Восточное наследство - Анисимов Андрей Юрьевич - Страница 33

Он снова принялся вспоминать то дежурство. Пришел в восемь. Вскипятил чайник. Подумав о чайнике, Савелий Лукич спохватился.

Чайник выкипел и начал краснеть. Старик вынул вилку из розетки и покачал головой. Налил кружкой воду. Обжигаясь паром, прикрыл крышку. Да, в восемь. Утро как утро. Академик с седьмого этажа вывел своего ротвейлера. Врач в пятнадцатую квартиру на лифте поехала. Там Щегловы в гриппе лежат. Лукич вспомнил и попрошаек из Азии. Он их не пустил и поругал для порядка. Разорили страну демократы. Раньше к азиатам отъедаться ездили. Они всю эвакуацию в войну наш народ кормили, а теперь в Москву с сумой… Днем Матвеев из тридцатой туда-сюда бегал. Иномарку завести не мог. Потом руки отмывал.

Чайку с лифтером попил. Только ушел, и Люба за ключами заявилась. Поговорить не осталась.

Видно, спешила. Схватила ключи и наверх. За ней и Фоня.

Савелий Лукич тяжело вздохнул и принялся смешивать травки. Приготовив порцию, всунул вилку в розетку и снова вернулся памятью к тому дню: "Любу я ни с кем не спутаю.

Только если с Верой Кроткиной. Но это когда они в шапках, а так прически разные. Люба покороче стрижется. Потом я за внуками пошел.

Ходил часа полтора. Пришел, ключи на месте.

Откуда ж мне догадаться, что там наверху такое приключилось. Люба — девушка приветливая. Сам поверить не могу, что она на убийство может пойти. Да и зачем такого жениха убивать? Фоня работящий, богатый, не пьянь.

Языкам обучен. С ним любой барышне не стыдно. Умом тут не объяснить. А Сева на меня обиделся. Но я что видел, то и сказал. Куда от правды денешься? Против правды не попрешь, я за нее, за правду-матушку, на войну ходил и еще, если партия позовет, пойду".

Савелий Лукич вынул из нагрудного кармана красную книжечку партийного билета, раскрыл ее и, взглянув на свою фотографию, задетую фиолетовой печатью райкома, бережно спрятал назад.

16

Известие о несчастии в семье Аксеновых застало Ерожина за бритьем. Петр Григорьевич намыливал щеки и проглядывал телевизионную программу. Вечером по пятому каналу давали детектив с Аденом Делоном. Ерожину нравился актер и образы, им созданные. «Хорошо успеть к фильму», — подумал он, и в это время раздался звонок.

Петр Григорьевич выскочил из дома, так и не добрив левую щеку. Из разговора с Иваном Вячеславовичем Ерожин понял, что случилось несчастье: убит Михеев и арестована Люба.

Аксенов так волновался, что членораздельно объяснить по телефону ничего не мог.

На фирме Ивана Вячеславовича в его директорском кабинете собралось все семейство.

Марфа Ильинична громко кричала на сына, обвиняя его в бездеятельности. Кроткин ходил по кабинету, утирая лоб большим вымокшим платком. Бедная Елена Аксенова сидела на стуле, неестественно поджав под себя правую ногу. Вера и Надя плакали.

— Спокойно и по порядку, — вместо приветствия попросил Ерожин.

— Пусть Сева говорит, я слишком волнуюсь, — предложил Аксенов.

Сева вытянул пухлую ладонь и принялся загибать пальцы:

— Во-первых, Михеев должен быть в Лондоне, а вместо этого его труп в моей квартире. Во-вторых, Люба находится с нами на даче, а лифтер заявляет, что она поливает цветы на Плющихе. В-третьих, Михеев заявляется на мою квартиру в тот момент, когда, по словам лифтера, Люба поливает там цветы. В-четвертых, лифтер отлучается, вернувшись, застает на столе ключи от нашей квартиры. Он уверен, что Люба с Фоней ушли, и совершенно спокоен. В-пятых, ваш Петрович, как и договорено, приезжает поливать цветы и обнаруживает труп.

Севе не дали договорить. Марфа Ильинична и Лена, перебивая друг друга, пытались дополнить Кроткина. Что-то кричала Вера. Одна Надя смотрела на Петра Григорьевича полными мольбы глазами и не проронила ни слова.

— Молчать! — Ерожин шмякнул кулаком по столу. Наступила тишина. Петр Григорьевич обвел глазами бледные, заплаканные лица женщин, изумленно смолкнувших Аксенова и Кроткина. Увидал, что оказался среди обиженных беспомощных детей. Петр Григорьевич понял только теперь, какое горе свалилось на семью его шефа. И осознал, что все надежды этих людей связаны с ним.

— Дамы и господам — начал Ерожин, — я сделаю все, что в моих силах, но вас попрошу взять себя в руки и спокойно изложить факты.

Через полчаса Петр Григорьевич сумел выслушать всех по очереди и составить некоторое представление о случившемся. Теперь возникла необходимость ознакомиться с точкой зрения следствия. Ерожин позвонил замминистра и попросил принять его по срочному делу. Генерал уже был в курсе и дал согласие.

Петр Григорьевич отправился к нему на квартиру.

Грыжин принял Ерожина в халате. Волосатые кривые ноги генерала комично ступали шлепанцами по ковру. Ковров в доме имелось во множестве. Огромная квартира Грыжина была безвкусно и дорого обставлена. По некоторому бедламу в гостиной, где прямо на полировке прекрасного стола лежал нарезанный финкой лимон и стояла початая бутылка вечного армянского коньяка марки «Ани» — Другого Грыжин не употреблял, — Ерожин догадался, что генеральша с внуками на даче. Кроме злополучной дочки Сони, что так сильно изменила судьбу провинциального сыщика, у генерала вырос сын Николай и, женившись, дважды сделал Грыжина дедушкой. Соня детей так и не родила, продолжая порхать вольной птахой. Дочь жила отдельно.

— Везет тебе на семейные убийства, — сказал Грыжин вместо приветствия, наливая Ерожину коньяк. — Давай по одной.

Ерожин с удовольствием опрокинул монументальную стопку чешского хрусталя и закусил лимоном.

— Жрать будешь? У меня супа Варя наварила, как на роту. Есть некому. Я один супы не ем. Супец, однако, знатный. Пойдем, налью.

Не дожидаясь согласия Ерожина, генерал зашлепал на кухню, где также особого порядка не наблюдалось.

Нержавеющий кузов мойки с трудом вмещал грязную посуду. Скрюченный нарез сыра зажелтевшими краями наводил на мысли о сроке годности. Опустошенные бутылки «Ани» сиротливо выглядывали из приоткрытого под мойкой шкафа. Ерожин знал, что домработница Варя, автор супа, который ему предстояло откушать, является на генеральскую квартиру через день и, обнаружив житейские следы генеральской жизни, поносит Грыжина громким визгливым голосом минут десять. Причем пришедшие из русского мата определения неряшливости генерала, выдуманные ею самой или привезенные из давней деревенской жизни Варвары Федотовны, заставляли Ерожина поначалу с трудом сдавливать рвавшийся наружу гогот. Генерал терпел обидные слова молча, только тихо посапывая и наливаясь краснотой. Ерожин догадывался, что Грыжин даже от министра такое никогда бы не стерпел. Однажды в бане, сильно поддав, Грыжин поведал историю домработницы.

— Знаешь, Петька, почему я против Варьки слова не скажу, как бы она меня ни поносила? Вот слушай. Может, для своей жизни вывод сделаешь. Варвара Федотовна жила в нашей деревне под Новгородом, откуда я родом.

Жила напротив нас соседкой. Я был сопливый, а она уже в девках ходила. Я, когда училище кончил, войны прихватил, в милиции чины стал прибавлять. Мать навестить все времени не хватало. Приехал на похороны. Варвара на меня тогда и наехала. Уж она меня костила!

Чего я только не наслушался. Сама она к тому времени вдовой стала. Детей ей Бог не дал. Она мою мать до последнего дня опекала, а главное, от меня ей письма придумывала. Я эти письма до сих пор храню. Бывает, и теперь, останусь один — перечту и напьюсь, напьюсь и реву. Я, конечно, ее к себе забрал. А куда денешься?

Все это Ерожин вспомнил, с удовольствием доканчивая тарелку Вариного супа.

— Вам завтра от Варвары Федотовны, Иван Григорьевич, достанется, — сказал он генералу и допил свой коньяк.

— Да уж, — согласился Грыжин. — Ну, не впервой. Давай теперь помозгуем, Петя, что делать. Делишки у аксеновской дочки дрянные.

С какой стороны ни прикинь. Говно дела. Хоть ты и ловок, но отмазать девчонку нелегко. Показания сняты, в протоколе записаны. Сам знаешь, что тебе объяснять. Вертись. Чем смогу — помогу. Сильно светиться не хочу: я и так демократам как бельмо. Они старую гвардию с трудом терпят. Министров так каждый год меняют. А я бы, Петруха, еще пару лет поработал. На пенсии сопьюсь. Аксенову помочь надо.