Это дикое сердце - Линдсей Джоанна - Страница 20

Кортни со вздохом повернулась к костру и посмотрела на реку. Она не слышала и не видела Чандоса, но знала, что он там. Если бы и у нее хватило смелости искупаться так же, как он, голышом, а не полоскаться прямо в одежде, как раньше. Наверное, это облегчило бы боль в мышцах.

Когда Чандос вернулся, она еще не спала, но притворилась спящей, опасаясь, что он еще сердится и не захочет с ней разговаривать. Полуприкрыв глаза, она украдкой наблюдала за ним, нисколько не смущаясь своим любопытством.

Грацией и гибкостью своих движений он напоминал ей большого зверя. В нем и впрямь было что-то от хищника. Как и зверь, он не испытывал неуверенности, находясь в этих диких местах, готовый к любым трудностям и к встрече с врагом. Эта мысль успокаивала ее.

Чандос кинул полотенце на куст сушиться, подошел к лошади и убрал в сумку мыло, потом присел на корточки у костра и сунул в огонь сухую ветку. Интересно, почему он даже не взглянет в ее сторону, чтобы узнать, спит ли она? Наконец он повернулся к ней, и Кортни затаила дыхание — Чандос не отводил взгляда, такого же пристального, как и у нее, только он не знал, что она наблюдает за ним. А может, знал?

О чем он думает, глядя на нее? Уж не о том ли, что напрасно связался с ней? Нет, лучше не знать его мыслей.

Вскоре он направился к своей походной постели, и Кортни пожалела о том, что Чандос потерял к ней интерес, так сильно возбудив ее любопытство. Она заметила, что он еще не обсох после купания — темная кожа спины между лопатками блестела от влаги при свете костра. Ей вдруг неудержимо захотелось подойти и вытереть его тело ладонью.

"О Кортни, ради Бога, засыпай!»

Глава 17

— Доброе утро! Кофе готов, и еда теплая. Чандос застонал, услышав ее бодрый голос. Что, черт возьми, она тут изображает? Потом, вспомнив, что почти не спал из-за нее всю ночь, угрюмо глянул на Кортни.

— Ты хочешь есть?

— Нет! — резко бросил он.

— Ради Бога, Чандос, не злись на меня!

— Ты что, забыла? Ведь я говорил тебе, что не ем по утрам.

— Нет, я все помню. Ты сказал, что мало ешь по утрам, поэтому я приготовила тебе две кукурузные лепешки. Очень легкий завтрак. Кстати, если бы ты ел по утрам основательнее, нам не пришлось бы тратить время на еду днем. И тогда наша поездка…

— Если ты на секунду умолкнешь, леди, я объясню тебе, что вчера в полдень мы делали остановку только из-за тебя. Без тебя я в два раза быстрее покрыл бы этот путь. Но если ты считаешь, что твой зад выдержит…

— О, перестань, пожалуйста! — смущенно воскликнула Кортни. — Прости, я просто думала… нет, кажется, я вообще не думала. Ты прав… мне пока трудно проводить в седле больше времени. — Она покраснела. — И я признательна тебе, что ты так снисходителен к моим… — она запнулась, залившись ярко-пунцовым румянцем.

— Я поем твоих кукурузных лепешек, — ласково сказал он.

Кортни бросилась подавать ему завтрак. Опять она сморозила глупость! Конечно, он прав: она просто забыла, как болит у нее тело, и о том, что будет, если ей придется проводить больше времени в седле. Сейчас мучения не так донимали ее, как пророчила ей Матти, но это лишь благодаря заботливости Чандоса.

Подавая ему кофе, Кортни спросила:

— Когда мы въедем на Индейскую Территорию?

Он небрежно ответил:

— Уже въехали вчера вечером, примерно за два часа до привала.

— Ой! — вскрикнула Кортни. — Уже? Вообще-то от того, что канзасская земля осталась позади, ничего не изменилось. Чего она ожидала? Индейских вигвамов? Насколько видел глаз, вокруг не было ни души, только бескрайняя равнина да деревья вдоль берегов реки. И все же эти земли принадлежат индейцам, а значит, они где-то поблизости.

— Не волнуйся, леди.

Она взглянула на него, через силу улыбнувшись. Неужели ее страх так заметен?

— Почему бы тебе не называть меня Кортни? — спросила она.

— Это имя не имеет ничего общего с этими местами.

Кортни ощутила раздражение.

— Надо полагать, Чандос не настоящее твое имя?

— Нет. — Если бы он не прибавил больше ни слова, она приняла бы это как должное, но на этот раз он удивил ее. — Так называла меня сестра, пока не научилась выговаривать мое имя.

"Какое же имя созвучно имени Чандос?» — подумала Кортни, радуясь тому, что хоть что-то узнала о нем. Значит, у него есть сестра?

Казалось, обращаясь не столько к ней, сколько к самому себе, он пояснил:

— Это имя я буду носить до тех пор, пока не сделаю все для того, чтобы моя сестра уснула с миром. Кортни похолодела:

— Это звучит загадочно. Но ты вряд ли что-нибудь добавишь.

Он словно очнулся и долго молча смотрел на Кортни. Наконец Чандос сказал:

— Ты не пожелала бы этого слышать.

Кортни хотела сказать ему, что он не прав и ей очень интересно знать не только это, но и вообще все о нем, но она промолчала.

Пока Чандос допивал кофе, она пошла седлать свою лошадь, понимая, что это займет у нее вдвое больше времени, чем у Чандоса.

Скатывая походную постель, Кортни спросила:

— У этой кобылы есть имя, Чандос?

Он собирался бриться и не взглянул на нее.

— Нет.

— Можно мне…

— Назови ее, как хочешь, Кошачьи Глазки.

Кортни пошла к своей лошади, обиженная его иронией. Назвать кобылу, как она хочет? Но ведь и Чандос называл Кортни, как хотел! Он знал, что ей не нравится обращение «леди», но «Кошачьи Глазки»? Вообще-то «Кошачьи Глазки» ей нравились гораздо больше, чем «леди», особенно в его устах.

Кортни вернулась к костру, чтобы убрать посуду. Время от времени она поглядывала на бреющегося Чандоса. Он стоял спиной к ней, и она ласкала взглядом его сильное тело.

Как он отлично сложен! «О Господи, Кортни, это слишком слабо сказано! Великолепное — да, именно великолепное тело! Чандос мог бы стать безупречной моделью для скульптора», — подумала она.

Собрав посуду, Кортни вздохнула. Вот она и призналась себе в очевидном и не слишком удивилась своему открытию: Чандос вызывает в ней восхищение.

— Пожалуй, даже не восхищение; а желание, — пробормотала она себе под нос, спускаясь по склону.

Кортни вспыхнула. Так ли это? Этим ли объясняется "странное чувство, охватывающее ее при взгляде на Чандоса? Это же чувство возбуждали в ней его прикосновения, а особенно поцелуи. Что она знает о желании? Матти часто рассказывала ей о своих чувствах к мужу, а потому Кортни все же кое-что знала.

"Я не могу оторваться от него», — говорила ей Матти, и Кортни поняла, что испытывала к Чандосу то же самое. Зачем отрицать, что ее непреодолимо тянет дотронуться до него, провести пальцами по его гладкой, упругой коже.

Как же ей справиться с этим? Здесь ведь ей никуда не деться от Чандоса. Но сам-то он не выказывал к ней никакого интереса. Значит, Чандос совершенно не хочет ее как женщину. Она ему даже ничуть не нравится. Да, фантазировать можно сколько угодно, но ее чувства останутся неразделенными.

Тут Кортни вспомнила вчерашний ночной поцелуй. Это был не первый поцелуй в ее жизни.

Ухажеры из Рокли целовали ее, по-хозяйски целовал Рид, но она не могла припомнить, чтобы хоть один из этих поцелуев доставил ей столько наслаждения. А что, если бы Чандос поцеловал ее по-настоящему, а не для того, чтобы закрыть ей рот? Пораженная этими мыслями. Кортни, сама того не желая, представила себе, как Чандос занимается любовью. Примитивно, грубо, как дикарь? А может, в такие моменты он становится нежен?

— Сколько же нужно времени, чтобы вымыть один котелок?

Кортни вздрогнула от неожиданности и уронила котелок в речку. Его тут же подхватило быстрым течением, и ей пришлось прыгнуть за ним в воду. Выйдя на берег, она обернулась, собираясь выругать Чандоса за его внезапное появление, но, увидев его чувственные губы, поспешно отвернулась.

— Кажется, я… замечталась, — виновато сказала Кортни, моля Бога, чтобы Чандос не догадался, о чем она думала.