В плену у мертвецов - Лимонов Эдуард Вениаминович - Страница 3

Бизнесмен скажет, что два года уже его таскают по тюрьмам, что Павел Струганов во всём этом деле (тут уместно будет воспроизвести на экране, раскрученном над окнами, спавшем вдруг вниз одним нажатием кнопки, фотографию Павла Струганова), лишь провокатор, что важен другой человек, а именно – Олег Дерипаска, промышленник, желающий получить принадлежащие ему, Быкову, акции завода Красноярский алюминий. ( На экране появляется фотография Дерипаски). А Дерипаска имеет, увы, могущественных покровителей, потому он, Быков, и сидит в Лефортово уже целый год.

Постановку спектакля следует поручить по моему мнению модному режиссёру Серебрянникову. Он сумеет выявить интересные побочные линии спектакля, обнажить то, что скрыто в персонажах глубоко. Проходя мимо телеящика Радуев будет всякий раз отклонять и смещать изображение титановой пластиной, вживлённой в его голову временно немецкими хирургами.

После Радуева должна выехать с тележками: стапятидесятикилограммовая баландёрша в белом халате. Обедать будем? Самое гадкое блюдо в меню военной тюрьмы Лефортово: это варёная селёдка с перловкой. Варёная селёдка подаётся в Лефортово ежедневно, ни разу за шесть месяцев не было случая, чтобы нас не кормили варёной селёдкой. Но вместе с перловкой они создают особо гадкое сочетание. Когда я выйду на свободу, я открою ресторан под названием «На нарах», или он будет называться «З/К». Посетители в моём ресторане будут сидеть на одеялах, на шконках, по стенам будут висеть носки. На дубках – синих тумбочках, – будут подавать в мисках варёную селёдку с перловкой. Будет один общий зал – копия общей камеры в Бутырке или Матроске – и будут отдельные кабинеты – «спецы» – в точности как моя хата 32 в Лефортово. Для большего удовольствия посетителей будут водить на прогулку, одев их в вонючие бушлаты, в прогулочный дворик, забранный сверху решёткой. Полагаю, что в такой изысканный ресторан станут приходить депутаты и члены Правительства.

После баландёрши, она свистя колёсами (вторую тележку покатит юный лысый Zoldaten) удалится вдаль ножки буквы "К", на мостках второго этажа появится доктор Зигмунд Фрейд. Доктор Фрейд возьмётся обеими руками за поручни и обратится к присутствующим с лекцией под названием «Введение в психоанализ». Он объяснит присутствующим, что такое «подсознание», что такое «либидо», что такое «оральный», «анальный» и «генитальный» периоды в развитии человека. Доктор Фрейд будет кашлять, он будет в белом халате, время от времени он станет нюхать кокаин, потреблением которого доктор злоупотреблял вплоть до 1895 года. «Вы, находящиеся в стенах Лефортовской крепости по полгода, по году, даже по три года и более, как никто в мире страдаете от неудовлетворения Вашего неумирающего „либидо“. Кошмарные видения Ваших недавних подруг, совершающих половой акт с чужими самцами, пронзают Ваши одинокие ночи. Лишенные шелковистой плоти Ваших подруг Вы непрестанно грезите о них, и невозможность совокупления содрогает Ваши умы и сердца. Ледяной холод многометровых стен этой немецкой крепости хватает Вас за Ваши поросшие шерстью шары между ног и сдавливает их смертной болью». Так будет говорить доктор Фрейд.

Потом все мы сгруппируемся в хор и станем петь песни из репертуара «Русского радио». В частности, группы «Руки вверх»: "Ты сегодня взрослее стала!/ И учёбу ты прогуляла!/ Собрала всех подружек/ Я хочу чтоб ты сказала:/ «Собирай меня скорей!/ Увози за сто морей/ И целуй меня везде/ Восемнадцать мне уже!»

Мы пропоём эту песню группы «Руки вверх»! Всю, и затем заплачем. И будем рыдать долго, тяжело, и надрывно…

Пленный боевик Аслан захлопнул книгу, встал, прошёл к дубкам у двери (их у нас три, один стоит между кроватями моей и з/к Витмана, на нём книги и газеты, это наш офис, а два других у двери, и на них в беспорядке разбросаны кипятильники, ложки, кружки, куски хлеба). Боевик Аслан включил мой крошечный телевизор. Первое, что мы услышали, что в вертолёте, сбитом вчера в Чечне погибли два генерала генштаба, восемь полковников и три члена экипажа. Рыжий, с серыми глазами, очень скуластый боевик Аслан загорелся изнутри и стал ещё рыжее. А когда корреспондент НТВ в Грозном, глупый малец в рубашке, сообщил, что сегодня утром стрельба во втором по значению городе Чечни Гудермесе продолжалась, Аслан совсем зарделся. Он стал похож на уголья, которые обнажаются на дне хорошо отпылавшего костра. Аслан умел топить такие костры, у его семьи была кошара, он занимался овцами долгие годы.

Аслан, я счастлив, что я встретил тебя. Теперь я знаю, какие Вы, чечены. А ты знаешь что такие бывают как я.

Тюрьма учит меня именно тогда, когда я уже думал, что всему научен в мои 58 лет. Первый мой сокамерник был стукач и сверхчеловек. Звали его Лёха. Это персонаж маркиза де Сада.

ОДИНОКИЙ КАИН

Я сидел уже пятый день. Один. Под карантином. Тогда ко мне кинули Лёху. Он вошёл в камеру двадцать четыре вечером. Со свёрнутой постелью под рукой, низкорослым кабаном протиснулся в дверь. Низкий лоб, круглые глазки, жёсткое лицо. За ним вошли Zoldaten и поставили на пол его два пакета. Я встал со шконки и протянул ему руку: «Эдуард Савенко». Он поглядел на меня, раздумывая. Руку дал: «Алексей».

Он сразу приступил к делу, согласно инструкции. Расстелил матрац на шконке под окном, сел на него и приступил: «Что-то твоя физиономия мне знакома», – сказал он. «Где-то я тебя видел».

Ему не могла быть знакома моя физиономия. Бороду и усы я отпустил недавно. На телепередачи меня приглашали плохо. Телепередач лёгкого содержания я сторонился, на политические шоу меня не приглашали. Посему не могла быть ему знакома моя физиономия. Он вытащил свои туалетные принадлежности. Бывалый зек, разместил их на полке, под зеркалом. Узнав, что у меня нет ещё ни зубной щётки, ни мыла, навязал мне и щётку и мыло. Продолжая оглядываться на меня. «Где я мог тебя видеть?»

Нигде ни хера он не мог меня видеть. Разве что мой следователь показал ему мою фотографию, хотя мог обойтись и без этого. «Может по телевидению?» – подсказал я.

«Должно быть – обрадовался он подсказке, – вот-вот, по телевидению, да…», и наконец отринул всю свою осторожность, ему не терпелось выполнить задание: «Ты не Лимонов ли будешь?»

«Лимонов» – сознался я.

«А зачем скрывал, думал я не узнаю, да?» – он спрыгнул со шконки и встал у двери.

«Разве я скрывал?»

«А чего сразу не признался?» – низкорослый кабан азартно склонился надо мной.

«Я тебе назвал своё имя и фамилию».

«Ну да, но ты же Лимонов».

«И что, – сказал я. – Я человек скромный и не хочу хватать первого встречного за пуговицу и орать: „Я Лимонов, известный писатель!“ Я хочу быть как все».

«Как все не удастся, – сказал он. – Я читал твою книгу, вместе с ребятами на Бутырке в… – Он сделал вид, что задумался, – в 93 году. Да, круто!» И он улыбнулся улыбкой стриженого кабана. «Но ты не волнуйся. Я ничего против такого рода произведений не имею. Я – широкий. Но немногие это, я имею в виду негров в твоей книге, поймут. Тяжело тебе придётся в Бутырке»,

«Я уже на Бутырку не попаду, – сказал я. – Я уже тут сижу, в Лефортово. И маловероятно, что они меня из своих лап в Бутырку выпустят, чекисты. Очень маловероятно».

На этом его первая атака на меня кончилась. Он стал размещать свои немногочисленные пожитки в голой хате № 24. Голой, потому что у меня никаких ещё вещей не было. Меня бросили в хату прямо с самолёта, привезли, взяв на лётном поле, в гнусном «стакане», это одноместный такой железный ящик внутри автомобиля «Газель». В другом ящике находился где-то мой подельник Сергей Аксёнов. Нас доставили авиарейсом из Барнаула как высоких государственных преступников. «Газель» въехала во двор Лефортовской крепости, и я вошёл. Самое противное, что именно так легли карты судьбы: вечером, 6 апреля, накануне ареста я обнаружил в избушке на столе затрёпанную книгу Алексея Толстого «Пётр I», и пока радостные ребята готовили маралье мясо, я успел прочесть сцену смерти Франца Лефорта и его похорон. Бля. А до этого, в сентябре 2000 года, в той же избушке, я брезгливо перелистал гороскоп Рыбы родившейся в 1943 году и узнал из него, что самый тяжёлый и опасный год моей жизни будет 58-й год. Вот так.