Драконы Обыкновенной фермы - Уильямс Тэд - Страница 50

— За что вы извиняетесь? — спросила Люсинда.

— За то, что назвал вашу семью проклятой.

Люсинда не сразу поняла, что он имеет в виду.

— Ах да. Я все забываю, что мы с Гидеоном родственники.

— По правде говоря, не с Гидеоном, — сказал Рагнар. — С его женой. А через нее вы в родстве с самим Октавио.

Теперь Тайлер уже совсем ничего не понимал.

— Что это значит?

— Вы происходите из рода Тинкер. Грейс тоже была из Тинкеров — она внучка Октавио. У Гидеона и Грейс детей не было. Вы не Гидеону кровная родня, а Октавио.

— Так вот почему мы здесь? — медленно проговорил Тайлер. — Я и Люсинда. Потому что мы кровные родственники старика Октавио?

Рагнар взвалил на плечо еще несколько мешков с кормом.

— Не знаю я, почему вы здесь, парень. У Гидеона идей полная голова, и он со мной ими не делится. Но я рад, что вы приехали. Вы словно вдохнули новую жизнь в это место, а этого так не хватало здесь.

Он вдруг затосковал.

У Люсинды было такое чувство, что долгий туман рассеялся и она наконец-то видит все отчетливо и ясно.

— Значит, Гидеон стал членом семьи после своей женитьбы.

— Да. И старик Октавио был против этого, по крайней мере первое время, — сказал Рагнар. — Гидеон приехал работать со стариком, помогал ему делать тот самый прибор, а потом взял да и влюбился в его внучку, которую Октавио растил с младенчества. Когда они поженились, старик очень сердился, сначала уж точно.

— Октавио сердился?

— Так мне говорили, но потом он все-таки смирился с их браком. И на несколько лет все успокоилось. Потом настала та страшная ночь, когда Грейс исчезла в Линии сдвига и навсегда пропала. В ту же ночь сердце Октавио Тинкера не выдержало, и он умер.

— О господи! — воскликнула Люсинда. — Какой ужас! Как же это случилось?

Рагнар покачал головой.

— Меня еще здесь не было. Не мне и рассказывать. Я уж и так болтаю и болтаю, даже лишнего наболтал. А у нас полно работы. Да и зачем вам знать больше? Гидеон в одну ночь потерял и жену, и тана — вот и вся история.

— Тана? Это еще что такое? — спросил Тайлер.

— Забыл — это же слово из моих времен, не из ваших. Тот, кому он клятву принес, его хозяин, можно сказать и так.

— Это Америка, — не удержался Тайлер. — У нас нет хозяев.

Рагнар снова улыбнулся своей сдержанной улыбкой.

— Слова меняются, люди — никогда. Как ни называй, Октавио был хозяином Гидеона. Но именно потеря Грейс подкосила его. Много лет он искал ее, а потом пропал и континуаскоп. — Рагнар огляделся, затем слегка втянул голову в плечи и тихо проговорил: — Думаю, к тому моменту, когда прибор сгинул в огне пожара в лаборатории, Гидеон уже был слегка не в себе, а теперь и подавно не мог продолжать поиски.

Он покачал головой.

— Значит, она просто исчезла в Линии сдвига, — медленно, словно обдумывая каждое слово, проговорил Тайлер.

Люсинда с удивлением смотрела на брата. Странно задумчивый, он глядел в одну точку, словно дошел в какой-нибудь игре до последнего уровня и теперь был предельно собран и сосредоточен. Нашел время зависать, подумала она, ведь они только начали получать ответы на свои вопросы.

— А зачем Гидеон привел вас и всех остальных сюда? — спросила она.

Гигант фыркнул.

— Вам бы только болтать, а не работать, как я погляжу. Привел, потому что ему нужны были работники на ферме. Да такие, чтобы умели хранить секреты.

Тайлер вдруг встал.

— Мне надо вернуться в дом!

Он развернулся и рысцой побежал в сторону дома.

— А кто работать за тебя будет, парень? — крикнул вслед Рагнар.

— Я вернусь, обещаю!

Люсинда смотрела вслед брату, ни капельки не понимая, что происходит. Но у нее появилось стойкое ощущение, что его работу придется выполнять ей.

Прошел еще один час этого жаркого, душного дня, и Рагнар наконец-то отправил ее домой обедать, а сам пошел потолковать с мистером Уоквеллом об изгороди.

Люсинда смывала с лица и рук слой пыли возле уличной колонки рядом с лазаретом, как вдруг почувствовала, что волосы на затылке встают дыбом. Она даже обернулась посмотреть, не стоит ли кто-нибудь за спиной, но никого не увидела. Люсинда была совершенно одна перед бетонной громадой лазарета. В следующую секунду ее снова захлестнула волна чужих эмоций, это было внезапное чувство невыносимой утраты, горькое и мучительное.

«Пропал… пропал… пропал!..»

Первым ее побуждением было немедленно убежать отсюда, но как убежать от своих мыслей?

Люсинда поднесла руки к лицу и поняла, что щеки мокры от слез. Кто бы ни внушал ей это чувство, сила его горя была безмерна.

«Отстань от меня, призрак, — безнадежно подумала она. — Оставь меня в покое!»

Ничего не изменилось, и Люсинда в отчаянии начала описывать круги, сжав голову руками. Когда она повернулась к солнцу с закрытыми глазами и почувствовала его жар, она вдруг поняла, что знает, откуда исходят эти тягостные мысли.

Из лазарета.

Люсинда огляделась — по-прежнему никого. Она медленно пошла к огромной бетонной трубе. Болезненное чувство, терзавшее ее мозг, немного ослабло, но по-прежнему не отпускало.

Дверь в лазарет была открыта и подперта камнем. С бешено бьющимся сердцем Люсинда просунула голову в дверной проем, готовая к любым ужасам. Но смотреть было особо не на что. Кроме, конечно, огромной туши дремлющей Мезерэ, привязанной к полу крепкими брезентовыми лентами, и ее менее интересных соседей в загонах и клетках поменьше. Но кто же подложил подпорку под дверь? И чьи скорбные мысли так бесцеремонно вторглись в ее мозг? Может, это призрак из зеркала в библиотеке? Или, еще того хуже, какой-нибудь жуткий пришелец из прошлого, проникший через таинственную линию Гидеона?

Неожиданно огромный красный глаз Мезерэ дернулся и распахнулся, как будто цыганка сдернула платок со своего хрустального гадального шара. Длинный узкий зрачок драконихи слегка расширился, и в сознание Люсинды ураганом ворвался новый поток мыслей.

НЕТ ЯЙЦА УКРАЛ.

ОСТАВЬТЕ МЕНЯ.

ГОРЕ, КАКОЕ ГОРЕ!

Люсинда не слышала отдельных слов, но чувствовала их значение с той беспощадной ясностью, с какой пятно краски могло бы крикнуть о себе, если бы умело: «Я красное!» И пока чужие мысли захлестывали ее, она совершенно отчетливо поняла, что скорбь, которую она ошибочно приписывала призракам, исходила от Мезерэ.

Дракониха каким-то непостижимым образом проникла в ее сознание.

Она не могла даже убежать — безмерное горе, которое ощущалось физически, как жар или холод, не отпускало ее. Огромная рептилия издала рык, отчего содрогнулся пол, и попыталась встать, но тугие крепкие путы шириной с простыню плотно прижимали ее брюхо к полу, а крылатые передние лапы к туловищу.

— Бедная ты, бедная… — сказала Люсинда и тут же осеклась от страха, потому что дракониха перестала вырываться и перевела свой жуткий глаз на нее. — Мне так жаль… что тебя привязали, — еле слышно пропищала она. — А еще мне очень жаль, что яйцо… твой детеныш… умер.

И тогда случилось совсем уж невероятное. Словно чувства девочки каким-то неведомым образом передались драконихе, как до этого мысли животного запрыгнули в голову Люсинды. Мезерэ вздрогнула и медленно покачала головой из стороны в сторону, будто пыталась освободиться от чего-то. По ее заторможенным движениям Люсинда поняла, что дракониха находится под действием лекарств.

НЕ УМЕР!

Но даже лекарства не ослабили мощи, с которой Мезерэ снова ворвалась в мысли Люсинды. В голову словно ударило молнией.

НЕ УМЕР! ОТНЯЛИ!

Люсинда была так ошарашена, что не сразу поняла, что ей пытаются внушить.

— Отняли? Ты хочешь сказать… Аламу отнял?

Только сейчас ее осенило, что спорить с крылатым пятнадцатиметровым чудовищем, да еще разгневанным и убитым горем, не слишком разумно. Она уже со страхом ждала какой-нибудь убийственной вспышки ярости или даже столба огня из пасти драконихи, который настигнет ее повсюду, куда бы она ни побежала. Но Мезерэ лишь окатила ее новым шквалом горя, холодного, как ветер, и черного, как грозовые тучи.