Американские каникулы - Лимонов Эдуард Вениаминович - Страница 62

Я поклялся себе, что зубами прогрызу вход в дыру, как крыса. Я позвонил Леньке Лубяницкому, так как был уверен, что он всемогущ. Ленька – фотограф. Всемогущий Ленька жил тогда на шестой авеню у Тридцатых улиц и усиленно пробивался в люди. Он сам отштукатурил и перестроил производственное помещение в фотографическую студию и приобрел списанный сейф, чтобы хранить в нем фотоаппараты. Дом Леньки часто грабили. Под Ленькой жил слесарь. Над Ленькой – гадалка мадам Марго.

– Ленчик, – сказал я. – Я узнал, что Вознесенский в городе. Сегодня вечером в «СиБиДжиБи» выступает он и еще куча поэтов и панк-группы! Самые лучшие группы, самые крутые. Я хочу попасть туда. Пойдем?

– В начале откройте мне секрет, Поэт, что такое «СиБиДжиБи»? Вы ведь знаете, я неграмотный.

– Ленчик! Вы никогда не слышали о «СиБиДжиБи»? – Мне стало жаль Леньку.

– Никогда, Поэт. Простите мне мое невежество.

Я ему объяснил.

– Вам очень нужно туда попасть, Поэт?

– Очень, Ленчик. Я втайне решил взять с собой переводы нескольких своих стихотворений, чтоб, если вдруг представится возможность, прочесть их.

Шел 1978 год, ни эмигрантские, ни американские издания меня не печатали. Я страдал от комплекса неполноценности.

– Убедили, Поэт, – сказал Ленька. – Я тут, правда, собирался засунуть шершавого одной даме, но если Родина требует…

Ленька бывает до невозможности вульгарен. Как старый солдат, как холостяк старшина. Однако вульгарность ему идет. К тому же, у Леньки есть множество качеств, оттесняющих его вульгарность на задний план. Наше знакомство началось с того, что мы оказались сидящими рядом на полу чьей-то студии. Мы поговорили минут десять, ему нужно было уходить по делам… Вдруг я почувствовал, что новый знакомый опустил нечто в карман моего пиджака.

– В чем дело? – спросил я.

– Несколько долларов, – смутился Ленька. – Пойдите пожрите, Поэт, вы очень бледный.

Я хотел было гордо отвергнуть деньги, но он был искренне смущен, и я принял дар, пробормотав благодарности. Он угадал, я не обедал несколько дней. И с первого же дня знакомства он стал называть меня Поэтом…

– Родина требует, – подтвердил я. – Весь фокус состоит в том, как проникнуть внутрь помещения. На такую программу навалит половина Нью-Йорка.

– Проще простого, – сказал Ленька. – Скажем, что мы друзья Вознесенского. Попросим, чтобы он вышел.

– Я и правда знаю Вознесенского. Несколько раз встречал его в Москве у Лили Брик.

– И я знаю старого жулика, – захохотал Ленька. – Я видел его у Фени несколько дней тому назад. Он сделался очень похож на старого пэдэ, Поэт!

В программу Ленькиного пути наверх входит обязательное посещение богатых нью-йоркских евреев русского происхождения. Феня, в доме у которой он встретил Вознесенского, – одна из его связных. («Связи», «паблик релейшанс» – важно называет эту свою деятельность Ленька) С Ленькой она говорит по-русски. Россия, оказывается, глубоко связана с Америкой. Феня – сестра мультимиллионера Гриши Грегори. В жену Гриши – Лидию – был коротко влюблен сам Маяковский. Мой меценат Ленька сумел однажды протащить меня на обед к Грегори. Сидя под большой картиной Дали, старая, но красивая Лидия рассказала мне историю своего знакомства с Маяковским. Теперь, когда Лидия умерла от рака и Гриша в свою очередь умер, я, философски настроенный, вспомнил, что Маяковский называл Гришу Грегори – «Малая Антанта» – за его неустрашимую, мощную финансовую энергию. Видите, не только Россия связана с Америкой, но мир живых крепко соединяется с миром мертвых…

Когда мы на тридцать минут раньше, по моему настоянию, явились к «СиБиДжиБи», двери были еще закрыты, но у дверей уже стояла толпа, оформившаяся в очередь. Рядом, в скупом свете фонарей, пошатывалось несколько бродяг. Кто-то неудержимо мочеиспускался у стены. Струя протянулась через весь тротуар и даже журчала.

Бесцеремонно растолкав окружающих, Ленька нажал на дверь. Толпа за нашими спинами издала серию презрительных звуков, имевших целью высмеять Ленькину самоуверенность. Ленька, не смутившись, застучал кулаком в облезлую дверь. В двери, на уровне лица, было вмонтировано грязное стекло. Большой глаз под густой бровью появился за стеклом.

– Что стучишь?

– Мы есть друзья оф рашэн поэт мистэр Вознэсэнски.

Ленькин английский манерен, как высшее общество, в которое Ленька пробивается. Он немилосердно закругляет звуки, и получается пародия на оксфордский английский. Беспардонное нахальство звучит в Ленькином английском. Я думаю, трудно не принять всерьез такого явно притворного человека, не стесняющегося торжественно закруглять клоунские фразы там, где другой человек, попроще, расхохотался бы над самим собой.

– Мы приглашены мистером Вознэсэнски, – уточнил Ленька.

– Кем? – спросил глаз и, повозившись, приоткрыл дверь, вставив в щель ногу. Очевидно, чтоб мы не ворвались. Обладателем джинсовой ноги и бровастого глаза оказался красонощекий тип. Клетчатая рубаха расползлась на пышном брюхе.

– Рашэн поэт мистэр Вознэсэнски, – повторил невозмутимый Ленька, и его большое веснушчатое лицо сделалось важным.

– Я спрошу, – угрюмо сказал розовощекий, столкнувшись с проблемой, и запер дверь.

– Больше не откроет, – пессимистически комментировал я.

– Постучим еще. – Ленька спокойно и насмешливо посмотрел на меня.

За тем я его и взял. Ленька отличается от меня, как вездеход от хрупкого городского автомобиля. Он пройдет там, где я, застеснявшись, отступлю.

Краснощекий с брюхом явился в двери с девкой в джинсах и сапогах, волосы забраны сзади в конский хвост.

– Мистэр Вознэсэнски еще не явился, – сказала девка.

– Он нас пригласил.

Ленька грудью пошел на хвостатую и розовощекого. Они нехотя отступили, и мы вошли в дыру. Там было сыро.

– Если он вас пригласил, ваши имена должны быть в списке приглашенных. – Хвостатая взяла лежащий на черном ящике усилителя планшет с прижатым зажимом грязным листом бумаги. – Ваши имена?

Мы сказали ей имена. Разумеется, их в списке не имелось.

– Сожалею, – сказала хвостатая. Я увидел, что у нее кривой нос. Теперь хвостатая грудью пошла на Леньку. – Вам придется дождаться мистера Вознэсэнски.

– Мы подождем здесь. – Ленька увильнул от груди хвостатой в сторону.

– Сожалею… Подождите снаружи.

– Снаружи холодно. – Ленька озирался по сторонам, ища выхода из положения.

Это я увидел вдруг Аллена Гинзберга, вышедшего из темных недр помещения к стойке бара. Бар в «СиБиДжиБи» – примитивный загончик с прилавком. Алкоголи помещаются на полках вдоль стен. Автор поэмы «Вопль» сбрил бороду, но я узнал его по последним фотографиям.

– Вон идет Гинзберг! – дернул я Леньку за рукав.

– Аллен! – закричал Ленька. И, бросившись к Гинзбергу, схватил его за руку.

Впоследствии Ленька утверждал, что познакомился с ним в доме одной из еврейских дам. Мне лично показалось тогда, что Гинзберг видит его впервые.

– Андрэй Вознэсэнски пригласил нас. – Ленька указал на меня, оправдывая «нас». – Зыс из май дэр фрэнд – Эдвард Лимонов. Грэйт поэт.

Я пожал протянутую мне влажную руку Гинзберга.

– У нас маленькая проблема, Аллен. Андрей забыл включить наши имена в список.

– Это друзья русского поэта. – Гинзберг взял Леньку за плечо.

Хвостатая и розовощекий заулыбались.

– Идемте, я посажу вас за свой стол. Здесь всего десяток столов, и когда начнут впускать публику, мест мгновенно не будет.

Вслед за сияющей лысиной Гинзберга мы прошли во внутренности щели, к эстраде, и он усадил нас, как мне показалось, за самый выгодный стол. За соседними столами расположились уже зрители. Я отметил пожилую даму в черной шляпке с вуалью, несколько зловещего вида подростка с выведенными белой краской на спине кожаной куртки черепом и костями. Присутствовало и некоторое количество «гуд амэрикэн бойс» – толстошеих, розоволицых, с хорошо промытыми шампунем короткими блестящими шерстяными покровами на головах, с наметившимися, несмотря на крайнюю молодость, брюшками. За самыми ближайшими к сцене столами копошились завсегдатаи: бледные и тонконогие дети Манхэттана – местные punks с Нижнего Ист-Сайда. Дети восточно-европейских эмигрантов – поляков, евреев, украинцев и венгров – целым поколением вошли в панк-движение. Мне они безумно нравились, и я, человек без поколения, с тоской разглядывая их, подумал, что с каким бы восторгом и удовольствием я бы поиграл в их игры, если бы был помоложе. Их девочки – голорукие, тощие шеи торчат из газовых и капроновых облаков, ногти окрашены черным или зеленым лаком, – несомненно вульгарные, были, однако, неотразимо соблазнительны. Бодлеровский, городской порочный секс источали тощие молоденькие сучки большого города. Бледные, полувыбритые черепа. Голубые, белые, зеленые, красные волосы.