Возвращение(Полдень. 22-й век). Изд.1962г. - Стругацкие Аркадий и Борис - Страница 18

Штурман рассеянно взял с тарелки огурец и съел. Потом он съел второй и отнес тарелку в мусоропровод. «Может, опять сходить потолкаться среди добровольцев? — подумал он. — Или съездить в Китай? В Китае я не был…»

Размышления штурмана были прерваны пением сигнала — кто-то просил разрешения войти. Штурман обрадовался, он не привык, чтобы к нему заходили. Видимо, праправнуки из ложной скромности не хотели его беспокоить. За всю неделю, что он здесь жил, его только один раз посетила соседка, восьмидесятилетняя свежая женщина со старомодным узлом черных волос на затылке. Она отрекомендовалась старшим оператором хлебозавода и в течение двух часов терпеливо учила его набирать шифры на клавишной панели Линии Доставки. Задушевного разговора с ней как-то не получилось, хотя она несомненно была превосходным человеком. Несколько раз без всякого приглашения являлись очень юные праправнуки, совершенно лишенные, по-видимому, чувства ложной скромности. Визиты эти были продиктованы соображениями чисто эгоистическими. Один, судя по всему, пришел для того, чтобы прочитать штурману свою оду «На возвращение „Таймыра“», из которой штурман понял только отдельные слова («Таймыр», «Космос») — ода была на суахили. Другой работал над биографией Эдгара Аллана По и без особой надежды просил каких-нибудь малоизвестных подробностей из жизни великого американского писателя. Кондратьев передал ему слухи о встречах Э.А.По с А.С.Пушкиным и посоветовал обратиться к Евгению Славину. Прочие юнцы и девчонки являлись за тем, что в терминах двадцать первого века Кондратьев определил как «собирание автографов». Но даже юные охотники за автографами были лучше, чем ничего, поэтому пение сигнала Кондратьева обрадовало. Кондратьев вышел в прихожую и крикнул:

— Войдите!

Вошел человек высокого роста, в просторной серой куртке и длинных синих штанах пижамного типа. Он тихо притворил за собой дверь и, несколько наклонив голову, принялся рассматривать штурмана. Физиономия его очень живо напомнила Кондратьеву виденные когда-то фотографии каменных истуканов острова Рапа-Нуи — узкая, длинная, с узким высоким лбом и мощными надбровьями, с глубоко запавшими глазами и длинным острым вогнутым носом. Физиономия была темная, а в распахнутом вороте куртки проглядывала неожиданно нежная белая кожа. На охотника за автографами этот человек был решительно не похож.

— Вы ко мне? — с надеждой спросил Кондратьев.

— Да, — тихо и печально ответил незнакомец. — Я к вам.

— Так входите же, — сказал Кондратьев.

Он был тронут и немного разочарован печальным тоном незнакомца. «Кажется, это все-таки собиратель автографов, — подумал он. — Надо принять его посердечнее».

— Спасибо — еще тише проговорил незнакомец.

Немного сутулясь, он прошел мимо штурмана и остановился посреди гостиной.

— Садитесь, пожалуйста, — сказал Кондратьев. Незнакомец стоял молча, устремив взгляд на кушетку.

Кондратьев с некоторым беспокойством тоже посмотрел на кушетку. Это была чудесная откидная кушетка, широкая, бесшумная и мягкая, с пружинящей пенопластовой покрышкой светлого зеленого цвета, пористой, как губка.

— Меня зовут Горбовский, — тихо сказал незнакомец, не спуская глаз с кушетки. — Леонид Андреевич Горбовский. Я пришел поговорить с вами как звездолетчик со звездолетчиком.

— Что случилось? — испуганно спросил Кондратьев. — Что-нибудь с «Таймыром»? Да вы садитесь, пожалуйста, садитесь!

Горбовский продолжал стоять.;

— С «Таймыром»? Вряд ли… Впрочем, не знаю, — сказал он. — Но ведь «Таймыр» в Музее космогации. Что с ним еще может случиться?

— Да уж, — сказал Кондратьев широко улыбнувшись. — Уж дальше некуда.

— Некуда, — согласился Горбовский и тоже улыбнулся.

Улыбка у него, как и у многих некрасивых людей, была милая и какая-то детская.

— Так чего же мы стоим? — бодро вскричал Кондратьев. — Давайте сядем!

— Вы… вот что, Сергей Иванович, — сказал вдруг Горбовский, — можно я лягу?

Кондратьев поперхнулся.

— П…пожалуйста, — пробормотал он. — Может быть вам водички?

Горбовский уже лежал на кушетке.

— Ах, Сергей Иванович! — сказал он. — И вы такой же, как все. Ну при чем здесь водичка, если человеку просто хочется полежать? В античные времена все лежали… Даже за едой,

Кондратьев, не оборачиваясь, нащупал за спиной кресло и сел.

— Уже в те времена, — продолжал Горбовский, — имела хождение многоэтажная пословица, существенной частью которой было «лучше лежать, чем сидеть». А я только что из рейса. Вы сами знаете, Сергей Иванович, ну что такое диваны на кораблях? Отвратительные жесткие устройства! Да разве только на кораблях? Эти невообразимые скамейки на стадионах и в парках! Складные самопадающие стулья в кафе! А ужасные камни на морских купаниях? Нет, Сергей Иванович, воля ваша, искусство создания по-настоящему комфортабельных лежбищ безвозвратно утрачено в нашу суровую эпоху эмбриомеханики и Д-принципа.

«Бедняга!» — подумал Кондратьев сочувственно. Проблема «лежбищ» встала перед ним в совершенно новом свете,

— Знаете, — сказал он, — я застал еще то время, когда в Северной Америке подвизались всякие там фирмы и монополии. Так вот, дольше всех продержалась небольшая фирма, которая сколотила себе за полтора века баснословный капитал на матрацах. Она выпускала какие-то особенные шелковые матрацы — немного, но страшно дорого. Говорят, миллиардеры дрались из-за этих матрацев. Замечательные были матрацы! На них ничего нельзя было отлежать.

— И секрет их погиб вместе с империализмом? — сказал Горбовский.

— Вероятно, — ответил Кондратьев. — Я ушел в рейс на «Таймыре» и больше ничего о них не слыхал.

Кондратьев блаженствовал. Давно уже ему не приходилось вести такие легкие и приятные светские разговоры! Протос и Женя были отличными собеседниками, но Протос очень любил рассказывать про операции на печени, а Женя большей частью учил Кондратьева водить птерокар и ругал за социальную инертность.

— Нет, почему же, — сказал Горбовский, — у нас тоже есть отличные лежбища. Но ими у нас никто не интересуется. Кроме меня.

Он повергнулся на бок, подпер щеку кулаком и вдруг сказал:

— Ах, Сергей Иванович, дорогой, и зачем это вы высадились на Планете Синих Песков?

Штурман опять поперхнулся. Планета Синих Песков с ужасающей отчетливостью встала перед его глазами. Детище чужого солнца. Совсем чужая. Она была покрыта океанами тончайшей голубой пыли, и в этих океанах были приливы и отливы, многобалльные штормы и тайфуны и даже, кажется, какая-то жизнь. Вокруг засыпанного «Таймыра» крутились хороводы зеленых огней, голубые дюны кричали и вопили на разные голоса, пылевые тучи гигантскими амебами проползали по белесому небу. И ни одной тайны не открыла людям Планета Синих Песков. Штурман при первой же вылазке сломал ногу, роботы-разведчики потерялись все до единого, а затем при полном безветрии налетела настоящая буря, и славного доброго Кёнига, не успевшего подняться в корабль, швырнуло вместе с подъемником о реакторное кольцо, раздавило, расплющило и унесло за сотни километров в пустыню, где среди голубых волн гигантские провалы засасывали миллиарды тонн пыли в непостижимые недра планеты…

— А вы бы не высадились? — хрипло сказал Кондратьев. Горбовский молчал. — Вы хороши сейчас на ваших Д-звездолетах… Сегодня одно солнце, завтра — другое, а послезавтра — третье… А для меня… а для нас это было первое чужое солнце, первая чужая планета, понимаете? Мы чудом попали туда… Я не мог не высадиться, потому что иначе… Зачем же тогда все?

Кондратьев остановился. «Нервы, — подумал он. — Надо спокойнее. Все это прошло».

Горбовский задумчиво сказал:

— После вас на Планете Синих Песков первым высадился, наверное, я. Я пошел на десантном боте и взял ее с полюса. Ах, Сергей Иванович, как это было нелегко! Полмесяца я ходил вокруг да около. Двенадцать зондирующих поисков! А сколько автоматов мы там загубили! Классическая бешеная атмосфера, Сергей Иванович. А вы ведь бросились в нее с экватора. Без разведки. Да еще на старой, дряхлой «черепахе». Да.