Добрый убийца - Анисимов Андрей Юрьевич - Страница 50

— Ты можешь описать этого человека? — спросил Бобров.

— Я не успела его рассмотреть. Увидела фамилию и хотела сообщить дежурному администратору, но он удрал.

— Посмотри на эту карточку. — Бобров протянул одну из копий с портретом Отария.

— Мне уже ее показывали. Нет, не помню.

Я его лица не успела разглядеть, — засмущалась кассирша. — Их столько за смену проходит, разве упомнишь…

— Ну а в паспорте на фотографию посмотрела? — терпеливо продолжал расспрашивать полковник.

Ирина Степнюк задумалась:

— Нет, не посмотрела, а вот год рождения запомнила. Он родился, когда война с немцами началась. Я на историка учусь. Мы сейчас Вторую мировую проходим. Он родился в одна тысяча девятьсот сорок первом.

Бобров ничего не ответил. Он достал телефон и скомандовал отбой.

— Все свободны. Сотрудникам отдела убийств завтра в девять на совещание.

Затем Никита Васильевич не спеша убрал телефон в карман, накинул на плечи полушубок и пошел к машине. Назад в Москву его везли медленно. Быстрой езды полковник не любил.

36

— Ты, Петро, как был кобелиной, так кобелем и остался, — констатировал Иван Григорьевич, засыпая очередную порцию темно-коричневых зерен в свою допотопную кофейную мельницу. — Мне тебя, конечно, Петро, очень жаль. Девочку ты в жены надыбал славненькую. Она хоть и молода, а уже человечек.

Думаешь, я не понимаю, как приятно мужику на сердце, когда по дому прыгает такая пташка. Грыжин все понимает. Помню, когда моя Галя молодая была, так я сижу за столом, а она ходит, чирикает. Неважно о чем. О чем может женщина говорить? Я голосок слушаю, на нее искоса поглядываю, и мне хорошо. Горько тебе сейчас. Ой как горько. Молодец, что к старику пришел. Только не жди от меня добрых слов.

Скотина ты.

— Ну вот, расскажи тебе, Григории, все начистоту, а ты еще и обложишь, — упрекнул Ерожин генерала. Он поделился с Иваном Григорьевичем своим мимолетным романом в Нижнем Новгороде и теперь получал по заслугам.

За окном пока не рассвело, но зимнее московское утро уже входило в город. Генерал и подполковник сидели на кухне четвертый час.

Три кофейника они выхлебали, и сейчас Иван Григорьевич крутил на своем брюхе мельницу для четвертой порции. Ерожин приехал к генералу сразу из больницы. Петр Григорьевич поведал о несчастье с Надей, и они засели на кухне. От спиртного, не сговариваясь, оба отказались и пили кофе.

— Я тебя, Петро, люблю. Иначе бы и на порог не пустил, — признался Грыжин. — Да и бесшабашность твоя меня всегда веселила.

Чего греха таить, иногда и завидовал. Думаешь, в радость до генеральских чинов портки протирать? Нет, Петро, это дело не очень веселое. Только вот что я тебе скажу. Каждому мужику Бог отпускает. Кому на шахтера, кому на музыканта, как этому Гоги, пусть земля ему будет пухом. Тебе Господь отпустил на сыщика. Отпустил много, а вот теперь пришла пора спрашивать. Господь пренебрежения к своим дарам не прощает. Ты мог свое имя на весь мир прославить. Мог школу целую создать. А ты прожил, как твоя самолетная шлюшка сказала, козликом. Вот и получаешь.

— Что же, я, по-твоему, не работал? — обиделся Ерожин.

Генерал включил газ, поставил на него пустой кофейник, подождал, пока донышко накалится, и всыпал в него свой помол. Еще подождал пару минут, затем налил из чайника немного воды В кофейнике зашипело, и Грыжин приподнял его над огнем. Потом снова поставил и, глядя на темную закипающую массу, ответил гостю:

— Ты, Петро, работал между делом. А делом своим считал баб трахать. Но ты же человек, а не племенной хряк. Вот тебя Господь теперь карает.

— Он не меня, а Надю карает. Ее-то за чтя? — возразил Петр Григорьевич.

— Ее он не карает, ее он испытывает. У нее вся жизнь впереди. А для тебя этот ребенок мог последней настоящей радостью стать. Ты в молодости отцовства не понял. А теперь ой как бы приохотился! — Иван Григорьевич дождался, когда пена кипящей шапкой нависла над кофейником, снял его с огня и разлил по чашечкам.

— По твоим словам, Григорич, выходит, что человек я вовсе пропащий и хорошего мне больше ждать нечего, — проворчал Ерожин, прихлебывая горячий густой напиток. Варить кофе генерал Грыжин умел.

— Это зависит от того, готов ли ты у жизни учиться. Если готов, еще не все потеряно. С моих лет ты, пацан. Вдумайся, как ты жил, и делай вывод.

— А как я жил? — поинтересовался подполковник.

— Я же сказал — как скотина, — усмехнулся генерал.

— Почему уж так? — не очень уверенно переспросил Ерожин.

— Жену с ребенком ты бросил. С моей Сонькой связался попусту. Не было бы Соньки, другая бы подвернулась. Девок на свете — пруд пруди.

— Жену не я бросил, а она меня. Сама к Суворову ушла, — возразил Ерожин.

— Ты, Петро, дурилкой-то не прикидывайся. Ты не бросил, но все сделал, чтобы твоя Наталья сбежала. Везет тебе на хороших людей, вот Суворов и подвернулся. Сына твоего вырастил.

— Это правда, — согласился Ерожин, опорожняя чашечку.

— Конечно, правда. Зачем старику врать?

В Москве ты болтался, как говно в проруби.

Я, когда ты на Надьку глаз положил, очень был недоволен. Потом гляжу — вроде у вас серьезно. Ну, думаю, может, остепенится парень.

И не мешал.

— Я Надю по-настоящему люблю. Когда она исчезла после Фатимы, думал, жить не смогу, — вспомнил Петр Григорьевич. — Да и сейчас, как увидел ее в больнице — бледненькую, всю в слезах, — руку бы себе отрезал, если бы помогло.

— Ты бы, Петро, лучше хер свой отрезал… Люблю… Если любишь, зачем на первую встречную шлюху лезешь? Что, тебе шестнадцать? Поговорил бы ты с женой по телефону ласково, она бы не намылилась в Самару. А при бабе какой разговор.

— Надя этого не поняла, — вздохнул Петр Григорьевич.

— Может, этого и не поняла, но сердечко ее что-то почувствовало.

— Виноват, Иван Григорьевич, — согласился Ерожин.

— «Виноват». Тоже мне ребеночек. Ладно, прошлого не изменишь. Молись, чтобы Надька из больницы здоровенькой вышла. А теперь давай спать.

— После твоего напитка двое суток не уснешь, — сказал Петр и посмотрел на часы. — Девятый час уже. Поеду к Боброву на Петровку. Пора полковнику объяснить, что к чему.

— Валяй, если не спится. А я после кофе как убитый отключаюсь. Стоит голову на подушку положить, — признался Иван Григорьевич.

Ерожин надел куртку и, не прощаясь, двинул из генеральской квартиры. В дверях остановился, посмотрел в глаза генерала и вышел.

Усаживаясь в машину, снова вспомнил жену. Вспомнил, какая тоска была в ее взгляде, когда она его увидела. Надя всегда так радовалась их встречам, а тут только загрустила. Почему Ерожин не поехал к Аксеновым, а пришел к Грыжину?

Возле палаты собралась вся Надина семья.

Даже Кроткий после больницы поехал с Верой ночевать на Фрунзенскую. Петру Григорьевичу было стыдно оставаться с Аксеновыми, и он отказался.

Машин в городе оказалось не так много, как обычно в это утреннее время. Через пять минут Ерожин свернул к управлению.

Бобров проводил свое утреннее совещание.

Выглядел Никита Васильевич бледным и усталым. Ерожин понял, что и полковник ночью не спал.

— Здравствуй, Ерожин. Слышал, у тебя дома нехорошо. Спасибо, что приехал. Сейчас отпущу своих орлов и возьмусь за тебя, — пообещал Бобров.

Ерожин пристроился в уголок и, слушая наставления начальника отдела своим подчиненным, продолжал думать о Наде.

Не застав жену дома и обнаружив злополучное письмо Шуры, Петр Григорьевич сразу почувствовал, что с Надей не все в порядке.

А узнав от Аксенова, что она поехала к нему за деньгами, все понял и помчался на Фрунзенскую. Туда и позвонили из больницы.

— Ну что, подполковник? Зачем меня вчера приложил? — обратился Никита Васильевич к Ерожину, «накачав» своих работников.

— Почему — приложил? — притворно удивился сыщик.

— Не сказал, кого именно из Ахалшвили надо ловить. Я бегал за Отарием, а ткнул пианиста не он, — пояснил Никита Васильевич.