Доктор Проктор и его волшебный порошок - Несбё Ю - Страница 6

Так оно и оказалось. Профессор огорченно посмотрел на штаны и сказал, что на сегодня испытания закончены. Он попросил ассистентов поискать садовые стулья и стол, затерявшиеся где-то среди высокой травы, и вошел в дом. Вышел он с подносом, на котором были хлеб, масло, ливерный паштет и сок.

Лисе нашла покрашенные в белый цвет искореженные садовые стулья. Они сели на них и приступили к еде, размышляя, как же все-таки применить это изобретение. Профессор предложил продавать порошок крестьянам:

— Они могут проглотить половину чайной ложки порошка, а мешок с семенами, которые надо посеять, поставить перед… ну, перед местом выстрела. Сильная воздушная волна раскидает семена по всей пашне. Экономится масса времени. Что скажете?

— Прекрасно! — поддержал его Булле.

— Если честно, — сказала Лисе, — вряд ли люди захотят кушать то, что выросло из семян, посеянных с помощью ветрогонного порошка.

— Гм, — сказал профессор и почесал взъерошенную голову. — Пожалуй, ты права.

— А что, если сделать самый быстрый в мире велосипедный насос? — крикнул Булле. — Надо присоединить шланг одним концом к выходу, другим концом к вентилю на колесе, и — хлоп! Камера надута за долю секунды!

— Интересно! — сказал профессор и погладил козлиную бородку. — Но я боюсь, что «хлоп!» и будет проблемой. Камера ведь тоже лопнет.

— А что, если ветрогонный порошок использовать для сушки волос? — задумчиво произнесла Лисе.

Булле и профессор посмотрели на Лисе. Она объяснила, что вся семья, от самого маленького до бабушки, может разыграть право съесть порошок сразу после того, как утром все примут душ. А потом другие встанут в ряд за спиной выигравшего.

— Хорошая идея, — сказал профессор. — Но кто будет сушить волосы того человека, который принял порошок?

— И еще подумай: а вдруг бабушка упадет и сломает себе шейку бедра? — подхватил Булле.

Они продолжали предлагать один проект за другим, но во всех предложениях был какой-нибудь досадный недостаток. Наконец все замолкли.

Они молча жевали хлеб, и вдруг Булле воскликнул: — Есть идея!

Лисе и доктор Проктор посмотрели на него без всякого интереса, потому что за очень короткое время Булле уже в четвертый раз кричал: «Есть идея!», а на самом деле никакой хорошей идеи у него не было.

Булле запрыгнул на стол.

— Мы можем применить наш порошок для того, для чего применяем его сейчас.

— Но мы ведь его ни для чего не применяем, — возразил доктор Проктор.

— Мы делаем это без всякого смысла, — сказала Лисе.

— Именно! — воскликнул Булле. — А кто из всех людей в мире любит пускать ветры без всякого смысла?

— Ну хорошо, — сказал профессор. — Мне кажется, что дети. И взрослые, похожие на детей.

— Именно! И когда им больше всего нравятся всякие хлопушки?

— В новогоднюю ночь?

— Да! — воодушевленно закричал Булле. — А еще…

Еще?.. Ну?

— Семнадцатого мая! — закричала Лисе и тоже прыгнула стол. — Скоро Семнадцатое мая! Как вы не понимаете, профессор? Нам ничего не надо выдумывать, мы можем продавать порошок таким, какой он есть!

Глаза профессора стали совершенно круглыми, он вытянул свою тощую морщинистую шею и стал похож на болотную птицу.

— Интересно! — забормотал он. — Очень интересно… Семнадцатое мая… дети… хлопушки… это… это… — И вдруг он тоже прыгнул на стол. — Эврика!

И как по команде, они устроили на столе, среди стаканов с соком, что-то похожее на пляску индейцев.

Глава 6. Дирижер Мадсен и оркестр школы «Укромный уголок»

Мадсен стоял в спортзале, держа руки наготове. Перед ним сидели двадцать детей и подростков, игравших в оркестре школы «Укромный уголок». Мадсен держал дирижерскую палочку между указательным и большим пальцем правой руки, остальные восемь пальцев двух рук торчали во всех возможных направлениях. Он на секунду закрыл глаза и представил себе, что стоит не у шведской стенки на вытертом полу с гимнастическими матами, а в концертном зале в Венеции, под хрустальными люстрами, перед множеством ликующих, красиво одетых слушателей на балконах. И снова открыл глаза.

— Готовы? — крикнул он и подергал носом, чтобы его темные, как у летчиков, очки не сползли вниз.

Дело в том, что в отличие от фру Стробе Мадсен обладал коротким толстым носом, испещренным черными порами.

Ни у одного из двадцати музыкантов, сидевших перед ним на стульях, на лице не было написано готовности. Но поскольку никто не стал возражать, Мадсен начал обратный отсчет, как при запуске ракеты:

— Четыре, три, два, один!

Мадсен взмахнул дирижерской палочкой, как обычно машут волшебной, и духовой оркестр школы «Укромный уголок» стартовал. Не совсем так, как взлетают ракеты, а скорее так, как отправляется в путь паровоз, пыхтя и шипя. Барабаны, по обыкновению, стали бить задолго до того, как Мадсен дал сигнал. Он подождал, пока их догонят другие инструменты. Сначала взвыл один из тромбонов, затем соизволила вступить валторна, а потом два кларнета извлекли более или менее одну и ту же ноту. Двое трубачей — ими были двойняшки Трульс и Трюм Тране — все еще ковыряли в носу. Петра наконец извлек звук из огромной тубы, а Пер нанес первый пробный удар по большому барабану.

— Нет, нет, нет! — в отчаянии закричал Мадсен и, останавливая игру оркестра, замахал палочкой.

Но так же, как и паровоз, оркестр школы «Укромный уголок» очень трудно остановить, если он уже набрал скорость. А когда он начал останавливаться, то эти звуки напомнили падение целой тонны кухонной посуды на пол: «Трах! Дзынь! Бу-ум!»

Когда в конце концов наступила тишина, а стекла в окнах спортзала школы «Укромный уголок» перестали дрожать, Мадсен снял свои летные очки:

— Друзья мои, вы знаете, сколько времени осталось до Семнадцатого мая?

Ответа не последовало.

Мадсен застонал.

— Я и не ждал от вас ответа. Раз уж вы даже не знаете, что именно мы исполняем. Что мы исполняем, Трюм?

Трюм поковырял в носу и повернулся к брату в поисках ответа.

— Ну а ты, Трульс? — спросил Мадсен. — Можешь помочь брату?

Трульс почесал трубой спину и прищурился, разглядывая ноты на пюпитре.

— У меня ноты попали под дождь, Мадсен. Я ни фига не могу разглядеть.

— Вот как! — сказал Мадсен. — Исполняемое произведение называется «Да, мы любим этот край». Это гимн Норвегии. О господи! Неужели здесь нет ни одного человека, кроме Лисе, кто способен читать, что написано в нотах? Или взять хотя бы одну ноту правильно?

Лисе съежилась за кларнетом, почувствовав на себе взгляды остальных оркестрантов. Она знала, что говорят эти взгляды. Они говорят, что Мадсен, конечно, может сказать, будто она хорошая девочка, но все равно пусть она не воображает, что от этого они с ней будут дружить. Скорее наоборот.

— Если к Семнадцатому мая мы не научимся играть лучше, то наш оркестр никуда не поедет, — сказал Мадсен. — Я не хочу быть предметом насмешек для дирижеров дюжины оркестров. Это понятно?

Мадсен увидел, как у всех округлились глаза. Такой поворот их, ясное дело, ошеломил. Мадсен уже много раз и очень увлекательно рассказывал о конкурсе школьных оркестров в Эйдсволле,[4] и они с радостью ждали этой поездки. Но теперь он не видел другого выхода, кроме как отменить все. Он предупреждал их об этом давным-давно. У него, Николая Амадеуса Мадсена, оркестр не будет звучать как оркестр янычар. И если только не произойдет чуда, никто в Эйдсволле не услышит ни звука от оркестра школы «Укромный уголок», даже самого короткого бряка музыкального треугольника. А так как дирижерская палочка Мадсена, к сожалению, не волшебная палочка, то и чуда не произойдет.