Сорок два свидания с русской речью - Новиков Владимир Иванович - Страница 14

Часто ли мы сегодня позволяем себе эту роскошь? Не уходит ли из жизни традиция «почтовой прозы», продолжат ли ее наши дети и внуки? Хочется поговорить об эпистолярном этикете, который мое поколение усвоило от тех, кто состоял в переписке с кумирами Серебряного века. Когда знаменитый пушкинист Сергей Михайлович Бонди показывал нам маленькое письмецо от Блока, мне бросилось в глаза, что на конверте было полностью выведено имя, отчество и фамилия двадцатидвухлетнего адресата. Знаете, с тех пор и я никак не могу написать сокращенно: «И. И. Иванову», разве что на конверте с официальным посланием. Пусть назовут меня старомодным, но знакомого, а тем более близкого человека обозначаю полным именем.

Далее. Обращение «уважаемый» у нас считалось минимально вежливой и довольно сухой, официальной формой. Адресуясь к людям авторитетным, мы начинали письмо с эпитета «глубокоуважаемый», и в ответ такого же удостаивались. Составляя двадцать с лишним лет назад «Энциклопедический словарь юного литературоведа», я вступал в переписку с Лихачевым, Лотманом, Гаспаровым. Первый раз мы друг друга называли «глубокоуважаемыми», а потом переходили на «дорогой». Таков был академический канон. А поэт Давид Самойлов, написавший для словаря по моей просьбе статью о рифме, сразу начинал с «дорогого» как личность творческая и более раскованная. Так что, дорогой читатель, не стесняйтесь в письмах к знакомым лицам пользоваться этим любезным эпитетом. Никакой излишней интимности в нем нет. По-английски, кстати, даже деловое письмо начинают с «Dear Sir», так что это стандарт и международный.

Что касается основного содержания письма, то это уже вопрос не этикета, а этики. Считалось в старые добрые времена, что хорошо писать письма — значит не столько «самовыражаться», сколько обращаться именно к данному собеседнику, о нем думать больше, чем о себе. Именно так, деликатно и самоотверженно, Юрий Тынянов вел эпистолярный диалог с Виктором Шкловским (их переписка стоит доброй сотни книг по теории литературы). А вот Шкловский был эгоцентриком, даже в письмах «вещал» всему человечеству. Однако при этом был самокритичен. В своей лирической книге «Zoo, или Письма не о любви» (романе, построенном в эпистолярной форме), он дал слово не только самому себе, но и возлюбленной, и от ее имени сыронизировал: «Любовных писем не пишут для собственного удовольствия, как настоящий любовник не о себе думает в любви… Брось писать о том, как, как, как ты меня любишь, потому что на третьем „как“ я начинаю думать о постороннем».

Вышесказанное верно не только для любовных писем, но и для дружеских, родственных и даже корпоративно-профессиональных. Думайте о партнере, и вам воздастся. Хороший тон — где-то в последнем абзаце еще раз повторить начальное обращение: «Словом, дорогой имярек, очень советую вам…» Кстати, «Вы» в «натуральных» письмах принято писать с большой буквы, хотя при воспроизведении переписки в книжных и периодических изданиях печатается «вы».

Самое приятное письмо — то, что написано от руки. Но не всем дан каллиграфический талант, потому с некоторых пор стало допустимым печатать письма (кроме, пожалуй, любовных) на машинке, теперь — и на компьютере с принтером. И здесь есть одна тонкость. Если вы посылаете письмо не по имейлу, а в «бумажном» виде, сделав «принт» и собираясь запечатать послание в конверт, можно не просто подписаться в конце, а добавить короткую фразочку от руки, даже если почерк ваш относится к категории «как курица лапой». Очень это изысканно!

Позволительно ли публиковать и читать чужие письма? Иван Александрович Гончаров в 1889 году, за два года до своей кончины, выступил в «Вестнике Европы» со страстной статьей «Нарушение воли», где протестовал против посмертной публикации переписки литераторов и умолял ни в коем случае не печатать его собственных писем. Эта статья теперь входит в собрания сочинений Гончарова и размещается аккурат перед разделом… «Письма». Все-таки не все свои послания он успел уничтожить, и кое-что сохранилось для потомства, для культуры.

Вопрос, поднятый автором «трех романов на „О“», и сегодня не теряет остроты. Лично я считаю, что, отправляя письмо, перестаю быть его собственником, оно отныне всецело принадлежит адресату. А классики, чтобы они ни думали и ни говорили, всегда пишут для всех, и письма в том числе. Как сказал от их общего имени Булат Окуджава: «Все, что было его, — нынче ваше. Все для вас. Посвящается вам».

Новые слова получаются нечаянно

Пробовали вы когда-нибудь изобрести новое слово? Наверняка пробовали, только забыли об этом. Все мы — словотворцы, особенно в младенчестве. Произносим какие-то загадочные сочетания звуков, непонятные взрослым, а потом начинаем познавать язык окружающих людей. Уже научившись говорить, дети еще долго продолжают оставаться авангардистами и футуристами, сочинителями «зауми». Хорошо написала об этом Ирина Токмакова:

Лирический герой бескорыстен, он не претендует на то, чтобы «плим» вошел в словари. А вот взрослый человек, если уж разродится новым словечком, то требует, чтобы за ним признали авторское право. Помните, как Эдуард Успенский воевал за монополию на слово «чебурашка»? Хотя изобретением детского писателя был только зверек с большими ушами, а само словечко оказалось старинное, еще Далем записанное: «чебурахать — бросить, кинуть, чебурашка — ванька-встанька, куколка, которая, как ни кинь ее, сама встает на ноги». Автор слова — народ. Волжские бурлаки его придумали. Но народ забывчив, а Успенский удачно подобрал бесхозное слово и дал ему вторую жизнь.

В том же томе Словаря Даля находим и слово «стушеваться» в значении «уйти украдкой, скрыться». На его авторство подал в свое время заявку не кто иной, как Достоевский. В 1846 году он впервые употребил его в повести «Двойник», а тридцать один год спустя с прямо-таки юношеским пылом настаивал в «Дневнике писателя» на своем приоритете. Все и поверили. Хотя некоторые педанты не без оснований утверждают, что уже в пушкинские времена глагол «стушеваться» существовал в разговорном языке.

Кто первым сказал «э» — так ли важно? Создателем слова «интеллигенция» более ста лет числился Петр Боборыкин. Можно сказать, вся слава его на этом держалась. Но вот в 1994 году в Томске разбирали архив Жуковского, и в дневнике поэта за 1836 год ту самую «интеллигенцию» обнаружили. То ли скромный Василий Андреевич сам словечко изготовил, то ли услышал его от друзей.

А слово «образованщина», вне сомнения, изобрел в 1960-е годы Солженицын, опасаясь, что наша интеллигенция вырождается, утрачивает чувство ответственности за судьбу народа и страны. Слово сохранило свой тревожный смысл до наших дней: «образованец» — профессионал-прагматик, нафаршированный специальными знаниями, но лишенный широты взгляда. Я бы указал два признака «образованца»: он отстраняется от политики и не читает серьезной художественной литературы.

Заглядываю в соседнюю комнату. Там Ольга Новикова заканчивает рассказ «От обиды». На ее столе — экземпляр солженицынского «Русского словаря языкового расширения» с дарственной надписью Александра Исаевича: «Россыпи, мимо которых мы проходим нетерпеливо». Пригодились ей целых два слова оттуда: «бедоноша» (не банальное «неудачник»!) и «обижанцы». Емкое слово. Кто из нас не «обижанец»?

Свой проект «расширения» языка предложил живущий в Америке философ и писатель Михаил Эпштейн. Под рубрикой «Дар слова» он периодически вывешивает в Интернете собственные словотворческие новинки. К примеру: «вечностник» (тот, кто устремлен к вечности), «времяписец» (писатель, такой, как Юрий Трифонов), «благоподлость» (зло, творимое излучших побуждений), «любля» (физическая близость мужчины и женщины). Можно ли целенаправленно повлиять на язык? Привьются ли эти экспериментальные гибриды? Время ответит, а такой «проективный словарь» можно сравнить с научной фантастикой.