Будущее - Глуховский Дмитрий Алексеевич - Страница 25

По накатанной. Мы действуем, как команда, как одно целое, как идеальный механизм; может, Пятьсот Третьего нет тут? Может, меня просто раззадорили им, зная, что ему я не захочу уступить ничего — даже палаческий колпак?

— Почему ты ничего мне не сказала?! — хрипло ахает Цвибель-Рокамора.

— Я... Я не знала... Я думала... — лепечет она.

— Так! Заканчиваем спектакль! — прикрикиваю я на них. — С таким пузом ты уже месяца три как думаешь! Вы нарушили Закон о Выборе, и уж кому, как не вам, об этом знать. В соответствии с Законом вам предоставляется выбор, который вы можете сделать только сейчас. Если вы решаете сохранить ребенка, один из вас должен отказаться от бессмертия. Инъекция будет сделана немедленно.

— Вы так говорите, будто мы уже на сто процентов уверены в том, кто отец ребенка, — спокойно замечает Цвибель. — Между тем это вовсе не так. Это еще требует прояснения.

Девчонка вспыхивает, смотрит на него обиженно, даже зло.

— У нас нет времени на анализы ДНК плода... Зато мы точно знаем, кто его мать, — говорю я. — И если вы отказываетесь от отцовства... Инъектор! — требую я у здоровяка.

Точно по процедуре. Все точно по процедуре. По рельсам. Одна проблема: все это никак не приближает меня к тому, чтобы Рокамора и его подруга были убиты при сопротивлении. Что я делаю? И чего я не делаю?!

— У нас нет инъектора, — шепчет мне на ухо громила.

— Что значит нет инъектора?! — Мои кишки словно кто-то ножом отскабливает. — Какого черта у вас нет инъектора?! — Я толкаю его в дальний угол.

— Закон, между прочим, предусматривает и второй вариант. — Цвибеля ничто не способно вывести из себя; а ведь он — между прочим — стоит перед нами на коленях и без порток и наглым адвокатским голосом цитирует по памяти: — Закон о Выборе, пункт десять-А. «Если до наступления двадцатой недели зарегистрированной беременности оба родителя плода примут решение об аборте и прервут незарегистрированную беременность в Центре планирования семьи в Брюсселе в присутствии представителей Закона, Минздрава и Фаланги, они освобождаются от инъекции акселератора». И даже если инъекция уже сделана, после аборта в Центре могут назначить терапию, блокирующую акселератор! Это пункт десять-Б, уж вы-то должны бы знать!

Девчонка молчит, но вцепляется в живот обеими руками, кусает губы. Невольно соскальзываю на нее взглядом. Почему-то думаю, что она красива, хоть беременность обычно и уродует женщин.

— Просто съездить в Брюссель, сделать аборт и заплатить штраф. И все, инцидент исчерпан.

Вот уж то, чего мне точно сейчас нельзя: исчерпывать инцидент. От замаячившего идиотского хеппи-энда мне нужно каким-то образом провести заблудившегося зайчика к кровавой бане.

— Нет инъектора — значит, нет инъектора. Вся эта канитель всегда у звеньевого, — оправдывается громила. — Уколы, таблетки, вся хрень.

Правда. У нас в звене аптечку держит Эл. Но мне-то никто ее не выдавал. Это, наверное, потому, что у нас не вполне обычный рейд, так?

— Ты ведь готова сделать аборт, Аннели? — спрашивает у нее Цвибель.

Она не отвечает. Потом трудно, рывком поднимает подбородок — и так же трудно, саму себя пересиливая — опускает. Кивок.

— Ну вот и все. Там у вас, кажется, для ранних стадий какие-то инъекции?

— А ты, я смотрю, в курсе, а, Цвибель?

Это террорист, говорю себе я. Это не милейший Цвибель, это Хесус Рокамора, всегда в десятке самых разыскиваемых людей Европы, один из столпов Партии Жизни. Это он и его дружки собираются разнести к чертям «Октаэдр» вместе с зеркальными садами, с ребятами — как их там зовут — и вообще... Спровоцируй меня, скотина! Ударь меня! Попытайся сбежать! Не видишь — мне трудно будет душить тебя без повода!

Пнуть его в лицо? Где-то я читал, что на открытые раны, на свежую кровь реагируют не только акулы, но и домашние свиньи: звереют и нападают на хозяев, особенно если голодны. Я голоден.

— Я юрист, — вежливо отзывается эта гнида. — Конечно, я ориентируюсь в законодательстве.

А если это не они? Если сбой? Почему его нет в базе?!

Молчу. Зайчик сбился с маршрута и тычется в стенку. Девчонка всхлипывает, но не плачет. Бессмертные смотрят на меня. Секунды пролетают. Я молчу. Кто-то из ребят начинает шептаться, переминаться с ноги на ногу. Зайчик затихает и садится на землю: дошло, что забрел в тупик, но как из него выбираться, он понятия не имеет.

— Пора кончать их, — вдруг говорит одна из масок. — Время.

— Кто это сказал? Молчание.

— Кто это сказал?!

Задание секретное. Вряд ли Шрейер приглашал к себе по очереди всех десятерых членов звена и всех пытался очаровывать. Кроме меня, о том, чем тут все должно кончиться, знает только один человек. Тот, которого прикрепили ко мне тенью. Задача которого — подстраховывать меня.

— Я сам знаю, ясно?!

— Что это... Что это все значит? — Цвибель принимается зачем-то застегивать брюки. — «Кончать»? Вы понимаете, что вы говорите?!

— Не надо так волноваться. — Я похлопываю его по плечу. — Это просто шутка. Он вроде справляется со своими портками.

— Вставай! — Я хватаю его под мышки. — Прогуляемся.

— Куда вы его?! — кричит девчонка, пытаясь подняться с колен.

Одна из масок пинает ее ботинком в живот, и она давится своими вопросиками. Это лишнее, говорю я себе. Девчонку в живот — это лишнее.

— Я сам все сделаю! — кричу я маскам. — Не встревайте!

Вывожу его в тот темный коридор, откуда мы попали в квартиру. Хлопаю входной дверью, которая чудом держится еще на своих петлях после нашего вторжения.

— Вы не можете! Не имеете права!

— К стене! К стене лицом!

— Это зачем? Это не по Кодексу! — увещевает меня Цвибель, но послушно утыкается в стену.

Так. Вроде, если в глаза ему не глядеть, как-то попроще.

— Заткнись! Думаешь, я не знаю, кто ты такой?! Кодекс не для таких, как ты! Он молчит.

Что теперь? Задушить его? Завалить на пол, замком сцепить вокруг его шеи пальцы и давить, давить, пока не сломаю ему кадык, навалиться на него всей тяжестью тела, чтобы он не выкатился из-под меня, пока будет ерзать, задыхаясь, пока будет в конвульсии сучить ногами?

Смотрю на свои руки.

Размахиваюсь и бью его в ухо. Цвибель заваливается на пол, потом не без труда становится на четвереньки, наконец садится спиной к стене. Попыток сопротивляться он не делает никаких. Сука.

— И что ты про меня знаешь? — наконец говорит он каким-то другим голосом — чужим, усталым.

— Все, Рокамора. Мы нашли тебя.

Он смотрит на меня снизу вверх — изучающе, задумчиво.

— Я хочу сдаться полиции, — спокойно произносит он наконец. Молчу — секунду, пять, десять.

— Я требую, чтобы вы вызвали сюда полицию! Качаю головой:

— Прости.

— Я нахожусь в розыске. За мою поимку назначено вознаграждение. Любой, кто сможет меня задержать, обязан...

— Ты что, сам не понимаешь?.. — перебиваю его я.

Он умолкает на полуслове, всматривается в мое лицо, сереет.

— Так... Так это все всерьез? Они решили меня убрать, а? Ничего не отвечаю.

— Ну и как... Как ты собираешься это делать? Я и сам не знаю.

— Бред какой... — Он качает головой, почему-то улыбается. И я улыбаюсь тоже.

Новостной диктор за дверью вдруг повышает голос, начинает вещать четко, разборчиво:

— Надежду на перемены у них отняли много веков назад! Но теперь люди поняли, что не могут больше мириться с этим!! На борьбу они поднимаются со знаменем, которое в последний раз развевалось тут четыреста лет назад!!!

Громкость будто с каждым словом нарастает. Какого черта?! Оглохли они там, что ли? Что интересного в этом гребаном репортаже из гребаного третьего мира?

— МЫ ВЕРНЕМСЯ К ПОКАЗУ ДОКУМЕНТАЛЬНОГО ВИДЕО ИЗ РОССИИ ЧЕРЕЗ НЕСКОЛЬКО МИНУТ! СРОЧНОЕ СООБЩЕНИЕ! — орет ведущий прямо мне в ухо; у тех, кто внутри квартиры, от такого должны барабанные перепонки полопаться. — В САДАХ ЭШЕРА ИЩУТ БОМБУ!

Мне кажется, что в промежутках между его словами до меня доносится еще что-то... Почти неслышный шум какой-то возни... Мяуканье...