пустила меня на кухню.

— Праздничный обед под контролем, — заявила она, — и я не хочу, чтобы здесь кто-нибудь топтался и мешал мне. Позову, когда надо будет накрывать на стол.

Выбрасывая мусор — в основном обертки и упаковки от рождественских покупок, — я краем глаза заметил коробку с надписью «Жареный картофель от тети Бесси». Покопавшись в мешке, я обнаружил следующее:

Обманщица! Что еще она скрывает от меня? Конечно, я не выдам жену, но я глубоко разочарован. Рождественский обед из полуфабрикатов — это уже не то, повариха должна париться у плиты, потея от жара и тревоги. Единственным вкладом моей матери в праздничное застолье был фирменный мясной соус Моулов. Мать готовит его по секретному рецепту, который передается женщинами рода из поколения в поколение.

Гости восторгались угощением, а мать обняла невестку и сказала, что лучшего рождественского обеда она в жизни не ела. Я же посмотрел Георгине прямо в глаза — ожидая, что она отведет взгляд, — но она дерзко уставилась на меня, принимая похвалы. Любопытно, как ей удалось замаскировать гудение микроволновки? Уж не для того ли она включала на кухне радио на полную громкость?

Когда убрали со стола, мужчины из семьи Моул по традиции вымыли посуду. Затем все играли в «Лестерскую монополию». Отец серьезно промахнулся с приобретением Часовой башни и окончательно разорился, купив «Гранд-отель» на Гранби-стрит[66]. Бернарду то и дело выпадало «заключение в Лестерскую тюрьму», а мать прибрала к рукам все бесплатные парковки. Выиграла Георгина, но я почти уверен, что она жульничала. Я не участвовал в этой забаве, потому что не вижу смысла в соревновательных играх. И обрадовался, когда мать с отцом ушли к себе, — из-за батута в нашей гостиной стало довольно тесно, а с инвалидной коляской и вовсе не повернуться. Лег в постель в половине десятого в изнеможении. Долго не мог уснуть, размышляя, как бы избавиться от Бернарда. Он — бездомный, безработный и без денег.

Среда, 26 декабря

День коробочек

Терапия.

За аппаратом был эстонец Стефан. Он упомянул — на идеальном английском, кстати, — что половину заработка посылает матери, своей семье и прочим родственникам.

— Семья — это кошмар, верно? — развил тему я.

— Жизнь не пожалею за мою семью, — ответил Стефан. — Я не видел мать уже два года.

Днем перекусили холодной индейкой с печеной картошкой. Отец слегка рассвирепел, сообразив, что Бернард носит его одежду.

— Я лишился независимости, — взвыл отец, — мои дни сочтены, а жена раздает мою чертову одежду. Не можешь подождать, пока я умру, Полин?

Бернард похлопал отца по плечу:

— Джордж, старина, я тебе все верну, но мое шмотье еще в стирке.

— Ты эгоистичный балбес, Джордж, — вступилась за гостя мать. — У тебя шкаф ломится от тряпок, которые ты никогда не носишь. Неужели тебе жалко смены одежды для Бернарда?

— А вот жалко! — кричал отец. — Ему положили самую большую картофелину и усадили рядом с Грейси. Рядом с Грейси сижу я!

— Кончай придуриваться, Джордж, — заорала в ответ мать. — Твоя картофелина была не меньше, чем у Бернарда.

Георгина вскочила с визгом:

— Черт подери! Я что, должна сантиметром измерять эти долбаные картофелины?

Но отец завелся.

— А где красная капуста? — гремел он. — Ты знаешь, как я ее люблю. И ее всегда подают на День коробочек.

Не понимаю, дневник, зачем отцу понадобилось портить нам День коробочек склочными претензиями по поводу красной капусты и размеров картошки. В комнате повисла гнетущая тишина, слышно было только, как столовые приборы скребут по тарелкам и как перемалывают пищу челюсти. Затем хлопнула входная дверь. Я встал со вздохом посмотреть, кто к нам явился.

Это был Бретт.

Я выглянул во двор узнать, где он поставил машину. Машины не было. Тогда я спросил, как он добрался до свинарников.

— Доехал до автостоянки «Лестерский восточный лес», — объяснил Бретт, — и там у меня кончился бензин, а наполнить бак было не на что. Я все потерял, Адриан.

Отец так спешил навстречу второму сыну, что застрял в проеме кухонной двери. Бретт выронил из рук пластиковый пакет «Харродс» и бросился к отцу. Упав на колени перед инвалидной коляской, он обнял отца за шею.

Спустя минуты две отец сказал:

— Сынок, отпусти. Иначе ты меня задушишь.

— Я никогда не отпущу тебя, папа, — возопил Бретт. — Я останусь здесь и буду заботиться о тебе всю оставшуюся жизнь.

Это заявление явно встревожило мать, она негромко проговорила, обращаясь к Георгине:

— О Джордже забочусь я.

Не без труда я выдернул коляску из дверного проема и втолкнул отца на кухню. На Бретте был дорогой костюм в полоску, но воротничок белой рубашки потемнел от грязи, а щеки покрывала неряшливая щетина. Сев на кухонную табуретку, он прижал ладони к лицу и разрыдался.

Бернард встал у него за спиной:

— Соберись, чувак. У меня тоже с финансами облом, но я не разваливаюсь на части.

Бретт поднял голову:

— Слушай, ты, тупой старый пердун, спорим, тебе нечего было особо терять. А я лишился трех квартир класса люкс, «ламборгини» и хренова хедж-фонда!

Бернард налил себе водки, ничем ее не разбавив, и сел за стол.

— Бернард — гость в нашем доме, Бретт. Извинись, — потребовал я.

Наступившую паузу нарушила Грейси:

— Мне тоже пришлось извиняться, когда я назвала мамочку жирной.

— Живи у нас, сколько захочешь, сынок, — сказал отец. — У нас найдется для тебя свободная койка.

Меня это сильно раздосадовало. Я собирался попросить родителей поселить Бернарда в их гостевой комнате. А теперь ее займет мой обанкротившийся полубрат.