Женись на мне, дурачок! - Чиркова Вера Андреевна - Страница 5

В конце концов, во всех своих злоключениях виновата она сама, разве не так?

Глава 3

Деревенская улица весенним погожим утром — это самое пустынное место в мире. Все трудоспособное и не очень население в это благословенное время занято на задних дворах. Скребут, чистят, копают, чинят и точат, в общем, готовятся к весеннему огородно-полевому авралу.

Потому-то мы и добрались до лавки практически незамеченными.

Я продал сонному лавочнику с хитрыми глазками алый халат миледи и бархатные, испачканные грязью туфли, продал куртку разбойника и его сапоги, сняв их с ног Ортензии. Но как я ни торговался, после приобретения лакейского комплекта в виде длинного камзола, шляпы и сапожек на покупку лошадей денег не хватало.

Пришлось доставать из кармана статуэтку.

— Это очень памятная мне вещь, — едва не пуская слезу, горестно вздыхал я, нежно оглаживая пальцами пузатенького позолоченного котенка. — Я получил ее в подарок… — тут я понизил голос до едва слышного шепота и, наклонившись к самому уху торговца, сообщил: — От дамы!

Он хитро хмыкнул и понимающе подмигнул.

— Я не могу ее продать… — страдал я, — только оставить под залог. Но! Если случится так, что я не смогу сюда вернуться… отправь ее миледи Монтаеззи. И она даст тебе на двадцать квадратиков больше. Только это между нами!

— А сколько же вы хотите?

— Эта вещь… она бесценна! И я просто негодяй… что оставляю ее в залог всего за пятьдесят квадратиков!

— Двадцать! — отрезал он, жадно блеснув глазками.

— Нет. Пусть тогда повезет кому-нибудь другому. — Я потянул к себе котика.

— Сорок! — Навар в виде двадцати посверкивающих квадратиков искрился в его глазах.

— Что я делаю! — Хватаясь одной рукой за сердце, а другой за статуэтку, скорбно закрываю глаза. — Нет! Нет…

— Договорились, — выдирая котенка из моих судорожно стиснутых пальцев, бормотал лавочник.

— Ах, если бы я так не спешил! Я бы сам поймал этих двух бандитов, отобравших наших лошадей! О! Мои прекрасные гостольские скакуны! И ведь мы почти добрались до вашей деревни! Они возникли на дороге как из-под земли, — приговаривал я, опуская в карман мешочки с золотом. — А здесь мы, наверное, ничего приличного купить не сможем?

— Ну почему! У меня есть неплохие лошади, — воодушевился лавочник, алчно рассчитавший, что еще до наступления ночи станет хозяином гостольских скакунов.

Его лошади оказались запряжной парой, и я по дешевке выторговал у лавочника очень приличную крытую повозку.

Всего через полчаса, захватив мешок с провизией, купленной в этой же лавке, мы весело катили в сторону ближайшего городка.

Как это всегда бывает, когда нарушаются правила переноса, нас выкинуло в очень неудобном месте. Почти на середине прямой линии, которую я мысленно провел между замком миледи и домиком Клариссы. Но вся беда в том, что напрямик эти два места не соединяет ни одна дорога. Более того, между ними лежат непроходимые леса и гиблые болота. И я от души благодарил Всеслышащего за то, что нас не выкинуло ни в одно из них.

Теперь нам нужно было проехать не один десяток лиг до ближайшего городка, потом спуститься по реке к южному тракту, а там уже решать, в какую сторону отправляться. Впрочем, для себя я все уже решил: хочу немного отдохнуть, поэтому еду к Клариссе.

— А ты здорово умеешь торговать, — ехидно буркнула Ортензия, когда я остановил лошадей у небольшой речушки, чтобы напоить. — Особенно чужими вещами.

Но я великодушно не стал отвечать на ее колкость, ведь это были первые слова миледи, с тех самых пор как она увидала на своих коленях остриженные локоны.

Нам и самим пора было подкрепиться; тот пирожок, что я проглотил, пока хромой конюх запрягал наших лошадей, показался мне… очень неубедительным. Поэтому я поставил перед косматеньким конопатым пареньком, в которого превратилась миледи, корзинку с пирожками, кувшин с молоком и две кружки.

— А больше… ничего нет? — принюхавшись к припахивающему коровой молоку, подняла страдальческий взгляд Ортензия.

— Ну… судя по тому, чем угощают в замке Монтаеззи, это просто королевский пир, — хмыкаю, откусывая сразу полпирожка.

— Да сколько еще лет ты будешь это поминать! — с досадой вскричала она, отбрасывая в сторону пирожок.

— Во-первых, — разозлился я, — не разбрасывайся едой! Во-вторых, прежде чем причинить другому боль или страдание, советую вначале опробовать это на себе. В-третьих, выбери сама, как тебя называть, я не собираюсь обращаться к прислуге со словами «миледи Ортензия»! И последнее: припомни, умеешь ли ты хоть что-нибудь делать своими руками, чтобы нам не попасть впросак?

— Да почему ты… так со мной разговариваешь? — Она приподняла было ручку для пощечины, но, припомнив, чем это чревато, с усилием опустила ее на колени. — Где тебя так воспитали?

Ну-ну. Я еще не забыл, что это самое большое оскорбление для благородного дворянина, не воспитывавшегося в пажеском корпусе. Сообщить ему, что его мать, бабушки, тети и прочие принимавшие участие в воспитании родственницы просто деревенские клуши. По всем правилам я должен сейчас надуться и не обращать на выходки миледи никакого внимания. Но, ты уж прости меня, Зигель, я так поступать вовсе не намерен.

— А тебе уже не нравится мое воспитание? — перегнувшись через корзинку, я почти прижал миледи плечом к стенке повозки. — Как же так, дорогая, ведь еще ночью ты была так в меня влюблена. А у любимых, как всем известно, нет недостатков. Ну, взгляни же мне в глаза… ведь ты еще собираешься выйти за меня замуж?

Она отодвинулась от меня, вжалась в обитые дешевым ситцем доски и следила за моим пальцем, приближающимся к ее подбородку, с таким отвращением и ужасом, точно это была змея.

Никогда еще девушки не шарахались от меня с таким испугом… даже когда на мне не висела иллюзия смазливого личика Зигеля.

И это оскорбило и до глубины души возмутило меня. Потому что подтверждало самые худшие подозрения о причинах такой внезапной горячей любви миледи к бедному Зигелю.

А ведь посмотреть на нее со стороны — девчоночка-простушка! Голубенькие глазки, рыжеватые бровки, худенькая, почти мальчишечья фигурка, веснушки, ярко проявленные сегодняшним солнцем… Даже дурной мысли при взгляде на такую не мелькнет! Девочка-одуванчик! А внутри жадная, корыстная и бессердечная паучиха. Из той породы, что сразу после свадьбы сжирают своих избранников.

— Ну так как насчет любви? — Все теснее прижимал я паучиху в угол и думал при этом, будет ли считаться угодным Всеслышащему, если я ее чуть придушу и сброшу с этого моста.

Чтобы она больше никогда никого не сожрала.

Или… не стоит пачкать руки?

— Зигель… не надо… — краснея под моим задумчивым взглядом, прошептала Ортензия, и я опомнился.

Нет, наверное, Всеслышащий все же не одобрит такого решения проблемы. Ее нужно поймать на горячем и судить. А пока… пусть живет!

— Ну, Орти, раз ты не хочешь есть, сбегай вымой в реке кружки! — отстранившись от нее, холодно командую я и с удовольствием слежу, как на ее лице возмущение сменяется разочарованием, потом досадой, покорностью…

Через минуту, удобно устроившись на кучерском сиденье, снисходительно наблюдаю за неуклюжими попытками миледи спрыгнуть с повозки с глиняными кружками в руках. Интересно, а ее-то где воспитывали, если она такой простой вещи сама сообразить не может? Что нужно сначала поставить кружки на скамью, спрыгнуть, потом их взять.

Ой-ей-ей! Какой неудачный кульбит! Надеюсь, хоть кружки уцелели?

А что это она, интересно, не встает? Ждет, пока я прибегу и начну ее поднимать? А вот это дудки! Где ж ты, милая, видала, чтобы милорды бежали со всех ног поднимать мальчишку-слугу? Скажи спасибо, что за кучера я пока сижу сам. Хотя признаю, что поступаю неправильно. В городке это сразу обратит на себя внимание. И пойдут ненужные Зигелю разговоры.

Значит, первым пунктом нашей дальнейшей программы станет обучение кучерскому делу.