Мастер и Афродита - Анисимов Андрей Юрьевич - Страница 13

Что, оглохла? Живей.

Шура закрыла дверь. Метнулась к ведерку с водой И принялась мочить указанное место.

Темлюков с горящими глазами шел по доскам лесов, открывая фигуру за фигурой. Он уже десять часов не отходил от стены. Шура предлагала остановиться на обед, перекусить. Но Темлюков не слышал.

Он требовал то банку с краской, то ведро с купоросом, то большую мягкую щетку. Иногда Шура не понимала значения коротких приказов мастера: в такой операции она ассистировала впервые. Тогда Темлюков сам бросался за ведром, тряпкой или нужной краской. Но чем дольше шла работа, тем понятнее для девушки становился язык художника. Скоро ей стало достаточно и одного жеста. Со стороны могло показаться, что мужчина и женщина исполняют на лесах какой-то магический танец, смысл которого понятен только посвященным.

На улице давно стемнело. Отяжелевшие от молока Воскресенские коровы вернулись в свои стойла.

В сельских окошках понемногу гас свет. А Константин Иванович работал и работал. У Шуры уже стали под" нашиваться ноги, когда она в тысячный раз бежала по лесам исполнять очередную просьбу. В глазах плыли красные круги. Она держалась из последних сил.

К рассвету Темлюков закончил фреску. Он бросил кисть вниз, лег на доски лесов, свесив одну ногу, и уснул. Шура, шатаясь, добрела до школьного мата маэстро и, коснувшись его, отключилась.

В десять утра Николай Лукьянович, закончив часовое совещание своих служб, зашел в клуб и, удивившись тишине, принялся искать московского живописца. Подошел к стене и обомлел. Сквозь козлы и доски лесов светилась и мерцала огромная фреска.

Клыков нутром почувствовал, что ничего подобного он в жизни не видел. Перед ним предстало не декоративное украшение, не картина, а вихрь дикой, поющей, вольной природной жизни. Фигуры не застыли в хороводе, а двигались. От них шла энергия первобытной силы. И неизвестно откуда бралось это внутреннее свечение. Ни одной яркой краски, ни одной красивой, в понятиях Клыкова, вещи нарисовано на стене не было. Тона мягкие, даже несколько жухлые, но свет так и пробивался сквозь штукатурку. Самого костра Темлюков не нарисовал. Блики и отблески на фигурах так сильно передавали танец огня, что, казалось, и костер есть, и пламя есть, только скрыто за хороводом.

Сперва увиденное ошарашило и испугало председателя, но, постояв несколько минут, Клыков начал осознавать, что получил нечто большее, чем даже рассчитывал. Он в своем провинциальном Воскресенском владеет теперь уникальным произведением большого мастера. Произведением не областного, не республиканского и даже не союзного масштаба.

Клыков вздрогнул, когда на лесах что-то зашевелилось. Это спящий Темлюков поднял свисавшую ногу и повернулся на другой бок. Клыков глянул на школьный мат и заметил Шуру, которая так и спала, едва коснувшись головой стеганого края. Постояв еще некоторое время, Клыков на цыпочках покинул клуб и, не заходя в контору, отправился домой, он молча миновал застывшую в вопросе жену (в это время он дома никогда не бывал), прошел в свой кабинет и, открыв бар, достал бутылку армянского коньяка. Усевшись в кресло, глотнул прямо из горлышка. «Талантливо. Теперь надо ждать неприятностей», – подумал председатель и блаженно улыбнулся.

Шура проснулась первой. Голова стала такой тяжелой, что она с трудом ее приподняла. Ноги и руки ломило. Шура не понимала, то ли оттого, что проспала на голом полу, то ли от предыдущих трудов. Она припомнила вчерашние события и пошла искать Темлюкова.

Художник спал на козлах, подложив руку под голову. Шура, с трудом преодолевая лестницы и стропила, приволокла Темлюкову подушку и пристроила под голову. Затем, не взглянув на фреску, отправилась умываться. «Что теперь делать?» – думала девушка. Проклятая фреска закончена. Если этот одержимый будет часто заставлять так работать, на кой черт ей столица? Может, плюнуть, собрать свои шмотки и домой, в Матюхино? Там хоть она хозяйка.

Дома ее боятся. Даже батя последнее время присмирел. Но чтобы столько трудов – и все впустую. Нет!

Она доведет дело до конца.

Шура нашла свою сумку, достала кошелек и отправилась в магазин. Когда Темлюков проснулся, он увидел накрытый на козлах стол. На столе нарезанные томаты, сыр, сало и бутылка водки.

– Идите отмечать, – позвала Шура. – Вы великий художник, и я хочу выпить за вас.

Константин Иванович спустился с лесов, глянул на дело рук своих, затем стал валить козлы. Доски с грохотом посыпались вниз, за ними стойки из брусьев, банки с красками, ведра с раствором. Когда Темлюков, завершив разгром, отошел назад так, чтобы видеть свое произведение, он закричал:

– Шурка! Мы это сделали! – и, подпрыгивая, бросился к девушке, схватил ее на руки и закружил.

Затем, не опуская на пол, поцеловал в губы и бросил на мат.

Шура не сопротивлялась.

12

Зинаида Сергеевна, начальник отдела монументальной пропаганды Министерства культуры, нашла врача для своего мальчика. И не просто врача, а одного из лучших венерологов страны. В тот первый страшный день, когда она сидела в своем кабинете и мучительно думала, к кому обратиться, чтобы сохранить болезнь ее сына в тайне, она случайно вспомнила, что недавно завернула картину. Зинаида Сергеевна, кроме непосредственной работы по руководству отделом, имела и общественные нагрузки. Одна из них – председательство в комиссии по вывозу произведений искусства за границу. Комиссия собиралась раз в неделю, по средам, и решала, что можно выпустить из страны, а что нельзя. Приходили в основном отъезжающие из Союза евреи. Они пытались вложить свой капитал в вещи, которые можно продать, чтобы на первое время иметь деньги. В прошлую среду по ее настоянию не была допущена к вывозу авангардная картинка Давида Бурлюка. Молодой человек с редкой фамилией Броментул доказывал, что картина подарена родственниками Бурлюка его деду, знаменитому профессору-венерологу.

Зинаида Сергеевна позвонила по местному телефону Тане Малышевой, которая секретарствовала на комиссии в прошлую среду, и попросила принести протоколы заседания. Через десять минут полненькая Малышева приволокла папку. Зинаида Сергеевна отыскала заявление Броментула с резолюцией «отказать». В заявлении имелся домашний телефон. Зинаида Сергеевна минуту поколебалась, затем набрала номер.

– С вами говорят из Министерства культуры.

Мы тут посоветовались и решили, что ваш вопрос имеет смысл обсудить повторно. Музейные работники к картине Бурлюка остались равнодушными.

Я бы хотела, чтобы кто-нибудь из членов семьи пришел сегодня в министерство и написал повторное заявление.

Через полчаса молодой Броментул сидел в кресле возле стола начальницы и старательно писал повторное заявление. Зинаида Сергеевна сумела намекнуть, что у нее есть личный интерес к деду отъезжающего Броментула. Посетитель мгновенно все понял, и в этот же день она с сыном сидела в просторном профессорском кабинете дома на Котельнической набережной.

Семен Юльевич Броментул в тапочках и халате больше походил на театрального администратора, чем на знаменитого профессора. Зинаида Сергеевна уже знала, что по учебникам Броментула-старшего учатся три поколения советских венерологов. Вальяжный старик вскользь заметил, что среди его пациентов немало известных особ, в том числе и деятелей культуры. Имена их держатся в тайне, и Зинаиде Сергеевне даже не стоит этого касаться.

Старик связался с диспансером, и мальчик Зинаиды Сергеевны прошел обследование без записи в регистратуру. После чего профессор стал создавать комбинации препаратов и последовательно вводить их в организм ее сына. Зинаида Сергеевна, не имея ни малейшего представления о способах лечения сифилиса, почувствовала, что попала в верные руки. Через две недели Сережа принес анализы с явным улучшением, а через месяц был совершенно здоров.

Лечением второго мальчика, друга сына, Зинаида Сергеевна себя не озадачила. Клаве пришлось обратиться в диспансер официально. При допросе, который в таких случаях проводится в диспансере, друг Сережу не выдал. Зинаида Сергеевна была в этом уверена, поскольку Славика знала. Клава позвонила Зинаиде Сергеевне, обозвала ее сукой, и на этом тема приятеля сына оказалась исчерпанной.