Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу

Полное собрание стихотворений

Фет Афанасий Афанасьевич

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Разное

Техника

Автомобили и ПДД

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии

оксана2018-11-27

Вообще, я больше люблю новинки литератур

К книге

Professor2018-11-27

Очень понравилась книга. Рекомендую!

К книге

Vera.Li2016-02-21

Миленько и простенько, без всяких интриг

К книге

ст.ст.2018-05-15

И что это было?

К книге

Наталья222018-11-27

Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни

К книге

Полное собрание стихотворений - Фет Афанасий Афанасьевич - Страница 32

Изменить размер шрифта:

1841

Сон и Пазифая

Ярко блестящая пряжка над белою полною грудью

Девы хариты младой — ризы вязала концы,

Свежий венок прилегал к высоко подвязанным косам,

Серьги с подвеской тройной с блеском качались в ушах,

Сзади вились по плечам, умащенные сладкою амброй,

Запах далеко лия, волны кудрей золотых.

Тихо ступала нога круглобедрая. Так Пазифаю

Юноша Сон увидал, полон желанья любви.

Крепкой обвита рукой, покраснела харита младая,

Но возрастающий жар вежды прекрасной сомкнул,

И в упоеньи любви на цветы опускаяся, дева,

Члены раскинув, с кудрей свой уронила венок.

1842

Амимона

«Это у вас, на севере, всё нипочем! Посмотри-ка,

Чей там, в дали голубой, парус, как чайка, блеснул?

Ты только белую точку завидел, — а я различила

Снасти и пестрый наш флаг. Это отцовский корабль!

Знать, старику надоела в Наксосе жена молодая…

Мать говорила, что он скоро вернется домой,

В Наполи-ди-Романию. Полно вечерней порою

В рощу лавровую мне тайно к тебе приходить!

Ах, любовь только губит нас, девушек!» — «Милая, полно!

В этих словах две вины: город родной назвала

Ты Наполи-ди-Романьей: это названье — чужое.

Можно ли в вашей стране девам пенять на любовь?

Здесь она города созидала; по храмам и рощам

Сладостный жар не остыл в гнездах ее голубей.

Знаешь ты, как основался ваш город? гонимый Египтом,

С целой толпою детей в Грецию прибыл Данай.

В Арголиде, томясь жестокою жаждой, изгнанник

Всех пятьдесят дочерей ключ отыскать разослал.

Долго блуждали они, одинокие. Вдруг Амимона

Неосторожной стопой будит Сатира в лесу.

Нет пощады! — Сатир догоняет пугливую, обнял…

Но над беглянкою бог верным трезубцем взмахнул.

Быстро, как горный олень, умчался Сатир козлоногий —

Мимо его просвистав, в землю трезубец впился.

„Амимона! — сказал Нептун, — подай мне трезубец!“

Дева, горя от стыда, дернула ловкой рукой.

Чудо! вслед за зубцами железными почва сухая

Чистых, как горный кристалл, три извергает ключа.

Навплия сына Нептуну затем понесла Амимона —

Город ваш Навплию он, смелый пловец, заложил».

1855

Диана, Эндимион и Сатир

(Картина Брюллова)

У звучного ключа как сладок первый сон!

Как спящий при луне хорош Эндимион!

Герои только так покоятся и дети.

Над чудной головой висят рожок и сети;

Откинутый колчан лежит на стороне;

Собаки верные встревожены — оне

Не видят смертного и чуют приближенье.

Ты ль, непорочная, познала вожделенье?

Счастливец! ты его узрела с высоты,

И небо для него должна покинуть ты.

Девическую грудь невольный жар объемлет.

Диана, берегись! старик сатир не дремлет.

Я слышу стук копыт. Рога прикрыв венцом,

Вот он, любовник нимф, с пылающим лицом,

Обезображенным порывом страсти зверской,

Уж стана нежного рукой коснулся дерзкой.

О, как вздрогнула ты, как обернулась вдруг!

В лице божественном и гордость и испуг.

А баловень Эрот, доволен шуткой новой,

Готов на кулаке прохлопнуть лист кленовый.

1855

Золотой век

Auch ich war in Arkadien geboren.

Schiller

Я посещал тот край обетованный,

Где золотой блистал когда-то век,

Где, розами и миртами венчанный,

Под сению дерев благоуханной

Блаженствовал незлобный человек.

Леса полны поныне аромата,

Долины те ж и горные хребты;

Еще досель в прозрачный час заката

Глядит скала, сиянием объята,

На пену волн эгейских с высоты.

Под пихтою душистой и красивой

Под шум ручьев, разбитых об утес,

Отрадно верить, что Сатурн ревнивый

Над этою долиною счастливой

Век золотой не весь еще пронес.

И чудится: за тем кустом колючим

Румяных роз, где лавров тень легла,

Дыханьем дня распалена горючим,

Лобзаниям то долгим, то летучим

Менада грудь и плечи предала.

Но что за шум? За девой смуглолицей

Вослед толпа. Всё празднично кругом.

И гибкий тигр с пушистою тигрицей,

Неслышные, в ярме пред колесницей,

Идут, махая весело хвостом.

А вот и он, красавец ненаглядный,

Среди толпы ликующих — Лией,

Увенчанный листвою виноградной,

Любуется спасенной Ариадной —

Бессмертною избранницей своей.

У колеса, пускаясь вперегонку,

Нагие дети пляшут и шумят;

Один приподнял пухлую ручонку

И крови не вкусившему тигренку

Дает лизать пурпурный виноград.

Вино из рога бог с лукавым ликом

Льет на толпу, сам весел и румян,

И, хохоча в смятеньи полудиком,

Вакханка быстро отвернулась с криком

И от струи приподняла тимпан.

1856

Даки

Вблизи семи холмов, где так невыразимо

Воздушен на заре вечерний очерк Рима

И светел Апеннин белеющий туман,

У сонного Петра почиет Ватикан.

Там боги и цари толпою обнаженной,

Создания руки, резцом вооруженной,

Готовы на пиры, на негу иль на брань,

Из цезарских палат, из храмов и из бань

Стеклись безмолвные, торжественные лики,

На древние ступя, как прежде, мозаики,

В которых на конях Нептуновых Тритон

Чернеет, ликами Химеры окружен.

Там я в одной из зал, на мраморах, у входа,

Знакомые черты могучего народа

Приветствовал не раз. Нельзя их не узнать:

Всё та же на челе безмолвия печать,

И брови грозные, сокрытых сил примета,

И на устах вопрос, — и нет ему ответа.

То даки пленные; их странная судьба —

Одна безмолвная и грозная борьба.

Вперя на мрамор взор, исполненный вниманья,

Я в сердце повторял родимые названья

И мрамору шептал: «Суровый славянин,

Среди тебе чужих зачем ты здесь один?

Поверь, ни женщина, ни раб, ни император

Не пощадят того, кто пал как гладиатор.

По мненью суетных, безжалостных гуляк,

Бойцом потешным быть родится дикий дак,

И, чуждые для них поддерживая троны,

Славяне составлять лишь годны легионы.

Пускай в развалинах умолкнет Колизей,

Чрез длинный ряд веков, в глазах иных судей,

Куда бы в бой его ни бросила судьбина,

Безмолвно умирать — вот доля славянина.

Когда потомок твой, весь в ранах и в крови,

К тому, кого он спас, могучие свои

Протянет руки вновь, прося рукопожатья,

Опять со всех сторон подымутся проклятья

И с подлым хохотом гетера закричит:

„Кончай, кончай его!“ — он дышит, он хрипит;

Довольно сила рук, безмолвие страданий

Невольных вызвали у нас рукоплесканий!

(Как эти варвары умеют умирать!)

Пойдемте! Кончено! Придется долго ждать

Борьбы таких бойцов иль ярой львиной драки.

Пойдемте! Что смотреть, как цепенеют даки!»