Чужой в незнакомом городе - Лимонов Эдуард Вениаминович - Страница 6

Черный дал нам кофе и каждому по тяжелому изделию из теста, посыпанному сахарной пудрой, как рожа старой красавицы. Изделие было жирным, как свинина и сладким, как копченый финик. Откинув капюшон парки, Бощаговский вгрызся в мякоть. Поглядев как он жрет, некрасиво, но с наслаждением, я, вернувшись к своим мыслям, решил, что, по-видимому, Нью-Йорк по своей психологической структуре ничем не отличается от Киева. А Борщаговский явился из Киева. Я посетил когда-то Киев два раза и был поражен жопастой сущностью города — столицы Украинской республики. Детство мое и ранняя юность прошли в Харькове, бывшей столице этой республики. Харьков был скучным университетским и заводским городом, но я всегда находил его тоньше, неврастеничнее и интеллигентнее Киева. Харьков переживал жизнь, нервничал. Киев самодовольно нагуливал жиры над Днепром: жители были толще и спокойнее.

«Нью-Йорк не похож на твой Киев, как ты считаешь?» — Я съел треть изделия и остановился отдохнуть.

«Не знаю, маленький, я не психоаналитик… Дался тебе Киев. Дела надо делать, а не философствовать. Нашел бы мне лучше богатую шмару. Я бы тебя впоследствии отблагодарил…»

«Ты же знаешь, Давид, вокруг меня одни пэдэ…»

Он захохотал так же грубо, как жрал до этого. «Пэдэ, маленький, очень любят дружить с богатыми старушками. А мне и нужна богатая старушка, я же тебе объяснял.»

Я нравился Борщаговскому. Он начал с того, что объявил себя поклонником моего журналистского таланта. «Забияка, этакий, хулиган!» — хлопал он меня по плечу, приходя в «Русское Дело» давать какие-то подозрительные объявления. И, наклоняясь к моему уху, шептал так, чтобы не слышали другие сотрудники; «Учи английский, и вали из этой богадельни на хуй! Далеко пойдешь… У тебя размах есть. Как и у меня, безуминка в крови…» Что-то общее между нами несомненно было. «Безуминка в крови?» Мы Таки были слегка безумны, я и этот упитанный еврей, лишь по-разному. Иначе почему бы он со мной общался. А он общался, И однажды даже устроил для меня и моего приятеля Львовского богатый обед, кормил нас икрой и поил водкой. Ни я, ни Львовский, никому на хуй были не нужны, нас обоих к тому времени выставили из русской эмигрантской газеты, а вот Борщаговский почему-то интересовался изгоями. Львовский было предположил, что «жирный Давид стучит для ФВ1», но под давлением моих насмешек вынужден был снять обвинение: «Кто мы такие, Львовский, в конце-концов? Устраивать нам вечера с икрой и водкой, чтобы выяснить наше мировоззрение? Да мы с вами выбалтываем его каждый день добровольно по десятку раз кому угодно… Борщаговский сам чокнутый, потому его к нам тянет. Только он веселый и положительно чокнутый, а мы с вами серьезные и отрицательно чокнутые…»

Случайная встреча в тяжелую метель в четыре утра лишь подтверждала, что между нами много общего. Он и я сошлись у Карнеги Холл, в то время как одиннадцать миллионов жителей Большого Нью-Йорка почему-то не выбежали на этот угол.

Борщаговский взглянул на часы и допил кофе. Неожиданно физиономия его сделалась счастливо изумленной.

«Слушай, маленький! Ты мне как-то говорил, что познакомился через твоих балетных пэдэ с Барышниковым? Или я что-то перепутал?»

«Не перепутал. Познакомился. И даже на репетиции „Щелкунчика“ был, он меня приглашал. А что такое?»

«А то, что можно заработать большие мани. И тебе и мне… Слушай меня внимательно… Ты когда Барышникова увидишь?»

«Не знаю. У меня есть его телефон, и он заходит к моим друзьям довольно часто… Скоро наверное увижу. А в чем дело?»

«Узнай у него, не нужен ли ему орден?.. Денег у него невпроворот, должность есть, теперь ему наверняка хочется иметь награды… Поговори с ним… Лучше не по телефону.»

«Что ты имеешь в виду?»

«Что имею, то и введу, — загоготал Борщаговский. — Ордена я имею в виду. Например Мальтийский крест, или там орден Подвязки, или…»

«Георгиевский крест, — подсказал я. — Ты что в арт-дилинг перешел? Антиквариатом торгуешь?»

«Ты не хуя не понял, маленький, — сказал он ласково. И плюнув на зеленую пятерку, пришлепнул ее к прилавку. — Новый, что ни на есть взаправдашний Мальтийский крест может Мишаня поиметь, если захочет выложить определенную сумму. С бумагой, как положено, удостоверяющей что он — кавалер ордена… Мальтийский крест — 50 тысяч долларов, орден Подвязки — тот подороже будет… Хули ты на меня вылупился, думаешь Борщаговский с ума соскочил? Нет, маленький, просто у меня связи появились. Давай, сумеешь загнать Барышникову орден, десять тысяч из пятидесяти — наши. Пять мне — пять тебе. По-братски. А если за шестьдесят загонишь — двадцать тысяч наши! Ловкость рук и никакого мошенничества… — Он опять взглянул на часы. — Ой, бля, мне надо валить. Я завтра тебе в отель позвоню, идет?»

Мы вышли в метель.

Прыгая по Централ-Парк-Вест к отелю я думал, что могу попросить Лешку Кранца познакомить меня с Нуриевым. Лешка был когда-то его любовником. Пять тысяч с Барышникова, пять с Нуриева, я смогу снять квартиру и перебраться наконец на следующую ступень социальной лестницы… А может Борщаговский заливает? Вряд ли… он конечно любит помечтать, и у него остается достаточно нереализованных проэктов, но многие он реализовывает. И мани какие-то у Борщаговского всегда есть. И квартиру на пятьдесят первой улице и Девятой авеню он сумел выбить от Сити-Холл бесплатно, как «артист». Живет теперь в модерном билдинге с элевейтором и двумя дорменами на каждый подъезд. Правда в этом билдинге полно черных и даже пуэрториканцев, но все они «артисты», а не просто черные и пуэрториканцы. И опять же — центр Манхэттана, а не у хуя на рогах… Нет, Борщаговский умеет делать дела и зря пиздеть не будет. Каким однако образом он достает ордена? Для этого нужны связи с правительствами. Ведь ордена даются правительствами. А может быть за этим скрывается мошенничество? Скажем я уговорю Барышникова купить крест, а грамота, или какой там документ сопровождает крест, окажется подделкой? Бланк, например, подлинный, но украден?..

Размышляя над всеми этими проблемами, я поднялся в грязном, как опорожненный мусорный бак, оцинкованном элевейторе на свой десятый этаж отеля «Эмбасси». Из многих комнат просачивалась громкая музыка. Черные обитатели отеля и не думали еще ложиться. В то время как в белых домах пригородов уже звенели очевидно, первые будильники…

Разбудил меня звонок телефона. «Да…» — пробормотал я.

Бодрый голос Борщаговского заорал зычно и сильно в мое сонное ухо: «Ты совесть имеешь, бандит… Давно, еб твою мать, следует звонить Барышникову, дело делать, а ты в кровати телишься…»

«Не ори, Борщаговский, — попросил я. — По утрам у меня уши хрупкие…»

«Чтоб был в десять вечера сегодня в… — он помедлил, обдумывая где… — в том же кофе-шопе, где мы кофе ночью пили. ОК? Хозяин хочет видеть тебя. Хочет с тобой побеседовать. И получишь плакаты…»

«Какой Хозяин, какие плакаты?»

«Не задавайте лишних вопросов, товарищ. Подробности объясню при встрече.» — Хохоча, злодей положил трубку.

Никакого Барышникова конечно дома уже не было. На звонок ответила строгая женщина, убиравшая его квартиру на Парк-Авеню. «Он с восьми утра на репетиции.» Ясно было, что Барышников встает рано, дабы тренировать свои ноги. Они ведь приносят ему мани. Барышников был обязан заботиться о своих ногах.

С предосторожностями мы приблизились к нужному дому на седьмой авеню. Борщаговский несколько раз огляделся, прежде чем войти в дом. В холле, довольно запущенном, дормена не обнаружилось. Не взяв элевейтор, мы стали взбираться по лестнице. Он впереди, пыхтя я — сзади. На мое предположение, что он опасается закона, и следовательно мы совершаем нечто криминальное, Борщаговский обругал, меня.

«Дурак ты, маленький… закон не запрещает давать ордена известным людям. Дело лишь в том, что Хозяин — важный человек, и он не хочет быть скомпрометирован связями с такими подонками, как мы с тобой.»

«Я не считаю себя подонком», — возразил я, обидевшись. «Хорошо, маленький, считай себя, кем ты хочешь. Только, пожалуйста, никому не пизди о том, что увидишь. Хозяин — важный католический церковный чин, что-то вроде архиепископа будет, если на шкалу рашэн ортодокс церкви перевести. Ему связи с жидами анархистами противопоказаны.»