Путешествие к Арктуру - Линдсей Дэвид - Страница 15

Когда я это осознал, я дал зарок никогда не есть и не уничтожать ничего, в чем есть жизнь, и с тех пор я его держу.

Я был еще не вполне взрослым, когда умер мой отец. Вскоре последовала смерть матери, и ассоциации, связанные с теми местами, стали для меня непереносимы. Поэтому я решил отправиться в страну моей матери, где, по ее рассказам, природа была наиболее священной и безлюдной.

Одним жарким утром я пришел к гребню Создателя. Он зовется так то ли потому, что Создатель однажды прошел им, то ли из-за его колоссальных размеров. Это естественная дамба, длиной двадцать миль, соединяющая горы, окружающие мою родину, с Ифдон-Марестом. Внизу, на глубине от восьми до десяти тысяч футов, лежит долина – с каждой стороны ужасный обрыв. Ширина острой верхушки гребня обычно немногим больше фута. Гребень идет точно с севера на юг. Долина по правую руку была погружена в тень. Та, что слева, искрилась солнечным светом и росой. Несколько миль я в страхе шел по этой опасной тропе. Далеко на востоке долина замыкалась возвышенным плоскогорьем, соединяющим две цепи гор, но поднимавшимся выше самых высоких пиков. Оно зовется Сент-Левелс. Я никогда там не был, но слышал пару любопытных фактов относительно тамошних обитателей. Первый, что у них нет женщин; второй, что хотя они склонны к путешествиям в другие места, они никогда не перенимают обычаев людей, с которыми живут.

Вскоре у меня закружилась голова, и я долго лежал, вытянувшись во весь рост, вцепившись обеими руками в края тропы и широко открытыми глазами глядя на землю перед собой. Когда головокружение прошло, я почувствовал себя другим человеком и стал веселым и самодовольным. Примерно на полдороге я издали увидел, что кто-то приближается ко мне. От этого в мое сердце вновь поселился страх, так как я не понимал, как мы сможем разойтись. Однако я медленно шел дальше, и вскоре мы сблизились настолько, что я смог узнать идущего. Это был Слофорк, которого звали колдуном. Я никогда раньше не встречался с ним, но узнал его по некоторым характерным чертам. Он был ярко-желтого цвета и обладал очень длинным, похожим на хобот, носом, который, по-видимому, был полезным органом, но красоты, в моем понимании, ему не прибавлял. Его окрестили „колдуном“ за его дивное умение выращивать конечности и органы. Рассказывают, что как-то вечером он медленно отпилил себе ногу тупым камнем и два дня лежал в страшных муках, пока росла новая нога. Его не считали мудрецом, но на него находили периодические вспышки проницательности и отваги, с которыми никто не мог сравниться.

Мы сели лицом друг к другу примерно в двух ярдах.

– Кто из нас перешагнет через другого? – спросил Слофорк. Он вел себя спокойно, как спокоен был этот день, но для моей юной натуры в нем был скрыт ужас. Я улыбнулся ему, но унижаться не хотел. Так мы продолжали сидеть, совершенно дружелюбно, в течение многих минут.

– Что превыше удовольствия? – вдруг спросил он.

Я был в том возрасте, когда хочется производить впечатление человека, способного справиться с любой критической ситуацией, и поэтому, скрывая удивление, я вступил в эту беседу, как будто это и было целью нашей встречи.

– Боль, – ответил я, – ибо боль гонит удовольствие.

– Что превыше Боли?

Я подумал.

– Любовь. Ибо мы готовы принять на себя боль тех, кого любим.

– А что превыше Любви? – настаивал он.

– Ничто, Слофорк.

– А что такое Ничто?

– Это ты мне должен сказать.

– И я скажу тебе. Это мир Создателя. И он, будучи здесь малым ребенком, знает удовольствие, боль и любовь – и получает воздаяния. Но есть иной мир – не мир Создателя – и все это там неизвестно, и дарит иной порядок вещей. Этот мир мы называем Ничто – но это не Ничто, а Нечто.

Наступила пауза.

– Я слышал, – сказал я, – что ты славишься выращиванием и умертвлением органов.

– Мне этого недостаточно. Каждый орган говорит мне одно и то же. Я хочу услышать что-нибудь иное.

– Правда ли, что говорят люди, будто мудрость твоя приходит и угасает ритмично?

– Сущая правда, – ответил Слофорк. – Но те, от кого ты это слышал, забывали добавить, что они всегда путали прилив с отливом.

– Мой опыт говорит, – напыщенно произнес я, – что мудрость – это несчастье.

– Может быть, юноша, но ты никогда этого не знал и никогда не узнаешь. Для тебя мир всегда будет обладать благородным величественным лицом. Ты никогда не поднимешься над мистицизмом… Но будь счастлив по-своему…

И прежде чем я сообразил, что он делает, он спокойно спрыгнул с тропы в пустоту. Со все увеличивающейся скоростью он падал в лежащую внизу долину. Я хрипло закричал, бросился на землю и закрыл глаза.

Я часто думал, которая из моих необдуманных юношеских фраз стала причиной этого его неожиданного решения убить себя. Какая бы это фраза ни была, с тех пор я сделал неукоснительным правилом не говорить для собственного удовольствия, а только чтобы помочь другим.

В конце концов я добрался до Мареста. Четыре дня я плутал в его лабиринтах. Я боялся смерти, но еще больше боялся потерять свое священное отношение к жизни. Когда я почти уже выбрался и уже поздравлял себя, я столкнулся с третьей необычной личностью в своей жизни – безжалостным Мюрмейкером. Это произошло при ужасных обстоятельствах. Однажды облачным и ветреным днем я увидел живого человека, висевшего в воздухе без всякой видимой опоры. Он висел вертикально перед скалой, – зияющая пропасть глубиной тысячу футов лежала под его ногами. Я вскарабкался как можно ближе и взглянул на него. Он увидел меня и скорчил кривую гримасу, как человек, пытающийся обратить свое унизительное положение в шутку. Это зрелище так потрясло меня, что я даже не мог сообразить, что происходит.

– Я Мюрмейкер, – выкрикнул он скрежещущим голосом, потрясшим мой слух. – Всю жизнь я заставлял страдать других – теперь страдаю сам. Мы с Нуклампом поссорились из-за женщины. И теперь Нукламп держит меня тут. Пока у него хватит сил, я буду висеть; но когда он устанет – а этого ждать уже недолго – я упаду в эту пропасть.

Если бы это был другой человек, я попытался бы спасти его, но это людоедоподобное существо было мне слишком хорошо известно тем, что всю свою жизнь провело мучая, убивая и поглощая других ради своего удовольствия. Я заторопился прочь и весь этот день больше не останавливался.

В Пулиндреде я встретил Джойвинд. Мы вместе гуляли и беседовали целый месяц и к тому времени обнаружили, что слишком любим друг друга, чтобы расставаться».

Пейно замолчал.

– Чудесная история, – заметил Маскалл. – Теперь я лучше ориентируюсь во всем. Но меня озадачивает одно.

– Что именно?

– Каким образом здешние люди, не знающие инструментов и искусств, не имеющие цивилизации, тем не менее умудряются иметь такие социальные обычаи и разум.

– Значит, ты считаешь, что любовь и мудрость проистекают из инструментов? Но я понимаю, откуда это идет. В твоем мире у вас меньше органов чувств, и чтобы восполнить их нехватку, вы вынуждены прибегать к помощи камней и металлов. Но это ни в коей мере не признак превосходства.

– Нет, я полагаю, нет, – сказал Маскалл, – но я вижу, что мне нужно учиться на многое смотреть по-другому.

Они еще немного поговорили, а затем незаметно уснули. Джойвинд открыла глаза, улыбнулась и вновь погрузилась в сон.

8. ЛЮЗИОНСКАЯ РАВНИНА

Маскалл проснулся первым. Он встал, потянулся и вышел наружу, на солнце. Бранчспелл уже садился. Он взобрался на край кратера и посмотрел вдаль, в сторону Ифдона. Отсвет Альпейна уже полностью исчез. Горы возвышались грозно и величественно.

Они потрясли его, как простая музыкальная тема, ноты которой широко разбросаны по гамме; дух безрассудства, дерзаний и приключений, казалось, взывал с них, обращаясь к нему. В этот момент в его сердце вспыхнула решимость идти в Марест и изведать его опасности.

Он вернулся в пещеру, чтобы попрощаться с хозяевами.

Джойвинд смотрела на него смелыми и честными глазами.