Американские каникулы - Лимонов Эдуард Вениаминович - Страница 55

– Особые! – выкрикнула дама со множеством золотых зубов. – Не хотят в Израиль! Их вытащили из ада, а они…

– Девки-то, девки-то как раскрашены! Как проститутки.

– Предатели! – выкрикнул кто-то. – Предатели! Как не стыдно!

– Атмосфера сгущается! – сказал грузин. – Новые граждане свободного мира спешат попробовать себя в новом качестве. Сейчас они устроят нам суд Линча!

– Мы не можем оставить вас в Вене! – заявил явившийся сбоку, из-за охранника-австрийца в ярко-синем костюме, с красной шеей и физиономией (сунув автомат под мышку, австриец закуривал) сохнутовец. – Вы должны поехать со всеми в замок. Там мы разберемся. Присоединяйтесь к остальным. У нас нет права оставить вас в аэропорту.

– Никуда из аэропорта мы не поедем! Тем более в концентрационный лагерь беженцев в замке, – сказал тот, которого ждали в Штатах деньги, – мы находимся в свободной стране, в Австрийской Республике!

– И мы не евреи! – закричала Елена. – Почему мы должны ехать в Израиль, если мы не евреи!

– Если вы попытаетесь нас заставить, мы будем сопротивляться и устроим скандал! – Грузинский еврей прижал к себе девушку.

Мощная, в наморднике, прошла за стеклом овчарка, следуя за тяжеловооруженным охранником. Взвизгнув, белый пуделек прижался к ногам хозяйки.

– Да что вы с ними церемонитесь! – закричали из толпы. – Погрузить их в автобус, и все тут! Мало ли чего они захотят! Что же, им все можно?

Сохнутовец выругался на австрийском или на идиш и убежал.

– Ебаные рабы! – выругался парень. – Привыкли угождать властям. Уже и здесь выслуживаются. – Он погладил по плечу свою испуганную девушку.

Улыбаясь, вышел из-за их спин краснорожий австриец. Что-то проговорил непонятное, но спокойное и протянул, приоткрыв, пачку сигарет. Автомат по-прежнему под мышкой.

– Вот хоть нацист оказался человеком. – Парень выудил сигарету из пачки австрийца. – Как будет «спасибо» по-австрийски?

– Данке шен, – сказала девушка.

– Данке шен! – повторил парень громко. – Гуд. Ты – гуд!

Австриец спокойно кивнул, согласился, что он – гуд.

Смущенная демонстрацией дружественных чувств австрийца, заткнулась толпа. Даже дети перестали кричать.

Вновь появился сохнутовец, сопровождаемый толстым, средних лет типом в неопрятном плаще и, не обращая более внимания на отщепенцев в народной среде, забежал к толпе в тыл.

– Сейчас все пойдут опознавать свой багаж. Следуйте за господином Шаповалом вон в ту дверь! После опознания багажа, не толпясь, по одному, выходите к автобусу!

– Кажется, мы победили. А рабов повезут в лагерь! – Парень удовлетворенно потер руки.

– А почему их сразу отсюда, на другом самолете, конечно, не отправляют в Израиль? – спросила Елена.

– А черт его знает. Проверяют на благонадежность, очевидно. Хотите чуингам? – предложил парень.

Все четверо дружно зажевали. И пуделек осмелел с ними, отлепился от ног хозяйки.

– Полежать бы… – сказала Елена. – Я спать хочу. Я никогда так рано не вставала. Разве что, когда была в пионерском лагере.

– Пива бы… – сказал Еленин супруг. Несмотря на то, что утром в Шереметьево они похмелились водкой, прощаясь с друзьями, голова болела. – У них должны быть здесь пивные автоматы в аэропорту. Я читал в книгах у Белля.

– Стой уже. Какие пивные автоматы? У нас все равно нет местных денег, – сказала Елена.

Материализовавшийся вновь сохнутовец, морщась, отвел четверых и пуделька в зеленый мини-автобус и, обязав их явиться в штаб-квартиру «Сохнута» в понедельник, исчез. Говорящий по-русски шофер-поляк повез их в гостиницу возле Вестбанхоффэ. По дороге они оживленно озирались, разглядывая новый «свободный» мир. Свободный мир был чище их прежней страны, и лица обитателей его были спокойнее.

В гостинице менеджерша с плохоокрашенной головой отвела их в предназначенную им комнату. Напротив по коридору находился общественный туалет. Усталые, они свалились на широкую постель в деревянной, золотом оживленной белой раме и сделали любовь. В конце акта любви в теле кровати что-то хрустнуло, и вместе с матрасом они упали на пол. Может быть, австрийская постель не была приспособлена для русской любви. Во время любви, очевидно, испуганная будущим, Елена была нежнее, чем обычно, а он – тоже испуганный будущим – был агрессивнее.

В чемодане у них были две бутылки водки и несколько банок икры. Им сказали, что водку и икру можно дорого продать в свободном мире. Они решили съесть банку икры и выпить водки. Хлеба у них не было. Денег сохнутовец им не дал. Можно было обменять несколько долларов из тех 237 долларов, которые щедрое советское государство позволило им вывезти, но хитрый специалист Солнцев в Москве советовал им постараться сохранить доллары как неприкосновенный запас, на черный день. У них были водка и икра – значит, это не был черный день. Икра без хлеба оказалась невкусной. Они даже не доели содержимое стограммовой банки.

Они решили выйти в город. В любом случае, им нечего было делать до самого понедельника. Была суббота, а какая же еврейская организация работает по субботам. Елена подкрасила глаза, сменила чулки и платье, и они вышли. Когда они проходили мимо комнаты менеджерши, немка недоброжелательно поглядела на пару сквозь сигаретный дым.

– Противная мегера, – сказала Елена.

На улицах свободного мира было прохладно. Небо было облачным. Утром в Москве было куда теплее. Почему-то это их поразило. Им обоим казалось, что за границей должно быть очень тепло. Он записывал в блокнот названия всех улиц, по которым они проходили, чтобы не заблудиться. Первая улица, название которой он записал, была Мария-Гилферштрассэ. Они вспомнили ее отца.

– На красивой улице жил Сергей Сергеич, – сказал он.

– Папочка всегда умел устраиваться.

– Представляешь, мы с тобой заходим в этот элегантный магазин одежды и говорим: «Гутэн таг, герр… как там его… Шмольткэ или Штраус. Наш папа был в свое время военным комендантом вашего городка, и, завидя его, проезжающего в открытом „опеле“ по Мария-Гилферштрассэ, вы всякий раз выбегали из магазина, чтобы снять перед ним шляпу. В память о столь теплых отношениях с нашим папочкой не могли бы вы подарить его дочери вот это прекрасное платье, сняв его с манекена в вашей витрине…»

– И он пошлет нас подальше. Или вызовет полицию. В любом случае, мне не нравится их стиль. Слишком консервативный.

Елена критически оглядела витрину магазина. Сестра, жившая за границей уже одиннадцать лет, регулярно завозила Елене одежды свободного мира. Удивить Елену одеждами было нелегко.

– От этой связки сосисок я бы не отказался. И от окорока тоже. Это мой стиль. Пусть и консервативный.

Они стояли у витрины магазина, который в Москве назывался бы «Гастроном». Отворилась красивая дверь в бронзовых украшениях и розоволицый аккуратный господин вышел, неся чуть на отлете красивый сверток.

– И у них лучшее в мире пиво! – мечтательно произнес Еленин супруг.

На пересечении Гилферштрассэ с мелкой улочкой стояла жаровня, и продавали сосиски и пиво. Они поспешили скорее уйти от тревожного запаха. Отойдя, они обнялись и признались друг другу, что есть очень хочется. Впрочем то, что сегодня у них не было денег, казалось даже забавным. Они были уверены, что очень скоро у них будут деньги. Много денег. Она собиралась работать в Англии моделью, он собирался писать сценарий. Ей было двадцать четыре, ему – на шесть лет больше. В гостинице на подоконнике стояли бутылки с водкой и лежали банки с икрой. И, сняв деревянную раму с кровати и положив ее на пол, можно было сколько угодно заниматься любовью. До самого понедельника.

Возвращаясь, они прошли через Вестбанхоффэ. В зале, на усеянном окурками камне, размещались кучки по-восточному выглядевших людей, и каждая группка что-то оживленно обсуждала. Исключительно мужчины. Почти все с усами. Восточные рабочие – югославы, знали они со слов привезшего их поляка. На вокзале у них как бы клуб.

– Опасные люди, – сказал поляк. – Австрийцы их не любят.