Годы прострации - Таунсенд Сьюзан "Сью" - Страница 23

Среда, 26 сентября

Вопреки моим ожиданиям, мистер Томлисон-Берк вовсе не походил на аристократа, больше напоминая завсегдатая картинга, который обожает врезаться в чужие электромобили. У него была смуглая кожа и руки, как у каменщика. Оставалось лишь надеяться, что он не станет делать мне ректальное обследование, — вряд ли, думал я, найдутся одноразовые перчатки, в которые можно втиснуть его толстые пальцы-сардельки. Однако доктор оказался очень любезным и деловитым. Ректальное обследование не причинило боли (наверное, он пользовался мизинцем — точно не скажу, я ведь лежал к нему спиной).

— Судя по анализам, — сказал он, — у вас повышенная доброкачественная гиперплазия предстательной железы, что указывает на существование проблемы.

— Проблемы, — повторил я.

— Да.

Я смотрел на его волосы, черные, густые, волнистые. Слово «рак» висело в воздухе, но никто из нас его не произнес.

— Ректальное обследование показывает, что ваша простата сильно увеличена, — продолжил доктор. — Полагаю, было бы разумно начать лечение как можно скорее. Я направлю вас к моему коллеге мистеру Рафферти.

В чем специализируется мистер Рафферти, поинтересовался я.

— Он онколог, — пояснил Томлисон-Берк.

— Онкология — это эвфемизм рака? — спросил я, хотя и не очень хотел услышать ответ.

— Онкология изучает и лечит опухоли.

— Значит, у меня опухоль?

— У вас определенно опухоль, — медленно кивнул врач. — Но мы пока не знаем, насколько она разрослась. Будем надеяться, что мы захватим ее вовремя.

В этот момент я пожалел, что не позволил никому сопровождать меня к врачу. Георгина, моя мать, мистер Карлтон-Хейес — все предлагали пойти со мной. Даже отец промямлил, что поехал бы со мной, если бы удалось вызвать такси, в которое можно втиснуть его кресло-каталку. И теперь я жалел, что за дверьми кабинета никто из них меня не ждет.

От врача я отправился в магазин, и у меня было такое чувство, будто это не я, а мой призрак шагает по тротуару. На мне было мое белье, носки, ботинки и костюм (пусть не самый парадный, но приличный), а внутри зияла пустота. Я обещал позвонить жене, как только выйду из больницы, но я не мог говорить, во рту пересохло, а нужные слова не находились. Поэтому мистер Карлтон-Хейес стал первым человеком, кому я рассказал о диагнозе.

Он заварил чаю, насыпал в мою чашку две ложки сахара и усадил меня за стол в подсобке. А потом поведал, как, будучи молодым человеком, серьезно заболел — у него обнаружили опухоль мозга.

— К счастью, в тот период я находился в Швейцарии, готовился к восхождению на Маттерхорн. Врачи опасались, что я утрачу умственные способности в какой-то мере.

— Но ведь этого не случилось, правда? — воскликнул я. — Умнее человека я в жизни не видывал.

— Ну, на некоторое время я напрочь позабыл греческий и латынь, но позднее благополучно вспомнил. — Он положил руку мне на плечо: — Почему бы вам не пойти домой, мой дорогой? Вы пережили ужасное потрясение.

Я ответил, что лучше посижу пока в подсобке и соберусь с мыслями. Звякнул колокольчик, и мистер Карлтон-Хейес вышел в торговый зал. Я услыхал, как посетительница спрашивает, есть ли у нас пособие по колдовству. У нее с соседкой общая живая изгородь. Соседка, однако, не желает подстригать изгородь со своей стороны, и посетительница хочет воздействовать на нее колдовским заклятием.

Почему по меньшей мере половина из тех, кто приходит в наш магазин, сумасшедшие?

Четверг, 27 сентября

Второй такой ночи в моей жизни я точно не вынесу. Новость о диагнозе Георгина приняла очень близко к сердцу. Сначала она плакала, потом впала в ярость.

— Почему ты? — кричала она. — Ты никому не сделал ничего плохого, и пусть только кто-нибудь опять заявит, что Бог существует, — я заткну ему глотку кулаком! Если Он или Она на самом деле есть, почему Он или Она позволяет тупым уродам разгуливать по улицам в абсолютно добром здравии?

Услышав вопли через стенку, к нам явилась моя мать.

— Почему Господь наказывает тебя, а не меня? — рыдала она. — Если бы я могла пересадить твою опухоль себе, я бы так и сделала. Худо-бедно, но я прожила свою жизнь. И мне больше незачем торчать на этом свете, разве что ради семьи и тех двух недель, на которые твоего отца раз в год забирают в больницу, чтобы я могла перевести дух. — Закурив, она добавила: — Это убьет отца, мы не должны говорить ему о твоей опухоли.

— Мы уже скрываем от него «Шоу Джереми Кайла». Нельзя же всю жизнь уберегать его от трагедий.

Проснулась Грейси. Когда она спустилась в гостиную, такая очаровательная в пижаме диснеевской принцессы, я схватил ее на руки и не отпускал, пока она не сказала:

— Папа, ты слишком крепко обнимаешься. Спусти меня на пол.

Постепенно все немного успокоились и отправились сообщать отцу. На слово «опухоль» он отреагировал следующим образом: ударил кулаками по ручкам инвалидного кресла и возопил, обращаясь к потолку:

— И ты еще называешь себя милосердным, Господи? Ты убил своего сына, а теперь убиваешь моего!

Мать откупорила бутылку шампанского (в холодильнике у нее всегда имеется шампанское про запас, на случай какого-нибудь празднества). Она подала мне бокал со словами:

— Давайте отпразднуем первый шаг на пути Адриана к выздоровлению.

Целый день я ничего не ел, шампанское ударило в голову, и на какое-то время я преисполнился оптимизма, но это ощущение быстро прошло. Когда мы вернулись к себе, я уложил Грейси в постель и почувствовал, как страх сжимает мне сердце. Увижу ли я мою дочь взрослой?

Пятница, 28 сентября

Не могу писать.

Суббота, 29 сентября

Получил извещение по почте о том, что мистер Рафферти примет меня в своей клинике утром во вторник.

Воскресенье, 30 сентября

Я, Георгина, Грейси и родители отправились обедать в «Медведя».

В пабе сидела миссис Голайтли со своим мужем, угодливым льстецом.

— Миссис Льюис-Мастерс страшно понравилось принимать вас в гостях, — крикнула она мне.

Георгина приподняла брови:

— В гостях?

Я рассказал ей о старой миссис Льюис-Мастерс.

— Ади, — вздохнула моя жена, — не связывайся с очередной пенсионеркой. Надо о себе подумать.

Как обычно, еда была ужасной. Йоркширский пудинг разваливался на тарелке, брюссельская капуста размякла от долгой варки. Когда я пожаловался миссис Уркхарт на ее стряпню, она резонно ответила:

— Никто не просит вас приходить сюда.

И действительно, никто не просит.

— Я полагал, вам будет интересно выслушать комментарии по поводу ваших блюд.

— Сами бы попробовали готовить воскресный обед на шестьдесят с лишним человек, — проворчала миссис Уркхарт, — да еще в маленькой кухне, где нет вентиляции.

Мать тронула меня за локоть:

— Адриан, тебе нельзя волноваться. Твоей прострации это вредно.

И так теперь будет всегда? Простата станет центром моей жизни?

Днем я вышел прогуляться в одиночку. Осенние деревья были красивы, как на картине. В небольшой рощице за «Свинарней» я уселся на поваленную белую березу и позвонил Пандоре. Судя по шуму на заднем плане, Пандора находилась в ресторане, полном народу.

Я спросил, где она.

— В «Вагамаме». Как раз доедаю лапшу.

— У меня плохие новости.

— Что-нибудь с моей матерью? — встревожилась Пандора.

— Нет.

— Ты разводишься? — повеселела она.

— Нет. У меня опухоль.

— Какая опухоль? — Голос у нее дрогнул.

— Предстательной железы.

— Да помолчите вы, мать вашу! — крикнула она начальственным тоном. Публика в ресторане притихла. — Кто тебя лечит? — спросила Пандора.