Ошибка молодости (сборник) - Метлицкая Мария - Страница 37

Однажды Витю отправили в ЛТП. Люся моталась туда раза по три в неделю. Пока соседки ей не открыли глаза – отдыхай, дура! Когда тебе еще такое счастье выпадет?

Люся задумалась и ездить перестала. Сделала новую прическу, купила болгарскую дубленку – тетки подыхали от зависти. Съездила на экскурсию по Золотому кольцу. И даже отпраздновала свой день рождения в ресторане «Будапешт» – только «девочки» с работы. Никаких соседок: сплетен не оберешься.

«Девочки» крепко выпили, закусив икоркой и севрюгой с хреном, спели любимые песни («Зачем вы, девочки, красивых любите?» и «Миллион, миллион алых роз»), всплакнули, вспомнив себя молодых, погрустнели, вспомнив своих законных мужей. И совсем разнюнились, сообразив, что, скорее всего, ничего больше в их жизни не будет – ни любви к красивым, ни миллиона алых роз.

Таксист, везший разморенную и счастливую Люсю домой, молодой носатый кавказец, гладил ее по полной руке и уговаривал встретиться завтра в шесть вечера.

У подъезда она совсем расслабилась и почти задремала. Таксист предлагал ей руку и сердце, называл королевой, клялся в любви до гроба, наконец расстегнул неподатливые пуговки на Люсином платье и почти добрался до ее богатой груди.

Люся встрепенулась, пришла в себя, дала ему по носатой морде – той же пухлой и тяжелой рукой – и, не заплатив ни копейки (нанесено оскорбление!), гордо вывалилась из машины в сугроб, поднялась, отряхнулась, покачиваясь, доковыляла до подъезда и громко хлопнула входной дверью.

А вот наутро ей стало невыносимо стыдно. Старая дура! В Пензе внучок через два месяца должен народиться! Муж Витя в больнице на излечении! А она? Гуляет, блин! Отрывается! Совсем про стыд забыла. А если бы этот грузин отвез ее в лес и там бы… Черт с ней, с честью! Ведь и прибить бы мог!

После стыда и раскаяния оставалось одно: радоваться ненанесенному ущербу и срочно навестить больного мужа.

Витя, злой сильнее обычного, встретил жену неласково – не простил двухнедельного отсутствия. Унюхал запах вчерашнего алкоголя и заметил виноватые Люсины глаза.

– Нашлялась, курва драная, пока муж по больницам и госпиталям? – невежливо осведомился он. – Витин острый кадык напрягся и яростно задвигался. Он чувствовал себя героем, раненым бойцом, коварно брошенным неверной, ветреной женой.

Люся, мелко моргая, молила о пощаде. Пощада не предвещалась. Люся торопливо доставала из сумки и разворачивала сочные ломти буженины, тамбовского окорока «со слезой», сырокопченой колбасы и осетрины горячего копчения.

– Поешь, Витенька! – умоляюще прошептала она.

Муж недобро усмехнулся – чует кошка!

– Сама жри! – коротко бросил он и смачно сплюнул Люсе под ноги. – Курва! – повторил Витя и бодро зашагал к корпусу.

Люся села в сугроб и заплакала. Подошла здоровая серая, из местных, собака, подозрительно посмотрела на женщину и неторопливо начала жевать отвергнутую ее супругом буженину.

Витю выписывали через неделю. Люся отдраила квартиру, сварила кастрюлю борща и напекла пирогов.

Витя зашел мрачный и серьезный. На Люсино «здрасте» не ответил, только кивнул. Борщ съел молча, к пирогам не притронулся. Лег спать в зале, проигнорировав супружеское ложе. Вечером, когда Люся пришла с работы, Витя был смертельно пьян. Пил он на следующий день. И на следующий. И еще три недели подряд.

Люся умоляла мужа остановиться. Витя объяснил, что пьет с большого горя, потому как жена у него сволочь и шлюха и веры ей больше нет.

С тех пор все совсем разладилось. Окончательно и бесповоротно. С работы Витю выгнали, в ЛТП не брали, участковый махнул на него рукой. Бил теперь муж Люсю систематически – раза три в неделю. Она потухла, похудела, перестала красить волосы и губы.

Люсина дубленка – Болгария, цвет кофе с молоком – была изрезана Витей на мелкие кусочки. Точнее – в лапшу.

Жизнь покатилась в тартарары и стала совершенно бессмысленной. Через полгода Люся заболела. Через три недели после этого ее не стало. В четверг отвезли человека в больницу, а во вторник забирали из морга. Скоротечная онкология, сказали врачи.

Хоронили Люсю всем двором. Приехали сын и невестка. Почему-то она плакала больше, чем все кровные родственники. Сын с отцом не разговаривал – видимо, винил его в смерти матери. На поминках Витя, как и положено, нажрался и крикнул все еще горюющей снохе:

– Чё ревешь? Гостинцы закончились? Ничего, с голоду не опухнешь! – Он громко цыкнул зубом.

Сын медленно поднялся со стула. Жена схватила его за рукав и умоляла остановиться. Так же медленно он снова опустился на стул. Вскоре молодые стали собираться в дорогу, с отцом не простились.

Витя вышел на лестницу и крикнул им вслед:

– Счастливого пути!

Мужики затащили его в квартиру.

Поминки сворачивались, и женщины торопливо убирали со стола посуду.

Витя, уронив буйну голову на руки, продолжал планомерно накачиваться остатками спиртного.

– Говнючий ты человек, Виктор! – со вздохом сказал ему участковый. И пригрозил: – Будешь и дальше тунеядствовать – посажу!

Витя, подняв на него мутные глаза, бросил:

– Да пошел ты!

Это первая часть истории. Вводная, так сказать.

Вторая история, потрясшая обитателей двора, – смерть Дарины Силковской, умницы и красавицы сорока двух лет.

Силковские в нашем дворе считались, как бы сейчас сказали, випами.

Владимир Сергеевич – декан известного столичного вуза. Профессор, само собой разумеется. Высокий, интересный, с прекрасной спортивной фигурой, серыми глазами, висками, тронутыми ранней сединой, и очаровательной ямочкой на мужественном подбородке – совсем как у Жана Маре. Вежливый, воспитанный, улыбчивый. Кланяется каждой уборщице и каждому дворнику. Словом, интеллигент.

Дарина Петровна, его любимая, обожаемая жена – видно невооруженным глазом, – была высокой и статной. Тонкая талия, стройные ноги. Чудные карие глаза, полные ума и доброты. Нежная шея, пухлый, чувствительный рот. Короткие темные густые волосы стрижены «под мальчика», что делало ее еще более трогательной и беззащитной.

Дарина (а ее называли именно так, без отчества) работала врачом. Да не просто врачом – оперирующим хирургом. Говорили – замечательным.

Трудно было представить нежную Дарину со скальпелем в руках. Конечно, она лечила всех соседей. Никому не отказывала, поднималась по первому зову даже по пустякам – померить давление занудной и капризной бабке Мишутиной.

А однажды и вовсе спасла человека: подростка Юру Смирнова. Тот маялся головными болями. Врачи лечили от мигрени, но бедному парню ничего не помогало. Кружилась и болела голова, тошнило и мотало от стенки к стенке. И Дарина, нахмурив брови, срочно положила парня к себе в отделение. Оказалось, опухоль мозга. Операция, которую сделал известный нейрохирург (Дарина ассистировала), прошла успешно. Парень жив и здоров и даже поступил в институт.

Силковские жили интересно и правильно: посещали музеи и театры, зимой катались на лыжах, а летом отправлялись в поход на байдарках.

Всегда вместе и всегда за руки. Супруг заботливо поправлял на любимой съехавший беретик и потуже затягивал шарф. Однажды весь двор наблюдал, как он завязывал ей шнурок на ботинке. Тетки впали в ступор.

Дарина погибла внезапно и страшно – в тихом переулке ее сбила машина. «Скорая» приехала не скоро. Дарина успела прошептать номер своей больницы. Через два часа были подняты на ноги лучшие нейрохирурги столицы, сделали трепанацию черепа. Дарина впала в кому. Все две недели Владимир Сергеевич не отходил от дверей реанимации. Сидел, закрыв лицо руками, и ни с кем не общался. Ночью дремал на той же банкетке. Медсестры поили его сладким чаем.

Через две недели в коридор вышел профессор, учитель Дарины, и сказал одно слово:

– Крепитесь.

Владимир Сергеевич схватился за сердце и упал в обморок. Сделали кардиограмму и положили в палату с подозрением на инфаркт.